Вечный путник - Катерина Анцупова Страница 9

Постепенно разговор переменился, и я была рада, что не придется больше говорить о будущем. Подобные темы всегда меня угнетали, ведь я понятия не имела, чем заниматься в дальнейшем, после учебы. Взглянув на часы, я удивилась тому времени, которое они показывали: мы довольно долго сидели у магазинчика, но никто этого, похоже, не заметил. Кто-то мне что-то сказал, и я, с тяжким вздохом, произнесла, что мне завтра на работу. Тут Игорь спросил:

— Тогда зачем ты работаешь, если работа так тебя угнетает?

Я не знала, что на это ответить. Ради денег? Увы, платили слишком мало, чтобы я могла думать, будто эта работа меня обогащает. Сказать правду, что меня погнали на работу родители, грозя, в случае моего отказа, вышвырнуть меня из дома, было стыдно. Поэтому я молча смотрела на Игоря. Поняв, что мне нечего сказать, он улыбнулся и покачал головой. От этого мне стало еще хуже. Внезапно я стала человеком, который не может быть хозяином своей судьбы, и более того — человеком, который и не собирается что-то с этим делать. В ту минуту мне стало невыносимо тяжело быть собой.

Наконец Игорь стал прощаться с нами.

— Приезжай как-нибудь в Крылатское, — сказал Марат напоследок.

— Никогда, — быстро ответил Игорь и укатил.

После этой встречи остались неприятный осадок в душе и непрошеная мысль о том, что чем дальше, тем хуже придется всем нам.

И все же, несмотря на беспокойство о будущем и печаль о настоящем, которые закрались мне в сердце после разговора с Игорем, я испытывала небольшую радость оттого, что такие люди все-таки есть. Это утешало.

Утешало также и то, что похожие взгляды разделяли люди, намного старше нас. В основном, это были старики, которые зарабатывали себе на жизнь тем, что играли на музыкальных инструментах в парках и сквериках. Понятно, что для большинства людей они — всего лишь отребье, клянчущее жалкие копейки, но для многих из нас они были примером того, что, несмотря на всю невыносимую тяжесть, жизнь можно любить так же, как и в двадцать лет.

— Неприятно, когда тебе говорят, что надо идти работать, — говорил нам один старик с флейтой, — даже молодые парни — нет-нет да и упрекнут. Один такой недавно подошел, стал говорить, мол, лучше бы делом каким занялся, а какое в мои годы дело? Я так батрачил в молодости, что теперь могу себе позволить отдых. Вот я и сказал парню: «Недалеко от парка есть рынок, пойдем-ка потаскаем вместе мешки с овощами, как это делал я в твои годы», — он тут же замялся, махнул рукой и ушел. Или вот солдат молодой — тоже пристал, говорит, иди, дед, работать. А я его спрашиваю: «Вот когда полк маршировать идет, кто во главе его? Конечно же, оркестр — барабаны и флейты. Иначе как боевой дух поднимать?». Я разве кому плохо делаю? Да и не мешаю вроде тоже. Ведь игра — это такой же труд, как и все остальное. Жаль, что не все люди это понимают.

Последнюю фразу старик говорил вовсе не с грустью, а так, будто привык к этой очевидной истине и относился к ней, как к чему-то само собой разумеющемуся. Не согласиться с ним было трудно.

Честный человек

Если зарабатывание денег игрой на флейте было в некоторой степени даже благородным, то откровенное назойливое попрошайничество меня раздражало. Правда, попрошайки были в основном безобидны. С одним таким мне удалось познакомиться на Площади. Он подошел просить мелочь, и Марат, сперва недоуменно взглянув на него, вдруг просветлел.

— А! Это ты, дружочек! — воскликнул он радостно и, повернувшись к ребятам, которые были поблизости, представил незнакомца:

— Это мой друг детства. Мы раньше вместе вот так ходили. Смотрю, ты и сейчас этим занимаешься? — обратился он к другу. Друг только пожал плечами, потупив хитрые глазки и бестолково улыбаясь. Внешне он чем-то походил на общипанного куренка — кожа на шее и лице была розовой, светлые волосы коротко-коротко стрижены, черты лица маленькие, нос заостренный. И только огонек в его глазах выдавал в нем что-то лисье. Движения его небольшого щуплого тела были нервными и напряженными. Он без конца то переминался с ноги на ногу, то легонько пошатывался, держа при этом руки в карманах.

— Ну что? — спросил у него Марат. — Много сегодня собрал?

Дружочек с хитрыми глазками заулыбался и ответил:

— Да, в общем, неплохо. Я был сегодня в Москва-Сити. Один мужик дал мне пять косых и спросил, не нужно ли еще? Но мне стыдно стало, я ответил, что мне хватит.

Все, кто слышал его слова, тут же рассмеялись. Марат сказал:

— Вот как! Так ты, значит, у нас скромник!

— Ну ведь я не совсем еще совесть потерял, — отвечал этот Скромный Проситель, все так же улыбаясь.

Разговор всех заинтересовал. Кто-то спросил, сколько можно насобирать за день.

— Ну… обычно в день я собираю где-то десять-пятнадцать штук, — не без самодовольства отвечал Скромный Проситель.

Не исключено, что он врал. Мог, скорее всего, и подворовывать, но не буду все-таки строить необоснованные догадки.

Снова задавали вопросы, а один мальчишка, не старше пятнадцати лет, вдруг сказал, ни к кому в частности не обращаясь:

— Не одобряю я это. А как же учеба? Работа? Ведь люди должны работать. Всем нужно чем-то заниматься в этой жизни.

Марат несколько секунд пристально смотрел на мальчишку, а потом засмеялся громко и неудержимо:

— Ну ты и сказал! Вы слышали? Работать! Да не нужно это все! Это — пыль! — и, указав на меня, Марат добавил: — Вот она понимает. Она знает, о чем я. Не нужно нам тлеть на этих поганых работах, друг! Только творчество и развитый дух! Стремись к тому, что нравится тебе. Остальное все к черту.

Но мальчишка не унимался:

— Да все равно нельзя без дела. Без цели. Вот у него, — он указал на Скромного Просителя, — у него какие цели?

Марат обернулся к своему другу:

— Что ты хочешь от этой жизни? — смеясь, спросил он.

— У меня почти все есть, — улыбаясь, отвечал тот, — разве что компьютер новый не помешал бы. Вот накоплю и куплю, еще немного осталось.

— Видишь? — радостно обратился Марат к мальчишке. — Человек счастлив!

Все время, пока шел разговор, я смотрела на этого маленького человека с лисьими глазками и думала, какие мысли роятся в его голове. Вот он стоит такой довольный жизнью, и ничего-то ему не надо, кроме некоторых материальных благ, которые могли бы скрасить его