Николай Иванов - Контрольный выстрел Страница 10

Это могло расцениваться как обвинение, и лейтенанта качнуло. Почувствовав спиной стояк, поддерживающий крышу землянки, прислонился к нему: поддержи и меня. В лопатку впился гвоздь, на который начальник обычно набрасывал командирскую сумку и бинокль, но даже укол показался тупым по сравнению с прозвучавшими подозрениями. От Врагова не ускользнуло паническое состояние подчиненного, можно было дожать его до полуобморочного состояния. Не из вредности, а прививая на будущее вакцину от паники. Но в данный момент других помощников не имелось, и майор пожалел в первую очередь себя: с кем-то работать ведь надо.

Отвлекая Соболя от внутренних переживаний, взял со стола пустую гильзу, побарабанил по ней пальцами: а ведь здесь стояли цветочки, товарищ лейтенант – господин капитан.

– И как она? Отвечает взаимностью?

– Так… так от меня к ней только уважение, товарищ майор, – дамская тема могла оказаться не менее щекотливой, но если выбирать между Сциллой и Харибдой… – Воевала. Орден. Муж погиб. Сама после госпиталя осталась в этих краях. Первой организовала бригаду, вывела в лучшие, – отчеканил, словно зачитывал характеристику из штаба стройки, Соболь. А может, она и была именно оттуда…

– Уважение – это хорошо, – не стал возражать майор. – Но тебе сейчас не амуры водить надо, а сомневаться в каждом, как только что в тебе сомневался я. Чтоб качало, – дал понять лейтенанту, что ничего не ускользает от его взгляда. – Допросить всех, кто соприкасался с раненой. Без пощады. Я к начальнику стройки. Что достанется мне за выкраденную диверсантку, аукнется тебе в стократном объеме. Жди и бойся.

Дверь распахнул ногой – разговором о бригадирше ярость не унялась. Но ведь и случай с похищением шпионки – это самому попасть под служебное разбирательство. И если с первыми эшелонами что случится, не сносить погон. В лучшем случае…

Зарычал от злости и лейтенант, едва Врагов исчез в скошенной солнечной тени дверного проема. Дверь отбиться назад не успела – ординарец майора втолкнул внутрь землянки Полину. Помня, как неприятно было стоять перед вывернувшим голову начальником, сделал точно так же перед врачом. Да еще вдобавок протянул пустую вазу:

– А не хотим ли понюхать цветочки?

Женщина промолчала, нутром понимая, что это пока не относится к допросу. Что это всего лишь мелкая месть, недостойная офицера. Хотя именно месть и зависть делают человека зверем. Поэтому, невольно повторяя следователя, сглотнула слюну.

– Ты разрешила раненой вставать? – перешел к конкретике лейтенант.

– Она попросилась помыться, – набрала сил только на шепот врач.

– А мы, значит, добрые.

– Я – врач. И женщина.

– Ты теперь – никто! – стукнул «крылаткой» по столу лейтенант, оставив на досках глубокие вмятины. Полина вздрогнула, обмякла. – Никто, потому что враг народа. Пособник фашистов.

– Меня саму связали, – понимая, что перед контрразведкой говорить о врачебном и женском милосердии к больному бессмысленно, попробовала защититься сама, вызывая жалость.

– А должны были уби-и-ить, – ласково подлез под взгляд врача Соболь, пропев самый лучший для задержанной исход. – Выколоть глазки, чтобы не замечала лишнего. Вырвать язычок, чтобы не болтала чего не надо. Отрезать носик, чтобы не чуяла запахов, – не преминул перечислить Полине лейтенант и все ее личные прегрешения перед ним и его дамой. – Кто тебя заслал сюда, на дорогу? – «крылатка» оставила еще более глубокие шрамы на тщательно отполированном ординарцем столе.

Надежда, что в контрразведке все поймут и разберутся, оставила врача окончательно, и она откровенно задрожала, начав заикаться:

– Я… с-сама. Д-добровольно. Н-неужели не п-понимаете?

– Не понимаю, – без пощады улыбнулся дальнейшей безнадежности задержанной Соболь. – И жалеть ты можешь теперь только об одном – что не ушла вместе со своей Эльзой. Ординарец!

Боец, помня гнев начальника и уже прекрасно усвоив, что у младших по званию он еще ненавистнее, даже не переступил порожек землянки, застыл в проеме.

– Взять ее! В карцер.

Глава 8

Лето 43-го года на Курской дуге выдалось жарким. Земля, из недели в неделю не получавшая влаги с небес, каменела, при этом легко превращаясь в пыль от колес и гусениц техники. Деревья никли, стараясь не откликаться даже на легкие ветерки, чтобы лишний раз не обжигать листья шевелением. А может, все застыло, наэлектризовалось перед столкновением двух армад, сосредоточившихся друг перед другом? На войнах скопление войск более всего соответствует чеховскому ружью на сцене – обязательно выстрелит.

