Ян Кефелек - Осмос Страница 9

IV

Обе яхты отошли от пристани и стали на якорь посреди пруда. Было холодно, и первые звезды появились на небе, окрашенном в необычный медно-красный цвет, что предвещало ветреную погоду. Марк и Нелли вели разговоры о любви на корме яхты, они медленно, но верно шли к разрыву, терзая друг друга и себя. Нелли говорила: «Я больше не верю в твою любовь». Она стояла, держась за поручни, и рассеянно смотрела вниз на стоячую воду. Она только что встала из-за стола и вышла из каюты, Марк последовал за ней, оставив испанца в одиночестве внизу. «А почему ты больше в нее не веришь?» «Ты мне не нравился, но какой же ты был краснобай и бахвал… Кто бы устоял на моем месте? Я была без ума от тебя…» «Я тебе не нравился? Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому!» Он говорил тихо, почти шепотом, Нелли отвечала ему нормальным голосом и говорила, что он нервничает, а ей всегда трудно разговаривать с человеком, который нервничает, потому что она сама начинает нервничать. В общем, не любила она разговаривать с тем, кто пребывает в раздраженном или возбужденном состоянии, вот не любила, и все тут! Испанец, сидя за столом в одиночестве, должно быть, объелся и упился… «Ты устала, у тебя сегодня не лучший день, слишком много переживаний, поверь мне…» «Нет и нет!» Каждый раз, когда она говорила «нет», он напрягался и мрачнел. Он делал все новые и новые попытки объясниться, помириться, как-то все сгладить, он клялся ей, что хранит ей верность, что верит ей, что они с ней будут весело смеяться над этой размолвкой всего через несколько дней. Но Нелли его не слушала, она слушала некий внутренний голос (или голос некоего доброго духа этого места), и этот голос твердил ей без устали: «Все кончено». А Марк приходил в отчаяние, он знал, что за мужчиной не может остаться последнее слово, если он имеет дело с женщиной, которая пытается найти правду в глубинах своего сердца, а сердце Нелли ощущало невероятную пустоту от горя, потому что оно слишком сильно прежде любило, а теперь любить перестало; она приходила в отчаяние от того, что теперь они уже не были ни любовниками, ни просто добрыми друзьями, не были друг другу вообще никем, а были всего лишь двумя обманутыми в своих надеждах глупцами, соблазнившимися когда-то журавлями в небе, которых каждый из них придумал для другого, и вот теперь эти журавли улетели…

Она тяжко вздохнула и повернулась к нему лицом.

— Я хотела быть тебе хорошей женой, хотела нарожать тебе столько детей, сколько ты пожелаешь, или не иметь их вовсе.

— Да хватит тебе молоть всякий вздор, идем лучше ужинать!

— Оставь меня.

Он решил сменить тактику, попробовал прибегнуть к нежности и ласково провел ладонью по ее затылку.

— Да ты просто комок оголенных нервов! — воскликнул он, ощутив, как вся она сжалась, съежилась от его прикосновения.

— Быть может, ты…

Рев мотора заглушил голос Марка. Небольшой самолетик как раз делал разбег по взлетной полосе, шедшей неподалеку от пруда, чьи желтые и фиолетовые огни отражались в воде и образовывали у самой кромки воды длинную нить, похожую на нить ожерелья. В воздухе пахло лавандой и керосином.

— Быть может, ты беременна…

— От кого? — зло и насмешливо спросила Нелли. — От тебя, что ли?

После того как они прошли через шлюз, Нелли очень изменилась, она словно раздвоилась в какой-то момент, и теперь она была как бы и не она, а ее сестра-двойняшка, односложно отзывавшаяся на ее имя; она смотрела на Марка так, как будто была едва с ним знакома, а когда он к ней прикасался, в ее глазах мелькал испуг.

— Ты будешь далеко не первая!

Она открыла было рот и уже собиралась что-то сказать, но потом передумала и заговорила о чем-то другом.

