Артуро Перес-Реверте - Тень орла Страница 10

Готово дело. Стало быть, мы все, малость одурев, ждем, что скажет нам капитан Гарсия, а он, почерневший от пороховой гари коротышечка, обращает к нам взор, исполненный кроткой безнадежности, а потом, пожав плечами, кричит Муньосу:

«Муньос, так тебя и так, поднимай французский флаг, чтоб ему, вместе с орлом этим вонючим, а простынку свою порви в мелкие кусочки, что ж поделаешь, раз мы оказались в такой глубокой… яме». Ну, тут снова воспаряет над нами наполеоновский орел, кавалерия, которой вроде бы конца не будет, кричит «ура» доблестным эспаньолам, капитан же Гарсия высказывается в том смысле, что, раз, дети мои, заиграла музыка – пойдем плясать, делать нечего – вперед, а уж там, как бог захочет, прорвемся к иванам так далеко, что им волей-неволей придется взять нас в плен. С этими словами он поднимает саблю, указывает на русские батареи и кричит «Вива Эспанья!», потому что она – единственное, что пока не утопло во всем этом густом дерьме. Тогда Луисильо, наш юный барабанщик, бьет атаку, а мы крепко сжимаем ружья с примкнутыми штыками и, лавируя меж конными, бежим на батареи, соображая, что плен пленом, но многим придется очень дорого заплатить за злосчастное свое невезение и за столь неблагоприятное стечение обстоятельств нынче утром.

Если б не они, мы к этому времени давно бы уж пили водку, все объяснив этим остолопам – товарисч, товарисч. Ну, а теперь-то что – теперь жарь, Попов, теперь давай засаживай. Если уж дошло до этого, по крайней мере, первые шеренги поедут в рай без пересадки.

Тут русские артиллеристы, по мере сил обороняя от кавалерии свои пушки, обратили взоры к нам и увидели: по склону вверх лезут, уставя штыки, сотни четыре чумазых, красноглазых от страха и злобы дьяволов и вопят при этом, как бесами обуянные, – и сказали друг другу так: ну, брат Попов, видать, карачун нам приходит, этим не надо и говорить «Пощады не давать, пленных не брать», эти слова у них на лбу написаны, ну да ничего, бог милостив. А впереди всех – ихний капитан, маленький, весь черный от пороховой копоти, машет саблей и кричит что-то невразумительное, вроде «Васпанья, васпанья!», и первым, как бешеный, вскакивает на батарею, а капитана Смирнова, который, обнажив шпагу, встал в первую позицию, пинает ногой в пах, и вот уж раскроил ему голову, и тут уж с диким криком посыпались все остальные, молотят прикладом, тычут штыком, прут напролом, словно терять им нечего, поднимают Попова на штыки, как бык – на рога, опрокидывают пушки, колют все, что шевелится, и, пока Мюрат отводит свои потрепанные полки назад и приводит их в порядок, эти бесноватые в таком раже, что остановиться уже не могут, с воплями и бранью докатываются до боевых порядков русской пехоты, которая на подступах к Сбодунову, в столбняке от этого зрелища, только смотрит, как катится на нее этот вал – вот-вот доплеснет.

VII

Похмелье князя Долголядьева

На протяжении долгого времени военные историки тщились объяснить, что же все-таки произошло под Сбодуновом, да так и не сумели. Сэр Мортимер Уикидиш, знаменитый британский ученый, утверждает, что мы имеем дело с блистательной тактической импровизацией Наполеона, с последней ослепительной вспышкой его военного гения, которому суждено было окончательно угаснуть в Москве и во время гибельного отступления из России. Французский же исследователь Жерар де ла Нишкни, пребывающий в плену предвзято-патриотических чувств, объясняет успех дела при Сбодунове исключительно заслугой маршала Мюрата и обходит молчанием сам факт участия в сражении второго батальона 326-го линейного полка. И лишь после того, как достоянием гласности стала личная переписка маршала Бутона с его любовницей, известной певицей (сопрано) Мими, получили мы неопровержимые доказательства той роли, которую сыграли испанцы.

Маршал ясно указывает: «Оставивши ранцы, пробились испанцы атакой лихой штыковой, их доблесть и сила, конечно, решила сраженья исход под Москвой». А русский фельдмаршал Эристов в своих воспоминаниях «С поля Бородинского – на Поля Елисейские» (Санкт-Петербург, 1830) высказывается с еще большей определенностью и безо всяких околичностей и недомолвок подчеркивает значение героического натиска испанцев: этот дряхлеющий лев, не выбирая выражений, пишет: «В деле при Сбодунове 326-й пехотный показал нам кузькину мать во всей ее полноте».

