Питер Найт - Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» Страница 9

В отличие от резкого отказа Джеймисона от культурной логики паранойи, Марк Фенстер в своем анализе, сопровождающемся обильными подробностями, изо всех сил старается отыскать проблески утопических политических целей, запрятанных в продуктах теории заговора. В неустанном стремлении конспирологов обнародовать грязные секреты какого-нибудь продажного правительства Фенстер обнаруживает похвальный демократический порыв к гласности и справедливости. В то же время вслед за Джеймисоном, настаивающим на том, что культурная логика паранойи, в конечном счете, это деградация и неудача, Фенстер тоже критикует теорию заговора. «Кроме ее недостатков как универсальной теории власти и подхода к изучению исторических и политических событий, — предупреждает Фенстер, — теория заговора в конечном итоге оказывается несостоятельной в качестве политической и культурной практики» главным образом потому, что она не предлагает какого-нибудь плана эффективных политических действий после раскрытия заговора.[42] Фенстер также убедительно оспаривает привычку конспирологической теории полагаться на всеамериканскую идеологию строго индивидуального действия. С не меньшей корректностью Фенстер отвергает представление о том, что конспирологи непременно образуют некое протополитическое радикальное сообщество, которое нужно защищать. Хотя эта критика хорошо аргументирована, тем не менее она подходит к теории заговора с чрезмерно строгими критериями настоящего политического мышления и деятельности, которым теория заговора никогда не будет соответствовать. Отдельные теоретики заговора действительно заявляют о своих радикальных политических убеждениях, но большинство форм повседневной паранойи редко бывают настолько грандиозными или программными. В подходе Фенстера есть одна проблема: он неявно требует от конспирологических теорий выполнять ту политическую функцию, с которой они никогда не справлялись. Культурологические исследования делают ставку на существование тайных утопических устремлений, скрытых где-то глубоко в массовой культуре, которые можно переформулировать в более продуктивные политические проекты. И хотя это представляется крайне важной задачей для культурологического анализа, все может закончиться утверждением, что повседневная культурная практика других людей (чаще всего более простая) является проводником чьих-то политических целей, а затем последует обвинение этой практики в том, что она не выполняет задач, никогда не стоявших у нее на первом месте.

Желание выявить скрытые радикальные намерения в культуре заговора принимает крайнюю форму в работе Джоди Дин «Пришельцы в Америке».[43] По мнению Дин, истории о похищении инопланетянами и правительственном заговоре предлагают людям способ осмыслить и зафиксировать ненаправленный протест против заговора военно-промышленно-научного комплекса. Книга «Пришельцы в Америке» получила резкие отзывы критиков, которым не понравилось, что автор отказалась категорически осуждать бредовые представления тех, кто верит в похищение людей пришельцами. Нападки, которым подверглась достойная похвалы попытка Дин серьезно отнестись к культуре повседневности вместо того, чтобы сразу начать ее забраковывать, слишком часто были пусты и узколобы. Вместе с тем один из доводов Дин продолжает вызывать какую-то неясную тревогу, когда она говорит о том, что распространение паранойи является частью более масштабного размывания границ между рациональным и иррациональным, что в будущем приведет к усилению демократической свободы, избавленной от рабской привычки полагаться на мнение экспертов.

Хотя Дин, несомненно, преувеличивает радикально дестабилизирующий потенциал повседневной паранойи, ее мнение сохраняет свою привлекательность. Но цена, которую отдельные люди вынуждены платить за это прекрасное будущее, слишком высока. Возможно, конспирологические рассказы о похищении инопланетянами привносят ощущение силы и приятного возбуждения в жизнь вечно угнетаемых людей, но вместе с этим они могут запереть отдельного человека в пространство какого-то повествования, сделав сто пешкой в чужой игре, систематически лишаемой разума и тела. Кроме того, истории о похищениях адресуют человека, который в них верит, к таким представлениям о мироустройстве, которые затрудняют обычную жизнь. Более того, приветствуя ускоренное проникновение скептицизма в паранойю как признак здорового популистского инакомыслия, Дин, хотя и глубоко сочувствует людям, о которых она пишет, рискует начать оправдывать их страдания и замешательство ради своей политической программы.

