Юрий Рытхэу - Конец вечного безмолвия Страница 9

— У нас будет пролетарская республика! Погодите немного, дайте расшевелить народ. Эх, ну почему не пришел Тымнэро?

— Темный он совсем, — авторитетно заявил Ермачков. — Забитый да робкий.

— Для таких и революция! Чтобы поднять людей с коленей, — заявил Каширин.

Первомайская демонстрация напугала анадырский комитет, никто не хотел собираться на заседания, чего-то выжидали в своих домишках.

В ночи далеко светился огонек костра, горевший в чоттагине.

Из отверстия в крыше яранги к бледному небу тянулся столбик дыма, внутри слышались приглушенные голоса.

На длинной цепи поодаль от хозяйских собак отдыхала гостевая упряжка.

Кашлянув несколько раз, Каширин низко пригнулся и вошел в полутемный, едва освещенный костром чоттагин.

— Амын етти, Кассир, — радушно встретил его Тымнэро. — Мои родичи приехали. Это Теневиль, а женщина — Милюнэ… С верховьев они, из стойбища самого Армагиргина.

— А-а, — протянул Каширин, — вон ты какой, пишущий Теневиль! Как поживает брат Солнечного владыки Армагиргин?

— Живет, — просто ответил Теневиль, разглядывая удивительного тангитана, который без, брез-гливой гримасы вошел в ярангу и, главное, хорошо говорил по-чукотски.

— Слыхал я, — обратился Каширин к Теневи-лю, — что ты письменный чукотский разговор придумал. Это что же, ты буквы изобрел, азбуку?

Эти слова не были понятны ни Теневилю, ни Тымнэро, но Теневиль с достоинством пояснил:

— Мой чукотский знаковый разговор только для нашего языка.

— А ну покажь!

Теневиль вытащил из дорожного мешка гладкую дощечку, отскобленную до бумажной белизны. Каширин взял ее и придвинулся к костру.

Знаки были выдавлены на мягкой древесине чем-то острым — то ли шилом, то ли гвоздем. Иные были похожи на изображения людей, животных, предметов, но больше было непонятных, странных, иной раз чем-то напоминающих Каши-рину вывески на японских и китайских лавках во Владивостоке. Несколько раз на глаза Каширину попадались изображения двух радиомачт Ново-Мариинска, знакомых ему по дощечке, принадлежащей Тымнэро.

— Любопытно, — пробормотал он. — А прочитать написанное можешь?

— Я же писал, почему не могу? — удивился несообразительности тангитана Теневиль.

Он взял дощечку:

— "Пришла весть от Черепака о Солнечном владыке. Будто сошел он с золоченого сиденья навсегда. Уехал Черепак. Сильно стал пить Армагиргин и хотел взять Милюнэ…"

— Милюнэ — вот она, — кивнул Теневиль на молодую женщину, оторвавшись на миг от чтения.

— Да, брат, — в задумчивом удивлении пробормотал Каширин, — надо же сообразить такое.,

— Трудное это дело, — заметил Тымнэро. — А нужен ли для чукчи письменный разговор? Может, этого совсем и не надобно?

— Нужно! — убежденно произнес Каширин. — Мне мой дружок Ваня Ларин говаривал — будет у чукчей, эскимосов и чуванцев свой письменный разговор. Не тангитанский, а свой!

Милюнэ слушала словно чуть прихваченную весенним заморозком чукотскую речь тангитана, и боязнь заползала в душу: как-то ей доведется жить в этом непривычном селении, с железными мачтами для ловли далеких слов? Но некуда пойти девушке-сироте, негде искать защиты.

Каширин поглядел на Милюнэ. Красавица! И откуда только берутся такие здесь, в холодном краю, в грязных и дымных ярангах, при постоянном голоде?

— Погостевать приехала?

— Насовсем она переехала сюда, — ответил за девушку Тымнэро. — Сирота она, а мне дальняя. родственница… Может, кто из тангитанов возьмет ее в услужение?

— Да ты что? — Каширин еще раз пристально посмотрел на девушку. — Такую красу на растерзание анадырским волкам отдавать!.. Постой-ка. Кажись, Треневу нужна прислуга.

Утром того дня, когда Милюнэ надо было показаться жене торговца Тренёва, Тынатваль наставляла ее:

— Главное в тангитанской жизни — это чистота. Любят они все мыть да скоблить. Раз в. неделю жарко нагревают особую деревянную ярангу, войди внутрь — сваришься. В этой яранге хлещут себя связками березового стланика. От этого они и белые. Снаружи не так, а вот доведется увидеть тебе голого тангитана, так он такой белый, будто и впрямь вареный.

Женщины сидели у едва тлеющего костра в чоттагине, ожидая мужчин, которые пошли на переговоры к Ивану Треневу.

— Ну, считай, что мы тебя просватали! — громко объявил Каширин, входя в чоттагин. — Агриппина Зиновьевна берет тебя в услужение, будет тебя кормить, приоденет соответственно да еще раз в месяц товарами будет платить.

