Четыре четверти - Мара Винтер Страница 8

нос и распрямила плечи, будто несу на макушке, как кувшин, все тома «Войны и мира» сразу. Уронить нельзя. Книга – крестраж автора, мысли, которых больше нигде не взять. Тяжёлая, она возвышает. Я думала о Шелли с его болью за Ирландию, угнетённую, на коленях, глядя на рыжего мальчишку у нужного мне класса. Мальчишка сидел с телефоном и слушал…

– Что это? – спросила я. Рэпер мазал рутину матом.

– АК-47, как можно не знать! – воскликнул он, – а ты какую музыку любишь? – Вязаная шапочка, вроде бини, сдвинута на затылок, нос искололи веснушки. Голубые глаза навыкате и лысые брови. Рукава клетчатой рубахи засучены до локтей, верхние пуговицы оторваны. Динамик ругается.

– Классику. Если тяжеляк не считать. Чайковский, Россини, Верди.. это в опере, я больше по опере, – задумалась я. – Ну, Моцарт, само собой.

Девочка, которая в ванной поёт арию Царицы ночи. Долбанутая, в общем, девочка.

– Кто-кто? – переспросил одноклассник.

– Вольфганг Амадей Моцарт, – объяснила я. Узнавания не возникло. – Восемнадцатый век. Сальери. Реквием…

– …по мечте? – оживился он, дёргаясь под флоу. – Ничего такой трек.

«Нам не о чем разговаривать», – подумала я.

– Да нет же. Саунд к фильму написал Клинт Мэнселл.

«Оно тебе надо?» – ткнул в бок невидимый Марк.

– А и хрен с ним, – отмахнулся юный натуралист, потеряв ко мне интерес. – Послушай лучше Миваши, вот он реальный пацан, не то, что твои педики.

Я так и замерла. Назвать Моцарта педиком. И даже не объяснить, почему. Последнее меня (опять же, по неизвестной причине) задело особо.

Марк говорил: «Тони Айоми из Black Sabbath и есть дум-метал». Я говорила: «Не было дума до Candlemass, раньше он зарождался, а с ними родился». Мне было с кем поговорить.

– Ладно, – сказала я рыжему однокласснику, отходя к окну. Достала планшет. В планшете – читалка. В читалке – люди. С ними хорошо.

– Ты обиделась? – подал голос мальчик. – Не обижайся. Зря ты это. Меня Ваньком зовут, – добавил, поразмыслив. – Ты новенькая?

– Ага, – от поэзии к прозе. – Я Марта. И я не обиделась.

Ваня покривил рот. Динамик продолжал ругаться. Мимо шествовали учителя. Никто не моразирировал. Тётя Юля ушла в учительскую. Там был её кабинет, комнатка за комнатой. Я вернулась к планшету, зашла в соц-сеть. Там ждали сообщения. «Лёнька», – обрадовалась живому другу.

Сообщения от Леонид Девяткин:

смотрите не застряньте там

все в шоке, что вы так внезапно свалили

расскажи, как вообще? коров много?

Я сфотографировала дверь кабинета и отправила, прибавив: «Не знаю, как у Марка, но нас с Моцартом не поняли». Он ответил: «Вас там и не поймут». Коридор наводняли лица. Время приближалось к восьми.

Девчонки, сплочённые, как многоножка, прилипли к соседнему окну: единый организм, связанный секретами. Я надела The Crystal Method с наушниками вместе. Знакомиться не хотелось. Прозвенел звонок.

С противоположной части коридора прокатился рокот. Голоса. Крик. Марк там. Марк с Таней. Естественно, я сорвалась и побежала. Не заметив учительницу, столкнулась с ней, выбила из рук журнал. Чудом удержала планшет, поскользнувшись на кафеле. Очки сверкнули негодованием.

– Простите, – буркнула, подобрала папку, собравшись бежать дальше. Она поймала меня за бретель комбинезона.

– Оболенская? – меццо, – разве ты не знаешь, урок уже идёт, живо в класс!

– Там мой брат, – сказала я, вырвавшись.

– Правила писаны для всех, – назидательно вытянула "англичанка" с короткой стрижкой, широкими ноздрями и заложенным носом. Проглотив половину букв.

