Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

Буйный Терек. Книга 2

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Модест Антонович Корвин-Козловский, молодой преуспевающий генерал-майор, служил вторым помощником генерал-квартирмейстера Главного штаба, был на хорошем счету у начальства и, почти не имея связей при дворе, успешно и быстро продвигался по служебной лестнице.

Это был 36-летний, крепкий, всегда подтянутый, вежливый, приятный человек, деятельной много работавший в штабе. Таких молодых способных генералов дала Отечественная война 1812 года. И хотя Корвин-Козловский не был боевым генералом, не участвовал по молодости лет в наполеоновских войнах, он очень ценился Главным штабом и военным министром, которому неоднократно, делал доклады.

Спокойный, ровный в обхождении, никогда не стремившийся угодить начальству, молодой генерал тактично проводил линию, которую считал правильной и нужной.

— Умница, далеко пойдет, — как-то оказал о нем Чернышев, а присутствовавший при разговоре Бенкендорф коротко заметил:

— На виду у государя.

Все знали, что Модест Антонович представлен в генерал-лейтенанты и 6 декабря, в день тезоименитства царя, будет произведен.

Женат молодой генерал был на кузине Небольсина, к которому питал искреннюю симпатию. И когда раненый Небольсин, украшенный боевым Владимиром с бантом и Георгиевским крестом, приехал в Петербург, генерал и его жена Ольга Сергеевна, как и вторая кузина — Надин, тепло, по-родственному, встретили его.

Небольсин снял на Морской улице, недалеко от дома, где жили Корвин-Козловские, небольшую квартиру и довольно часто проводил дни у родных, рассказывая о Кавказе, о войне с горцами, о нравах и обычаях казаков.

Спустя несколько месяцев, когда срок годичного отпуска подходил к концу, Модест Антонович, беседуя за вечерним чаем с Небольсиным, сказал:

— Санчик, скоро тебе придется возвратиться на Кавказ… Сейчас война с Турцией. Что ты думаешь по этому поводу?

— Не знаю… — пожал плечами Небольсин. — Тебе известно отношение ко мне Паскевича. Я поведал тебе, что те, кто ценит и помнит Ермолова, не нужны графу.

— Да-а, я знаю это… Видишь ли, Санчик, — продолжал Модест Антонович, — здесь, в Петербурге, я могу задержать тебя по нездоровью еще на полгода, может быть, на год. Лекарская комиссия даст тебе такой срок при новом освидетельствовании, а потом ты останешься в столице…

— Кем? — спросил Небольсин.

— Сначала обер-офицером для поручений при штабе генерал-квартирмейстера, а затем вернем тебя в гвардейский полк, из которого ты ушел на Кавказ.

Небольсин вздохнул.

— Что ты? — опросил Корвин-Козловский.

— Одна мечта у меня, Модест: уйти с военной службы в запас или отставку. Надоела казенная служебная машина, и, чем она ближе к столице, тем тяжелее ее гнет.

Генерал помолчал, побарабанил пальцами по столу и негромко произнес:

— Неверно это, мой дорогой Санчик! Ты боевой офицер, ранен в боях, у тебя высшие ордена империи, имя твое, возможно, известно государю, перед тобой карьера, будущее и вдруг — отставка. Государь ох как не терпит военных, пытающихся уйти в запас, и тебя, молодого, награжденного Георгием, сейчас же загонят в один из отдаленных гарнизонов Севера или Сибири. Такие рапорты царь считает вольнодумством, а тех, кто пытается уйти из армии — якобинцами, тайно связанными с мятежниками четырнадцатого декабря. Ты понимаешь, что не только просить, но и заикаться об этом нельзя.

— Что же тогда делать? — спросил Небольсин.

— То, что я предлагаю. Мы продлим твой отпуск по состоянию здоровья, а дальше будет видно.

— Санчик, Модест прав, тебе нельзя уходить с военной службы, ты на виду. Да и зачем это? Петербург живет сейчас особенно шумной жизнью, а ты на своем буйном Кавказе отвык от него, — сказала Ольга Сергеевна, слушавшая их разговор. — Пройдут и твой сплин, и горечь романтической драмы, о которой слышала я…

Небольсин поднял на нее глаза.

— Откуда? Я никому не говорил об этом.

— Мой милый Санчик! Такие истории летят как на крыльях, обгоняя ветер. Ты еще загадочнее и интересней стал для общества, — засмеялась Надин. — Как же — герой, боевой офицер, поэтическая любовь, и вдруг некий злодей, как пушкинский Черномор, все разрушает…

— Я скажу проще. О твоей истории и подлом поведении Голицына я узнал из письма статского советника Чернецова, который является тайным агентом Бенкендорфа, а у вас на Кавказе ведает провиантской комиссией в крепости Грозная.