А теперь поставьте себя на место русских. Три или четыре полка разместились там, имея в тылу Сбодуново, и ничего не предпринимают, поскольку все утро артиллерия и казаки долбили и крошили правый фланг французских войск. Да-с, четыре или пять тысяч человек разлеглись на травке, глядя, как у нас говорят, на быка из-за барьера и переговариваясь между собой примерно так: у-у, басурманы, схлопотали, огребли? А не суйся, куда не звали, боже, царя храни! Не тяни, Федор, тебе сдавать… Еще. Еще. Себе. Перебор, товарисч, гони руль… Скоро ли, желательно бы знать, кухня подъедет?.. Это – нижние чины, а у офицеров беседы текли свои: как, граф, живете-можете? Да вашими молитвами… Не идет у меня из головы, как на последнем балу в Петербурге, у Анны Павловны, танцевал я с княгиней Волконской… Славная икра, дай ей бог здоровья… Жаль, что нам никак черед не дойдет, артиллерия делает за нас всю работу, а мы сидим сложа руки и отличиться не можем… А хорошо было бы появиться во дворце у великой княжны Екатерины с повязкой на лбу или с рукой на перевязи, всех бы затмил…

Такая вот, значит, картина тешила взор, радовала глаз у въезда в Сбодуново: домики предместья горели немного в стороне, ближе к Ворошильскому броду, а здесь – тишь да гладь, да божья благодать, и ничто не нарушало покой иванов, расположившихся в этой местности. Сам начальник дивизии, князь Долголядьев, слез с коня и прилег вздремнуть под раскидистой березой – устроил себе, по-нашему говоря, предобеденную сиесту. Вот, говорю, какая была картина, когда со стороны артиллерийских позиций послышался какой-то странный шум. И князь Долголядьев, приходившийся, между прочим, троюродным братом императору Александру, приоткрыл один глаз и осведомился у своего ординарца, верного Игоря:

– Игорь, а Игорь. Что там такое?

– Понятия не имею, – отвечал верный Игорь.

– Ну, так пойди, остолоп, да взгляни.

Ах, если бы князь Долголядьев собственными глазами взглянул на происходящее, мысли его изменили бы свое течение, но, как говорят русские, «знал бы где упасть – соломки бы подстелил».

И генерал продолжил сиесту, потому что прошлой ночью совсем почти не спал, едва ли не до рассвета одаривая своими милостями некую пышнотелую селянку, обнаруженную его драгунами на сеновале. И к тому же еще выпил водки, а она, будучи потреблена в избытке, способствует крепкому сну. Так что выяснять причину шума, донесшегося со стороны батарей, отправился, миновав зубоскаливших в кружок штабных офицеров, верный Игорь Игоревич. Семья его служила Долголядьевым с незапамятных времен, и каждый отпрыск славного княжеского рода, отправляясь на поля сражения защищать престол и отечество, брал с собой очередного Игоревича, чтобы тот чистил ему сапоги и топил баню. Правды ради скажем, что князь был не слишком суров со своим верным слугой и сек его только за крупные провинности, как то: плохо отгладил грудь сорочки, не должным образом наточил саблю или же вместо того, чтобы на марше держаться у правого стремени с бутылкой как следует охлажденного шампанского, – отстал. А в остальном князь Долголядьев, дай ему бог здоровья, был барин добрый и справедливый. Тем отчасти и объясняется, что верный Игорь, пройдя еще с четверть версты и поглядев в ту сторону, откуда долетал странный шум, вдруг замедлил шаги, оборотился туда, где под березой спал сном праведника князь, рассмеялся сквозь зубы странноватым смешком и – был таков.

Так что первые признаки неумолимо надвигавшихся событий проявились несколько позже, когда четыре или пять тысяч разлегшихся на травке русских внезапно увидели плотную шеренгу синих мундиров – французы надвигались на них сомкнутым строем и беглым шагом, оглашая воздух криками, от которых в жилах кровь стыла – да и с фронта леденела. Впоследствии много было научных споров относительно того, как отнеслись к этому нежданному вторжению русские, однако отнеслись они по большей части примерно так: глянь, Федор, что за диво такое – там должны быть наши пушкари, а вместо них какие-то в синих мундирах, а наши-то вроде бы в зеленом, ты будешь смеяться, но мне даже почудилось, не французы ли, нет, ты смотри, смотри, даже и знамя у них на манер французского… Тебе, видать, голову напекло, проморгайся, Прохор, откуда ж тут взяться нехристям этим, если мы в муку смололи их правое крыло… Не умею тебе сказать, но знамя-то не наше, а? Да и кричат-то они тоже не по-нашему – «Васпанью» какую-то зовут – но ведь и на французскую тарабарщину не похоже. Ну-ка, ну-ка. Гляди, гляди. Погоди. Подай-ка мне трубу. Владычица небесная, пропали мы, Федор! Французы.