— Когда у нас возникли кое-какие сомнения, ты отправил меня в больницу. Мне делали уколы, у меня много раз брали кровь, меня гоняли из кабинета в кабинет, меня запугивали всякими ужасными процедурами и перспективами тяжелых операций, студенты рассматривали меня во всех позах, мерзкий старик-гинеколог хлопал меня по попе и громко ржал, тебе все это, должно быть, доставило большое удовольствие, ты от души повеселился…

— Но ты же согласилась, ты во всем со мной соглашалась, ведь это было необходимо…

— Ты отдал меня в руки специалистам, чтобы они проверили меня с помощью всевозможных тестов, и ты сам подвергал меня тестированию, и ты очень радовался тому, что результаты были хорошие. Я понимаю, что ты гордился собой. И вот теперь я беременна, смех, да и только!

Он побагровел.

— Когда это случилось?

— В прошлую среду, в пятнадцать минут одиннадцатого.

— Прекрати надо мной издеваться!

— Ты что, мне не веришь? Ты думаешь, я бесплодна? Я что же, выходит, по-твоему, не имею права забеременеть от тебя?

— Да нет, почему же… — протянул он как-то странно, каким-то нерешительным бесцветным голосом.

— И это все, что ты можешь сказать? Как я погляжу, на тебя это известие не произвело особого впечатления?

— Да нет же, я просто обезумел от радости. Я только жду, чтобы этот болван ушел, чтобы заорать от восторга.

У нее был такой вид, словно она хотела что-то сказать, словно у нее что-то вертелось на языке, какая-то тайная мысль затаилась в уголках ее глаз, что-то неуловимое и непонятное было в выражении ее лица, в трепещущих ресницах, в складках у рта… Прошел уже месяц, как они вышли из Гавра. Три недели безоблачного счастья пролетели как сон, и как же они теперь были далеки, эти три недели. В последнюю неделю двое, составлявшие прежде дружную пару, без конца бранились, грызлись, ссорились, потому что им уже для того, чтобы быть счастливыми, любви было недостаточно. Нелли замкнулась в себе. Она не хотела смотреть на Марка так, как смотрела совсем недавно: просто смотреть и любоваться, — нет, теперь она за ним наблюдала. Она не разговаривала с ним доверительно и попросту, ради удовольствия узнать его мнение или удостовериться в том, что они оба придерживаются одного и того же мнения и хранят в памяти почти одинаковые воспоминания. Нет, теперь она наносила точные удары, очень болезненные и оставлявшие кровоточащие раны, и наносила она их при помощи незначительных вопросов, на которые он отвечал крайне уклончиво, стараясь скрыть удивление, что такие вопросы возникали и становились предметом обсуждения. По вечерам она деланно зевала во весь рот. Он вдруг обнаружил, что такая красивая девушка нисколько не стеснялась, отказывая в любви мужчине, которого, по ее словам, она любила. Правда, теперь этого она уже и не говорила.

— Мы сделаем тест завтра утром, рано-рано. Уйдем отсюда немного позже, чем намечали, ну так что с того? Впереди у нас целая жизнь, в особенности если ты ждешь ребенка… Представь себе…

— Уже напредставляла… Хватит с меня! Выше крыши! Знаешь что, надуй-ка лодку и отвези меня на пристань. Ты должен это сделать, раз я прошу. Мне потребуется совсем немного времени, несколько минут, не больше, чтобы собрать сумку.

Он не воспринял ее слова всерьез и решил над ней посмеяться.

— Так ты что же, больше не беременна?

— Женщины очень переменчивы, и тебе это известно… Ну же, отвези меня на берег.

— Да ведь скоро совсем стемнеет, это просто опасно!

Он положил ей руку на плечо. Он не знал, что прикасается к ней в последний раз.

— Я иду вниз. Пойдем… Ну, идем же!

Он направился к каюте. С палубы было видно, как внизу подмигивали огоньки маленькой искусственной елочки.

— Эй, Марк! — окликнула его Нелли, словно нанося удар в спину. — А что это значит, азоо… махиноз?

