Виктор Андриянов - Полынь чужбины

Виктор Иванович Андриянов Анатолий Захарович Москаленко

Полынь чужбины Политический роман

ПРОЛОГ

«...Что ж, ушли годы— я узнал, что такое голод и холод. Я встречался со всякими житейскими неурядицами. И выпил сполна горькую чашу разочарований, несбывшихся надежд. Познал предательство соотечественников-оборотней, так называемых друзей, готовых утопить ближнего в ложке воды и пойти по чужим костям ради мелких личных выгод.

Меня переставляли, выгоняли взашей, предавали хуле хозяева и их прихлебатели. Но никто не снимал меня с должности Человека.

У меня сжималось сердце при виде ползающих на коленях бесхребетных гомо сапиенс, выпрашивающих у «владык», как милостыню, теплое местечко, дерущихся у корыта за обглоданную кость с барского стола и ожидающих получить вместо пинка под зад одобрительный кивок очередного хозяина. Ах, как же вы были правы, древние брахманы, когда говорили: поистине, солгал тот, кто сравнил службу с собачьей жизнью,—пес бродит, где ему вздумается, слуга —там, где прикажет повелитель.

Я с омерзением слушал демагогов, распинающихся за «родимое отечество» — и тут же бессовестно оскверняющих его.

Мало осталось у меня друзей...

Словно рыбы в мелководье, метались люди, строя козни друг другу,—страшно мне было глядеть на это!

Надо ли, спрашиваю себя, было все это пропускать через свое сердце, чтобы на нем оставались рубцы? Ведь все это шелуха, тлен. Пройдет еще время, сотрутся лаки и кудрева — и подгримированные лица уродцев расплывутся, а их имена и вовсе выветрятся из памяти.

...Подлые твари. Вы всю жизнь ходили по моим пятам, я не мог от вас отделаться, как от собственной тени. Вы залезали с сапогами в душу и гадили там. Вы разрывали на куски мое незащищенное сердце и досыта напивались моей крови.

Бледные недоноски! О, вы знаете, куда и когда направить свои ядовитые стрелы. И знаете, как это делать: один— вдохновитель, другой — провокатор, а третий — мастер плести лапти. И все, говорите, ради «родимого отечества»?

Теперь меня не проведешь. Увы, прозрение наступило поздно. Что ж, живите, здравствуйте, захлебывайтесь в своих испражнениях, переплетайтесь своими спирохетными извилинами, размножайтесь.

И все равно вы только тени.

Тени...

Тени...

Сквозь тени я вижу только пляску смерти, уравнивающей всех в этой бренной жизни, исполняя самый высший, самый справедливый в природе закон.

Заходит солнце и уносит с собой остатки моей и их жизней. Что пользы от того, что они рыли колодец, когда дом охвачен пламенем? И я обращаюсь к тем, кто придет после нас: не совершайте ничего, что будет мучить на смертном одре. Ибо жизнь мгновенна!

Годы, годы... Почему же вы не остановитесь, не зависнете в лете, чтобы нам, человекам, получше задуматься над ценностями жизни и попытаться переоценить их? Вы же, годы, не только уносите, но и что-то даете.

Только сейчас, в пору своей последней зимы, отчетливо понимаю: непонятна, непостижима жизнь смертных; она горестна, кратковременна, полна зла. От этого острее всего боль обжигает мое уставшее сердце.

Сердце ли болит?

Душа болит...»

(Из записей в дневнике Кости Найдина)

Глава первая. ВЗГЛЯД С ТОЙ СТОРОНЫ

Сколько человеческих жизней на земле — столько и дорог людских. И каждая — неповторимая — влечет ищущего свою судьбу. Ту судьбу, о которой кто-то сказал, что она — как призрак, как удаляющийся зов, что его сердце может услышать или потерять.

Как-то в лесу под Киевом, в Пуще-Водице, нам довелось наблюдать смешной случай с малышом. Его увлекал за собою броско размалеванный мотылек, порхая в разнотравье на большой поляне. Вот, казалось бы, малыш уже настиг свою манящую жар-птицу, но она, словно играя с ним, снова взлетала. За поляной — густой лес, затерялся в нем мальчонка. Мы — в поиск. Почувствовав, что кто-то крепко держит его за руку, бедняжка поднял на нас глаза в слезах. Рубашонка и коротенькие штанишки на нем были в колючках, лицо в царапинах. Шуткой («Что же ты, мужичок?..») удалось вывести обманутого мотыльком мечтателя из оцепенения. Подумалось вдруг: не так ли и в жизни порой манящие перья жар-птицы предательски оборачиваются пестрыми крыльцами мотылька?

