Александр СЕГЕНЬ - Невская битва Страница 10

—    Ну и лети себе, — отпустил я птаху без благо­словения и без свиста. — Стало быть, что ж, мне всю жизнь теперь чижиться? — спросил чуть не плача. — Хоть бы ты, Славич, растолковал, что сие означает.

—    А вот по тому, как ты будешь жить на свете, мы и узнаем, что сие значит — чижиться, — лукаво под­мигивая Бысе, продолжал потешаться надо мною Александр. Я хотел было рассердиться, но тут внизу на площади увидел белые плащи с черными лапчаты­ми крестами — вчерашних немецких риторей, при­ехавших поглядеть на молодого князя Александра из

своей Ливонии. Сами надутые, а глаза так и бегают ту­да-сюда, где бы над ними потехи не сделали. И говорят так надменно…

—    Гляньте! — сказал Сбыслав, тоже заметив нем­цев и указуя на них. — Ливонцы давешние.

—    А я их первый заметил, — толкнул я Бысю, да чуть не спихнул вниз с голубятни.

—    Ну немцы и немцы, что ж такого, — молвил Александр, вычерпывая из садка прочих птиц и под­брасывая их в небо ради светлого праздничка.

—    И то правда, — поддакнул Сбыс, беря из рук Александра клеточку и тоже пополняя небо птичьим отродьем. — Одно слово: папежники.

—    Это ты хорошее слово придумал, — понрави­лось князю. — Папежники! Так и будем звать их.

—    А правду говорят, что они в два Святых Духа ве­руют? — спросил я, пытаясь отнять садок у Сбыслава.

—    Почти правда, — отвечал ученый князь наш. — По их правилу веры Дух Святый исходит и от Отца, и от Сына. На том мы с ними и спор начали, потому что они своенравно нарушили установления святых отцов вселенских соборов.

Я наконец отнял у Сбыся клетку с остатками пер­натой дружины и тоже поучаствовал в разбрасывании благовещенских гонцов — пусть принесут весну, да поскорее. Тут мне почему-то припомнился Перея-славль, и я сказал:

— А помнишь, Славич, как у нас мертвые птицы с небес сыпались? В то самое лето, когда Батыевы змеельтяне потом на Русь притекли. Накануне о Великом посте, что ли…

—   Помню, точно, о Страстной пятнице то было, — сказал князь. — Ты, вот что, Савушка, после церкви отправляйся в сторону Селигерского озера, по дороге, и поищи там мертвое тело монаха. Авось, сыщется та­ковое. И аще найдешь, вези его по моему приказу сю­да в Торопец.

—   С чего бы ему там оказаться, мертвому монасю? — удивился я.

—   Ты не спрашивай, а делай, как я велел. Если найдешь, я тебя вознагражу.

—   Коли так, то поеду… Только я ведь не для на­град служу тебе, Славич…

О другой же миг снизу, с площади раздался дикий посвист, каковым может у нас свистеть один только ловчий князя Александра, полочанин Яков. Сей свист его зело знаменит по всей Словенской, и по всей Залес-ской, и по всей Нижней, и по всей Русской земле12 .

Прошлым летом приезжали в Полоцк спорить с Яковом трое. Из Галича некто Ростислав, из Киева Димиша по прозвищу Шептун, да мой братан из Вла­димира, Елисей Ветер. Да куды там! Ни один из них и в полсвиста не осилили противу того, как полоцкий ловчий засвистать умеет. А когда мы поехали в По­лоцк сватать Брячиславну, то сразу после того, как разрушили сыры, Брячислав Изяславич расщедрился и говорит:

— Проси, князь Александр, чего хочешь в пода­рок.

А наш умница Славич возьми да и сразу ему:

— А отдай мне в услужение своего ловчего Якова. Мне такого ловчего зело не хватает. А коли не понра­вится ему у меня — обещаю обратно в Полоцк отпус­тить.

Так Яков оказался в нашей дружине и покуда не помышлял о возвращении в Полоцк.

В сей же миг тем посвистом с площади Яков хотел привлечь князя к себе — стало быть, люди не сведали, где Александр.

— Что свищеши мене? — отозвался своим зыч­ным, трубным голосом князь.

Но тотчас на голубятне объявился новгородский слуга княжий Ратмир:

—    Свит Леско Славич! — со смехом обратился он к Александру со своим новгородским выговором: вме­сто «свет» — «свит». — Там от западныя страны гость тебя поглядеть желает. Важного чина — сам дидманливонских риттаров. Именем — Андрияш… Не то

Вельвель, не то Венвен… Успиешь принять сию нерусь прежде церквы?

—    Успи-и-ию, — передразнивая Ратмирку, отве­чал Ярославич. Он был вельми весел и, спускаясь с го­лубятни, еще пошутил: — Ишь ты, поглядеть желает! Будто я царь Соломон, а он — царица южичская.

—    Южичская, это какая? — спросил я, любопыт­ствуя. — У которой ноги гусячьи оказалися?