Сердце Марка перестало биться. Он не заставил ее повторять вопрос, а торопливо ответил:

— Понятия не имею.

Внизу, на последних ступеньках лестницы, он с трудом перевел дыхание и буквально увидел внутренним зрением, как у него в мозгу огромными буквами отпечатывается слово «Азооспермия». Да, такое слово нельзя придумать, его нельзя произнести без причины, оно не может сорваться с губ просто так. Такое слово способно раздавить, уничтожить, ибо оно лишает тебя надежды на то, что от тебя может родиться ребенок! Она не произнесла его, это жуткое слово, означавшее отсутствие живых клеток в его сперме, но это было равносильно тому, что она прокричала бы это слово прямо ему в лицо. Она его исказила, чтобы немного смягчить удар, но от этого было не легче. Как? Откуда она узнала? Кто ей рассказал? Ну почему, почему они все, эти чертовы бабы, так хотят иметь детишек? Почему они хотят от мужиков только этого?

Вот что было самым ужасным, самым страшным для человека, которому предстояло в один «прекрасный» день стать моим отцом, не оплодотворив при этом ни одну женщину. Он-то думал, что Нелли ничего не узнает и что такое жуткое слово никогда не сорвется с ее очаровательных губ. До знакомства с моей матерью он проходил курс лечения, ему делали уколы в зад, вкатывали сильные дозы гормональных препаратов, но ничего не помогало, ему не удавалось сделать своей жене ребенка. В тот вечер, когда они встретились в Гавре, он только что бросил жену, с которой прожил лет десять или пятнадцать и которая не могла думать ни о чем другом, кроме ребенка. Что она только не перепробовала, к каким средствам не прибегала: и специальные магнитные диски ей на живот клали, и благоприятные для зачатия дни она вычисляла, и амулеты на шею вешала, и специальное белье носила, и тесты постоянно проходила, и анализы крови сдавала, и эхографию ей делали, — ничего, хоть тресни… забеременеть она не могла и от этого просто с ума сходила. Она его любила и в то же время ненавидела. А ему, конечно, до смерти надоело спать с женой раз в неделю, в определенный день, когда надо, а не когда хочется, ему надоело ставить ей то горячие грелки, то пузыри со льдом на бедра и задницу, ему надоели бесконечные порошки и пилюли, валяющиеся по всему дому, уколы, анализы крови и взятие мазков, ему надоело оплодотворять психованную, наполовину сумасшедшую женщину. Его постоянно преследовал страх, что она в результате применения всех этих курсов лечения гормональными препаратами и применения новейших методов, которым подвергают их обоих, все же в конце концов забеременеет и произведет на свет некое жуткое чудовище, слюнявое и блеющее, как баран. Вот что могло стать результатом всех этих походов в больницы, где ученые доктора, как дятлы, вдалбливали ему и ей в головы: «Ничего еще не потеряно, терпение, терпение! Это наше дело: помочь вашим сперматозоидам невредимыми добраться до ее яйцеклеток». Он видел, что эти ученые мужи терпят поражение за поражением, неудачу за неудачей, и догадывался, что сеет мертвое семя. Он согласился пройти последний тест, рискнуть всем и, как говорится, «сыграть на квит или удвоить ставку», но потом струсил и решил выкинуть одну штуку… уйти, так сказать, по-английски, не прощаясь. И он слинял до того, как был получен результат анализа. Он никому ничего не сказал, а просто «вышел прогуляться»: ноги сами привели его на вокзал, он сел в какой-то поезд, даже не зная, куда он идет, вышел в Гавре только для того, чтобы забыться, убежать от прошлого и от самого себя. В тот же вечер он встретил Нелли, влюбился в нее и больше не говорил ни слова о прошлом, а только о будущем: о любви, о голубом небе, о большой семье с кучей детишек. И мой папаша почти надеялся стать отцом, почти приготовился влезть в шкуру человека, который признает какого-то невесть от кого прижитого ребенка своим сыном, да хоть бы и меня!