Бражник - Цагар Враль Страница 9

Я надеялся, что это соседка снизу выломала дверь и уже добивает Лаврентия тапком. Я правда надеялся.

Я зашел на кухню, потирая ушибленный зад. У Лавра в руках был тот самый чертов молоток. Перед ним лежал школьный учебник труда, деревянные доски и ящик с инструментами, на дне которого валялись гвозди.

— Поставите на моей могиле скворечник, пускай меня хоть кто-то навещать будет, — царственно продекламировал он, живой и невредимый, в момент нашей встречи.

Лавр, конечно, гений. Но как же тяжело с этими гадами жить!

Оказалось, он не смастерил скворечник на уроке труда, когда учился в школе. Болел. Он осознал этот огромный пробел в своем образовании и сильно расстроился. А потом сильно расстроил всех окружающих, когда решил его восполнить.

Где эти чертовы соседи, когда они так нужны? Нет, конечно, они все уважают право человека на ремонт. Стук молотка не нарушает общественного порядка. Это естественная потребность жильца многоквартирного дома, молотком что-то забивать.

Впервые я увидел Лавра в компании студентов, моих сокурсников. Молодых, беззаботных и по большей части тупых, как пробки. В головах у нас гуляли ветра и пары этила. Мы были той еще шайкой.

И тут он — такой важный, как будто всех присутствующих купить может.

Уже потом я узнал, что Лаврентий просто не умел одеваться для выхода в общество. А тогда к нам его привела девушка, которую я любил больше жизни.

И вот я молча пялился на это чудо и молоток в его руках. Конечно, теперь Лавр был не в костюме, но те самые очки все так же сверкали на его носу, как напоминание о славных временах, когда он еще выходил из дома.

Кто бы мог подумать, что моя жизнь сложится именно так!

Дело в том, что меня сызмальства учили решать вопросы силой. Когда я вырос, решать вопросы силой мне стало лень, поэтому теперь я не решаю их вовсе. Так что я оставил Лавра и его скворечник в покое. Оставил свои жалкие попытки сделать хоть что-то. Оставил свое мнимое бунтарство. Оставил все это на кухне, а сам прошел к себе в комнату, на диван.

Свет не включал. На кухне уже возобновились строительные работы, и я накрыл голову подушкой.

Номер Ярослава я так и не сохранил — не думал, что он мне когда-нибудь понадобится. Но в истории звонков он был единственным за день. Единственным за много дней, если точнее.

— У аппарата, — мгновенно ответил Ярослав.

За стенкой раздался удар лаврового молота. На всякий случай я уточнил:

— Ярик, ты?

Молоток стукнул еще раз. Я надеялся, что Лаврентий попадет себе по пальцу, но он, вроде, промахнулся.

— Я, родной.

Все затихло. Может, Лавр листал учебник труда или искал новый гвоздь.

— Насчет встречи — ты серьезно?

Ярослав усмехнулся мне в ухо, а молоток на фоне застучал с неунывающей бодростью.

— Ну да. А ты не поверил, что ли? Да если бы я захотел тебя надуть, я бы поинтереснее чего придумал!

Я промолчал, набираясь сил перед решающим ударом. Сглотнул и сжал кулак. По телу пошла нервозная дрожь.

— Я приеду, — наконец выдохнул я. Вот он, удар под дых. Мне же. От меня.

Ярослав удивлен не был.

— Приедешь, приедешь. Ну давай, до встречи.

Я посмотрел на часы. Часы показывали половину восьмого вечера.

Лавр неустанно работал молотком.

И почему самые паршивые ночи всегда оказываются самыми длинными?

Мама

— Я говорил, что заеду на днях, и вот он я!

По приезду в родной город я, разумеется, первым делом зашел к родителям.

— Ты говорил, что заедешь на днях, — согласилась мама, смотря на меня, как на сумасшедшего, — полгода назад.

Как-то раз я решил найти Большую Проблему Детства, чтобы обвинить родителей в моем несовершенстве. Решил только потому, что все так делают. Когда понял это, сразу же перестал.

А потом родная мать не пустила меня на порог отчего дома, и я чуть не обвинил её во всех моих бедах разом, вслух. Матерно.

Нет, у меня вполне себе хорошие родители. Мы с ними не уживаемся, но в этом нет их вины. А если и есть, ее точно не больше, чем моей.

Мать смотрела на меня со злобной жалостью. Ноги в пушистых тапочках твердо стояли по обе стороны порога, у косяков. Помню, на уроках ОБЖ нам говорили, что в вот такую распорку нужно вставать при землетрясении.

Я вдруг заметил, что моя мать постарела.

— Тебе чего? — спросила она с заискивающей угрозой.

Мне почему-то стало неприятно быть ее сыном.

А еще я пожалел о том, что приехал.

— Да мне бы переночевать только, — оправдался я неправдоподобным тоном, хотя говорил чистую правду.

Нет, мам, я лучше буду ночевать на улице, чем позорно прибьюсь обратно под твое крылышко.

С собой у меня и вправду были вещи — спортивная сумка, которую мне купили еще для школьной секции по карате. Секцию ту я забросил уже после второго занятия, но несколько лет врал родителям и пару раз в неделю уходил из дома с этой спортивной сумкой. Они даже не интересовались толком, куда я иду, так что обманывать было проще простого.

Хотел бы я, чтоб родители на меня не плевали. Может, человеком бы вырос.

Теперь в той сумке лежал необходимый для выживания инвентарь, который выполнил свое предназначение даже лучше, чем я от него ожидал: обеспечил мне стопроцентную защиту от отчего дома.

И ведь это я еще отца не видел.

У моего отца было Место. Левая сторона дивана в большой комнате годами утрамбовывалась его авторитетной задницей. Контур вмятины лоснился на некогда ворсистой обивке внушительным кратером. Но Место моего отца казалось уютным только когда он в нем сидел. Когда он уходил и на диван садился кто-то другой, Место сразу теряло свой шарм.

Эта вмятина в диване была самым уютным местом в нашем доме.

Еще когда дом был нашим, в смысле.

Я решил, что отцу лучше не вставать со своего Места. Оставил мать на пороге с её застиранным фартуком, вцепившимися в дверную ручку пальцами и седой головой.

Я приехал в родной город, чтобы узнать, что я теперь сирота.

Подъезд в доме родителей точно такой же, как в центре занятости — краска зеленая, перила коричневые. А вот за окнами пейзаж другой: за окнами мой родной двор, который вдруг стал чужим. Как будто он тоже меня прогнал. Я видел квадратики этого двора три раза — с каждым лестничным