И 12 июля, в день Петра и Павла, на макушке лета, под Прохоровкой, Понырями, на десятках других направлений схлестнулись иваны и гансы. Военные науки. Немцы бросили, как в последний прорыв, свои лучшие на то время танковые дивизии «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова». 1200 танков сошлись фактически в рукопашную на одном только Прохоровском поле размером в 150 гектаров. Т-34, имевшие превосходство перед «тиграми» и «пантерами» в скорости и маневренности, носились среди громадных немецких монстров, и если те все же доставали их своими прожигающими выстрелами, огненными факелами шли на тараны. Армия, выполняя замысел Ставки, изматывала, ломала шею «Мертвой голове», щипала усы и челку «Адольфу Гитлеру». И – копила силы для контратаки. Да такой силы и ярости, чтобы потом уже до конца войны ни разу не отступать.

И тем значимее становилось строительство объекта 217, тем весомее ценился каждый метр уложенных шпал, каждый кубометр перелопаченного грунта: без подвоза боеприпасов и новой техники говорить о зубодробительном ударе по врагу не приходилось.

На строительство дороги добавили рабочих, границы участков стали смещаться интенсивнее, на трассе замелькали новые люди: битва на Курской дуге гнала стройку вперед и вперед.

Объявилась в лесной полосе, непосредственно примыкающей к трассе, и группа некоего капитана Бубенца. Он сам стремительно перемещался от укрытия к укрытию, за ним, подгоняя пистолетом Эльзу, перебежками покрывала расстояние Нина. Замыкал, прикрывая группу, старшина Леша. Их бросок по лесу, судя по всему, был долгий, потому что в одном из распадков Эльза, не выдержав, упала и больше не встала. Зло обернувшийся Бубенец хотел дать команду продолжать движение, но рассмотрел просочившуюся сквозь маскхалат и бинты кровь и раздосадованно смолчал. Отправил кивком головы на разведку старшину, сам прилег рядом.

– Кто вы? Что все это значит? – едва отдышавшись, спросила у него Эльза.

– Молчать! Швайген! Здесь я задаю вопросы!

Немецкая речь насторожила раненую, но она не подала вид, что это ее взволновало. Зато капитан, выровняв дыхание, сам наклонился к ней:

– Вам привет от штандартенфюрера Штроге, мадам.

– Я… не знаю никакого Штроге, – удивилась Эльза. – Вы меня с кем-то путаете.

– Меня это мало волнует, – усмехнулся Бубенец, не переставая озираться вокруг. – А вот он очень удивляется, почему провалились все три группы, посланные кроме тебя. А ты осталась жива.

После секундного замешательства Эльза тем не менее вновь отреклась от всего, приписываемого ей:

– Я… я не понимаю, о чем вы.

– В гестапо поймешь, – пообещал капитан, обнадеживающе похлопав женщину по колену и уже одним этим движением давая понять, что ему здесь дозволено все.

Вынырнул из кустарника старшина, показал командиру, что путь свободен. Бубенец лично вздернул Эльзу, ставя ее на ноги, толкнул автоматом в спину – за старшиной. Это тебе не похлопать по коленочке.

Благо новый отрезок пути бежали совсем недолго: в овражке, под обнажившимся корневищем сосны, виднелся заранее подготовленный схрон. Около него, на радость Эльзе, и залегли снова. Капитан посмотрел на часы, обернулся на изможденную, бледную пленницу. Но не для того, чтобы пожалеть, перевязать или хотя дать глоток воды. Отдал приказ:

– Связать!

Нина словно ждала и не могла дождаться этого указания. Извлекла из своей дамской сумочки, слегка нелепо смотрящейся среди военной формы сослуживцев, кусок бечевки, охотно стянула руки раненой. Эльза застонала от боли, но Нина пнула ее ногой, заставив повалиться под корни дерева.

– Старшина! Глаз не спускать. При попытке освобождения или побега стрелять на поражение.

– Слушаюсь, товарищ капитан, – не вставая, лежа отдал честь старшина. Передернул затвор автомата.

Бубенец с Ниной отошли на пару шагов. Вместе, как семейная пара, покопались в вещмешке капитана. Для себя командир достал фотоаппарат, повесил на шею. Блокнот и карандаш засунул в карман гимнастерки, но так, чтобы были видны и выдавали профессию газетчика. В довершение, уже для самых непонятливых, подцепил на нос круглые очки. А вот чтобы оправдать свою выправку и сообразительность, привинтил к гимнастерке орден Красной Звезды.

Нине достались легкие полусапожки, красная косынка и свернутые в трубочку грамоты. В последний момент капитан снял с пояса и запрятал штык-нож – слишком уж он не вязался с образом хоть и награжденного, но интеллигентного журналиста.