Тайно прокляв святошу (съёмками в порно), я зашла в жёлтый кабинет с громоздкими окнами и несвежими шторами. Выдвинулась к доске, чтобы рассмотрели. Игрушка на витрине. Ёлочное украшение за стеклом.

– Дети, это Марта Оболенская. Из Санкт-Петербурга. Теперь будет учиться у нас. – По рядам пошли шепотки. Я улыбнулась, представив себя Марком. На последней парте было пусто. Села туда. Тебе слышно и видно, тебя не очень.

Передо мной сидели девочки. Одна, кудрявая, рыжая, с хитрым прищуром зелёных глаз – Элина Пересветова. Просто Эля. Другая, с двумя хвостами, тугими, в прямой пробор, крупными передними зубами – Дарья Ранина. Не просто, но Даша. Урок начался. Я прислушалась. Я давно прошла тему.

– У нас с пятого английский, – пояснила Эля, слегка картавя, – а у вас как?

– С первого, – убитым голосом сообщила я. И зачем было ловить у входа.

– Да ну, зачем так рано? – задала вопрос, на который я (как на многие другие) не запомнила своего ответа. Их седьмой класс повторял наш третий. Что там, у Марка? Что там, у Тани?

Всех, кто собрался познакомиться, я разочаровала. Еле высидев сорок минут, побежала к старшим. Ничего не поменялась. Перемены снаружи.

Марк выходил из кабинета. Костяшки сбиты. Над скулой, у виска – засохший кровоподтёк. Вокруг – девочки. Рассказывают, как ему здесь понравится.

– Что у тебя случилось? – пробилась я. – Без приключений никак, да?

У него просветлело лицо. Группи воззрились на меня в восемь слоёв туши.

– Да так, один малый зарвался, – ответил он.

– Ты не говорил, что у тебя есть девушка, – одновременно с ним проговорили блестящие губки. За пару дней. У новенького. Девушка. Марк фыркнул.

Она крашеная блондинка. Я натуральная блондинка. Кто из нас дура, вопрос с подвохом.

– Ну какая девушка, Алин. Марта – моя родная сестра. – Поправив волосы, Алина прибавила: «Извини, откуда мне знать?»

– Что за малый? – спросила я, игнорируя девочек. Из окна шли косые лучи.

– Таньку обозвал. И отказался извиняться.

– «Если печься обо всех подряд, нервов не хватит», – передразнила. Чёлка лезла ему в глаза. Он откинул её кивком. На шее гремел iPod.

– Это другое, не путай. Тут дело принципа. – Я и он смотрели друг на друга. Была я и был он. Я им восхищалась.

– Ты не представляешь, что случилось, – защебетала вторая, брюнетка с пышным хвостом на макушке, узким лицом, готка с виду (или гуннка, нечто древнее и тёмное). – Зубченко злой, полслова не скажешь. Анна Михална к директору побежала. Директора сегодня нет. Завтра будет. Будет разговор. Скворцова-то, конечно, лохушка… – мы синхронно повернулись.

– Оля права, – встряла третья. «Хельга, – подумалось мне, – правильно, германцы». Третью звали Диана. Глаза в стрелках, больше ничего броского. – Вы не виноваты, что сестра неудачница. Вы кажетесь такими крутыми…

– Ага, крутыми, – иронично откликнулся Марк, – как варёные яйца. – Моя скорлупка потрескалась.

Четвёртая молчала.

Из кабинета выкатились парни. У одного из них цвёл синяк под глазом. Лилового цвета. Сам глаз прикрылся и опух. Сам парень был рослый, но не как Марк, в жилу, а как тяжеловес – в массу. Он зыркнул на нас. Он увёл своих.

– Не больно? – спросила Алина, дотронувшись до щеки его противника. Меня передёрнуло.

– Ещё раз так сделаешь, – сообщила я ей, как факт, улыбаясь, – и я тебе эту руку отрежу. – Воцарилась тишина. Ни брат, ни девочки, ни я сама, такого не ожидали. – Нельзя трогать ссадины, – добавила, звуча с каждым словом всё страннее: ссадину не трогали. – Можно заражение внести. Понимаешь?

– Понимаю, – протянула блонда, моргнув. – Ты всегда угрожаешь, когда о чём-то просишь?

– Так быстрее. Так