С замиранием сердца Милюнэ шла следом за широко шагавшим Кашириным. Лишь сейчас она могла вблизи рассмотреть тангитанское стойбище, застроенное будто выросшими из земли домишками. Среди них торчали два-три больших деревянных здания, одно из которых было увенчано крестом, как церковь в Маркове. Снег в Ново-Мариин-ске был грязный, закопченный угольным дымом. Дом Тренева встретил Милгонэ громкими голосами:

— Рыбья твоя душа! Нет у тебя мужской твердости, даром что штаны носишь!

Голос был пронзительный, казалось, он протыкал кожу человека, словно железная игла.

— Что за шум, а драки нет? — крикнул Каширин, распахивая дверь в дом и пропуская вперед Милюнэ.

Агриппина Зиновьевна, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, стояла в тесных сенях и выговаривала мужу. Иван Тренев по обыкновению теребил бородку и еле слышно частил:

— Так-так-так… Так-так-так…

— А, Петр Васильевич! — Агриппина Зиновьевна обратилась к Каширину. — Явились! Что же это творится? А?

— Об чем речь? — спокойно спросил Каширин.

— А о том, что вы заставили мужа торговать в убыток! — крикнула Агриппина Зиновьевна. — Сейчас весна, товару недостаток, а он отдает за песца две плитки чая! Вы хотите нас по миру пустить!

— Успокойтесь, Агриппина Зиновьевна, — сказал Каширин так, словно ничего особенного не произошло. — Две плитки черного чая — это еще не все счастье на земле. Лучше поглядите-ка, какую работницу я к вам привел…

С этими словами он слегка подтолкнул вперед засмущавшуюся Милюнэ.

— Входите в комнату, — пригласила Агриппина Зиновьевна.

Она искоса быстро взглянула на чукчанку и не увидела в ней ничего особенного. Но в комнате, когда Агриппина Зиновьевна пристальнее рассмотрела будущую работницу, она не могла не поразиться. Доброта так и лучилась от всего ее облика, от выражения лица, чуть округлого, мягкого, глаз, светящихся внутренним теплом.

— Как тебя зовут? — спросила Агриппина Зиновьевна.

— Милюнэ…

Голос был низковатый, глубокий.

— Что это значит?

— Заяц вроде бы, — пояснил Каширин. — Да что имя, вы на нее поглядите!

— А можно Машей звать? — вступил в беседу Тренев. — Зайчихой такую прелесть звать как-то… не очень… Словом, Маша было бы для нее неплохо… А, Груша?

— Ну что же, можно и Машей звать, — медленно согласилась Агриппина Зиновьевна. — Только вот делать она, видно, ничего не умеет.

— Да научите ее в два счета! — горячо заговорил Каширин. — Это же такой сообразительный народ! Вы только представьте себе, Иван Архипыч, ее дядя грамоту чукотскую изобрел!

— Петр Васильевич, вы в своих симпатиях к дикарям черт знает до чего можете договориться, — со снисходительной улыбкой заметил Тренев.

— Ну вот — не верит! — сокрушенно развел руками Каширин. — Вы мне скажите, Агриппина Зиновьевна, что надо делать, а я ей пере-, веду.

— Стирать покажу как, — сказала Агриппина Зиновьевна. — Жить будет на кухне, там можно закуток отгородить.

Пока Агриппина Зиновьевна учила Милюнэ, мужчины курили и разговаривали.

— Поручение комитета почетное и важное, — солидно говорил Иван Тренев. — Я даже вам несколько завидую: вы избраны делегатом и вам поручено подобрать еще двух представителей.

— Хозяином Чукотки является прежде всего народ, — сказал Каширин. — Вот этого главного никак не может понять ни ваш комитет, ни Петропавловск. В этом-то и был смысл свержения самодержавия. Главная идея — народовластие.

— Конечно, конечно, демократия, — закивал Тренев, — так-так-так… Но избранный народом комитет олицетворяет, так сказать…

— Ни хрена он не олицетворяет, — отрезал Каширин. — Вы поглядите на эти рожи. Есть ха-ро-шая идея)

— Какая же? — насторожился Тренев.

— Отобрать все склады, все товары, все рыбалки — все в пользование народа! — резко сказал Каширин. — Народ должен владеть всем.

Тренев испуганно огляделся, но быстро взял себя в руки и с вымученной улыбкой ответил:

— Для вас народ — это нечто идеальное… А вы поглядите вокруг. Ну, кому вы отдадите склады? Пьяницам и картежникам?

— Боитесь? — усмехнулся Каширин. — Вижу, что боитесь. А народ, он не такой, как вы думаете. Царятто кто скинул? Неужто чиновники да адвокаты? Или офицерье, продававшее Россию немцам?.. Вот чую, что в России происходит совсем другое, чем в нашем Ново-Мариинске. Чую — есть сила, только не знаю, какая.