На далеких чужих дорогах нам приходилось встречаться с теми, кого бог весть куда увели от родного дома «розовые» и всяких иных цветов «мотыльки», обокрав разум и сердце. Да, среди потерявших родину — всякий люд: и просто жертвы разных иллюзий, и зло брюзжащие политиканы. Но, но...

Во время одной из зарубежных поездок мы с зем-ляком-киевлянином, сотрудником представительства Украины при Организации Объединенных Наций, шли, беседуя, по пляжу в Балтиморе. Остановились возле киоска с мороженым. Когда, обращаясь к нам, земляк заговорил по-украински: «А що — холоднэнькэ нэ завадыть!» — рядом стоявший мужчина с девочкой-подростком вдруг застонал и, теряя сознание, начал клониться на киоск. Растерянная девочка пыталась подхватить и удержать мужчину. С ее уст слетало скороговоркой: «Та що з тобою, таточку, що?»

Нам все было понятно: услышанное на чужбине родное слово прозвучало для отца до боли дорогим зовом отчизны. Когда мужчина пришел в себя, мы спросили его:

— Звидкы вы?

— 3-пид Чернивцив. И зовсим недавно лышыв батькивське гниздечко на свою та ии муку, — показал на дочь.

У себя дома черновчанин работал учителем. Имел собственный домик, усадьбу, жил без нужды. И родное солнышко заглядывало в окна, согревало сердце. И вот, по выражению змиїранта, сам черт попутал ему все карты. Американская судьба искателя «райских берегов» посмеялась над ним. Долго не мог найти себе никакого дела, чтобы зарабатывать на пропитание. Нашел наконец «дело» —стал отлавливать для одной фармацевтической фирмы разных жуков...

Говорят, человеческие неудачи всегда идут в паре с недомыслием. Почему-то стало жаль человека, жизнь у которого не состоялась. Этого жаль, других — враждебных, злобных — нет. Пусть испивают свою чашу. Бывший профессор ходит по двору богача с метлой, инженер — водовозом на ферме, художник наклеивает этикетки на чулки, скрипач играет на тротуаре, подставив шляпу для подаяний. Конечно, кое-кому, бывает, и повезет — вцепится он в «выгодное дело». Но даже при всех везениях там, далеко от отчего дома, полынь чужбины нестерпимо жжет сердце.

Сколько их по свету — «отпадышей», не понявших революции, нашего нового мира, самоуничтожающих себя в гневе на все, что нам дорого. А вот наша страна ничего не потеряла, развеяв всякий туман!

1

На одной из окраин Праги, неподалеку от массивной, увенчанной шпилем гостиницы, приютился шестиэтажный дом, ничем не выделяясь среди соседей. И справа, и слева, и напротив, за трамвайными рельсами, к которым прижались ладошки пассажирских островков, стоят такие же дома: посеревшие от копоти стены, высокие этажи, в первых — сплошь витрины. Они зазывают на кружку пива или чашечку кофе, демонстрируют по сезону «казачки» или босоножки, рдеют круглый год апельсинами... Когда по городу развозят уголь, у этого дома тоже останавливается грузовик. Водрузив на плечи, прикрытые давно потерявшей цвет мешковиной, глубокие корзины, угольщики разносят по квартирам брикеты. Все обычно. Кроме одного. На дверях здесь частят русские фамилии...

Это — «русский дом». Построили его в начале двадцатых годов эмигранты из России. Старожилы Праги знают и другие «русские дома» — в микрорайоне Дейвице, в другом конце города, в Страшнице... Один из них с рассрочкой выплаты на шестьдесят лет заложили в 1922 году бежавшие профессора. Над ними, говорят, смеялись: какая рассрочка! Советская власть через год или два опрокинется... Профессора слушали и — устраивались основательно.

Русские, украинские, белорусские дома, улицы, колонии появились в те годы в Чехословакии и Германии, США и Франции, в Польше, Турции, Югославии, Болгарии — всюду, где оседали развеянные бурей революции эмигранты.

Через десять лет после Октябрьской революции, в конце 1927 года, белогвардейские центры провели перепись эмиграции. По данным журнала «Русский голос», выходившего в Нью-Йорке, статистика была такова: в Германии — 446654 человека, во Франции — 389 450, в Югославии— 38865, в Китае— 76000, Польше — 90000, в Литве, Чехословакии, Болгарии, Испании — по 20—30 тысяч... А всего свыше полутора миллионов человек.

Видимо, эти данные близки к действительности. По оценке В. И. Ленина, сделанной в 1921 году, в эмиграции оказались полтора-два миллиона.

Среди «отпадышей» — представители всех эксплуататорских классов и групп царской России, всех ее сословий, всех враждебных революции партий, белогвардейцы... За границами Советской России образовалась другая, по выражению Ленина, эмигрантская Россия. Осколок ее — «русский дом» на пражской окраине, близ трамвайного кольца...