— А детали рассказал нам твой Сеня, он до слез растрогал меня, — вздохнула Ольга Сергеевна.

— Видишь ли, Санчик, ты как-то говорил мне, что готов служить России до последнего дня жизни. Не так ли? — ровным, спокойным голосом спросил генерал.

— Конечно, — ответил Небольсин.

— А что ты подразумеваешь под «Россией»? Страну, народ, судьбы племен, армию? — Модест Антонович задумался. — Я знаю, Санчик, ты не крепостник, тебе понятны идеалы донаполеоновской Франции. Тысяча семьсот восемьдесят девятый год живет и во мне, но… — генерал махнул рукой, — мы все, прикрываясь большим словом — Родина, Россия, — утверждаем существующий режим, укрепляем то, что в душе порицаем. Ты — храбрым участием в войне, я — беспорочной службой при штабе, мужик — безропотной крепостной долей. Словом, помнишь пушкинские строки: «Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный и рабство, падшее по манию царя»? Мы и тут обманываем себя. Никакого «мания» царь не совершит, подобные вещи исходят не от царей, а от Робеспьеров, Маратов и якобинских масс.

Небольсин с изумлением смотрел на генерала: так откровенно он говорил впервые.

— Не удивляйся. Даже твой любимый Ермолов, человек больших свойств и возможностей, даже он покорно тянул и потянет дальше колесницу того, кто впряг его в нее. Таков закон истории. Гладиаторы убивали друг друга во имя «цезарей императоров».

— Ты рассуждаешь почти как якобинец, — улыбнулся Небольсин.

— Нет, просто у меня трезвая голова и ясный взгляд на жизнь. Пока не подойдет наш восемьдесят девятый год, ничего фанфаронством и болтовней не сделаешь. Кстати, — меняя тему разговора, сказал генерал, — ты знаешь, где сейчас находится наш знаменитый пиит Александр Сергеевич Пушкин? — И, не дожидаясь ответа, сообщил: — Там, в Закавказье, где-то за Тифлисом. Ему Паскевич разрешил побывать в Тифлисе, а он ловко сбежал оттуда. Приехав в Тифлис, наш прославленный поэт через несколько дней был уже в Действующей армии, кажется, в отряде Раевского или у нижегородских драгун Вадбольского, где служил его брат Лев. Словом, когда в Главном штабе узнали об этом из донесения тифлисского генерал-губернатора Стрекалова, было уже поздно… Здесь негодуют на тифлисские, порядки: почему-де пустили полуопального поэта так далеко? зачем он среди войск? как знать, не напишет ли еще чего противогосударственного или не вдохновится ли свободой и не исчезнет ли где-нибудь в горах Анатолии или в пучинах Черного моря?

— Дураки! — с отвращением произнес Небольсин.

— Говорят, несравненный наш поэт уже написал несколько отличных поэм на темы турецкой войны и готовит что-то вроде повести о ней, а пока он возвращается — так ему приказано — в Тифлис, где несколько дней погостит у местного дворянства, князей и его русских почитателей, — продолжал Модест Антонович.

— Будем ждать, чем обрадует нас Пушкин, хотя после «Онегина» и его божественных стихов навряд ли может человек дать что-нибудь более возвышенное, — задумчиво произнесла Надин.

— Может. Пушкин даст больше, чем мы ждем от него. Мне кажется, он и сам не сознает той огромной силы поэзии и мысли, которую вложил в него бог, — убежденно сказал Модест Антонович. — А теперь, Санчик, возвратимся от Пушкина к тебе. Лучшее, что мог посоветовать, я уже сделал. Через месяц-другой мы пошлем тебя на комиссию.

Спустя полтора месяца Модест Антонович пригласил Небольсина в Главный штаб, где познакомил его с полковником Терлецким, который после короткого разговора послал штабс-капитана на переосвидетельствование в военно-лекарскую комиссию при начальнике гарнизона столицы. Почти не обследовав Небольсина, врачи признали его нуждающимся в дополнительном лечении вследствие серьезности полученных в бою ранений и продлили отпуск еще на одиннадцать месяцев.

Вскоре Корвин-Козловский показал Небольсину выписку из приказа по Генерал-квартирмейстерскому управлению Главного штаба, в коем говорилось о временном прикомандировании к управлению штабс-капитана Небольсина А. Н. с несением службы в Ближне-Восточном отделении штаба.

— Теперь ты штабной обер-офицер, могущий неделями не посещать службы. Отдыхай, набирайся сил, а что будет спустя одиннадцать месяцев — увидим, — сказал генерал.