Где-то культура заговора безнадежно заблуждается и слишком язвит, но где-то она, несомненно, проявляет иронию и ведет подрывную деятельность. Большинство ее проявлений находится посередине между этими крайностями. Хотя благожелательное отношение к массовой культуре является важнейшим условием для глубокого и симптоматического понимания сути текстов, это, конечно же, ошибка — любой ценой делать из других людей главных героев чьей-то революционной драмы. Вместо того чтобы мерить культуру паранойи политическим аршином, которому она никогда не будет соответствовать, в этой книге мы исследуем значение культуры заговора и для тех, кто ее производит, и для тех, кто ее потребляет.

Заговор / Культура

Все своего рода заговор, приятель.

Агент Скалли: Почему вы думаете, что это заговор? Из-за того,

что здесь замешано правительство?

Курт Кроуфорд: А с чего вы взяли, что это не заговор?

Параноик — это человек, у которого на руках все факты.

На первый взгляд может показаться, что на протяжении столетий дискурс американского заговора сохранял поразительную преемственность. Навязчивые идеи, попавшие на моментальный снимок «параноидального стиля», сделанный Ричардом Хофштадтером, можно обнаружить и на заре нового тысячелетия. Конспирологические теории враждебного влияния еврейских банкиров, иллюминатов и масонов существуют и поныне, взять журнал Spotlight праворадикального «Лобби свободы» или бестселлер Пэт Робертсон «Новый Мировой Порядок» (1991). Действительно, Дэниэл Пайпс утверждает, что пугающе живучий антисемитизм продолжает лежать в основе большинства теорий заговора.[44] Но тем не менее наряду с этими хорошо знакомыми демонологиями появились и новые важные формы культуры заговора, которые различными способами оказывают влияние на более традиционные проявления параноидального стиля. Более того, даже эти обычные формы конспирологического мышления правых экстремистов приобретают новое звучание и начинают служить новым целям. В этой главе мы постараемся обозначить и объяснить главные изменения, которые претерпели границы и функции культуры заговора начиная с 1960-х годов. В первой части главы обобщаются основные элементы этого сдвига, а во второй — в качестве примера — анализируется творчество Томаса Пинчона, в частности его роман «Вайнленд» (1990). Однако, как станет ясно из второй главы, развитие массовой паранойи на протяжении последних нескольких десятилетий шло довольно извилистым путем. Базовая история — история об утрате невинности, что нередко считают прямым следствием убийства Кеннеди в ноябре 1963 года. Вместе с тем рассказ о широко распространенных случаях впадения в замешанную на заговорах подозрительность сам по себе обычно является результатом позднее возникшей потребности датировать задним числом появление нынешних врагов, которое относят теперь к началу 1960-х. Причинно-связное повествование о растущем скептицизме по отношению к авторитету экспертов и правительству подрывается более общим недоверием к авторитетной способности самого повествования изложить подобную историю связи причин и следствий.

Несмотря на все эти неотъемлемые трудности, обрисовать в общих чертах перемены, коснувшиеся формы и функций культуры заговора за последние несколько десятилетий, все же возможно. Обычно конспиролога изображают маргиналом, чокнутым параноиком, который чаще всего занимает крайне правую политическую позицию, а если брать американский контекст, то эти люди окажутся еще и в явном меньшинстве. Как мы видели, Хофштадтер определяет параноидальный стиль как «старый и регулярный способ выражения в нашей общественной жизни», но вместе с тем и как «стиль, предпочтение которому отдают лишь движения меньшинств»'. Ниже мы увидим, что эта модель нуждается в пересмотре, поскольку конспирологические теории больше не являются обязательным признаком — по порядку — бредового, ультраправого, маргинального, политического, догматического типов мышления.