—    Она самая, — ответил Ярославич. — Иначе рекомая савской. Твоя, стало быть. Это ж ты у нас — Савва…

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Андреас фон Вельвен взял на себя смелость, на­звавшись магистром Тевтонского ордена. Впрочем, ча­стично он имел на то право, ибо гроссмейстер Герман фон Зальца считал его своим преемником и даже на­зывал юнгмейстером — малым магистром. К тому же Ливонская комтурия ордена была сейчас одна из са­мых могущественных, лучшие рыцари устремлялись в Ливонию в жажде завоеваний на восточных землях.

Еще в прошлом году Герман приехал к Андреасу в Ригу, и они вместе стали строить большие планы в отношении восточных земель. Время наступало самое подходящее — обессиленные и истомленные та­тарскими грабежами русские князья сейчас не могли оказывать сильного сопротивления натиску герман­ского духа и германской мышцы. Гардарика13 стонала от нашествия Батыя.

Вскоре после Рождества гроссмейстер стал сильно хворать — с каждым днем теряя и теряя жизнь из сво­его изнуренного походами и путешествиями, постами и пиршествами тела. Теперь, узнав о предстоящей свадьбе князя Александра, Герман отправил Андреаса в Новгород, чтобы тот мог собственными глазами уви­деть, каковы дела в Гардарике и можно ли начинать расширение ордена на восток.

Помимо собственной свиты, юнгмейстера сопро­вождали шестеро замечательных рыцарей. Трое давно уже принадлежали к благословенному Тевтонскому ордену Пресвятой Девы Марии — Эрих фон Винтерха-узен, Габриэль фон Тротт и Йорген фон Кюц-Фортуна. Трое других лишь в прошлом году вступили в братство Германа фон Зальца. До этого они были членами брат­ства Меча и Креста, швертбрудерами, как они себя именовали — братьями по мечу, или меченосцами. Но их орден, просуществовав тридцать пять лет, потер­пел сокрушительное поражение от литовцев и земгаллов, и его немногочисленные остатки вынуждены бы­ли присоединиться к главному германскому ордену.

Этим троим Андреас не очень-то доверял, но гросс­мейстер приказал взять их с собой, чтобы в путешест­вии проверить, действительно ли они верны Марие-нордену.

О Гардарике Андреас знал много, но не вполне до­статочно. Многим тевтонам нравилось распускать слу­хи о том, что там живут дикари, питающиеся челове­чиной. Но на самом деле все знали, что русы вполне об­разованны, рьяно исповедуют христианскую веру, хотя и столь же рьяно сопротивляются вхождению под покров папской власти. Впрочем, и сами германцы не­когда яростно воевали с папством во времена императора Генриха IV, не желая подчиняться. Но с тех пор прошло немало времени, завоевание святых земель Па­лестины и Сирии примирило тевтонов с властью папы.

Новгород восхитил тевтонских рыцарей своим ве­ликолепием и мощью. Заросшие шерстью людоеды им нигде не попадались, храмы полнились верующими, и даже встречались люди, весьма сносно владеющие германской речью. О развитости новгородского обще­ства свидетельствовала и его многослойность — Анд-реас насчитал до двадцати разных сословий, чего ему нигде доселе не доводилось наблюдать.

В Новгороде князя Александра путешественники уже не застали и направили копыта своих лошадей дальше на юг — в крепость Торопец, расположенную в точке схода границ Новгородской земли, Смоленско­го и Полоцкого княжеств. Здесь и должна была состо­яться свадьба.

Первые впечатления юнгмейстера не утешали — западная, или словенская, Гардарика, по которой он путешествовал со своим крепким отрядом, представ­ляла собой цветущий и богатый край, население кото­рого явно способно было отстоять свое богатство и бла­гополучие. Рыцарей всюду привечали, щедро корми­ли и поили, беря весьма небольшую мзду. За неделю езды они потратили столько, сколько в Европе им хва­тило бы дня на два. Русичи постились строже, чем ев­ропейцы, но по просьбе тевтонцев без смущения при­носили им рыбное и молочное. А в скором времени ожидалось окончание Великого поста и обильное раз­говение, о котором рыцари только и говорили в по­следние дни.

В Торопец они прибыли в канун Благовещения, обозначили свое прибытие и разместились в одном из странноприимных домов с весьма обширными жилы­ми помещениями. На другой день ни свет ни заря хо­зяева разбудили их громкими восклицаниями:

— Гавриил! Гаврила идет! Гаврилу встречайте!

Оказалось, именно так тут положено было начинать этот праздник. С шумом русы вносили клетки с птицами, и этих птиц следовало выпускать на волю, на что Йорген фон Кюц-Фортуна, будучи птицеведом, проворчал, что при таком морозе мало кто выживет из выпущенных птиц, привыкших за зиму к домашнему теплу. Но спорить с местными жителями тевтонцы не стали и охотно вовлеклись в общий настрой праздни­ка. К тому же двое рыцарей оказались «Гаврилами» — Габриэль фон Тротт и бывший швертбрудер Габриэль фон Леерберг. За это им в волосы воткнули перышки и пушинки и первыми разрешили выпустить птиц на волю. Впрочем, вскоре появился священник, кото­рый, строго прикрикнув на преждевременно праздну­ющих, сказал, что птиц следует выпускать не до, а по­сле праздничной литургии.