Андрей Посняков - Московский упырь Страница 10

– Да, но мы пока не знаем, сняли ли что-нибудь с убитого, – покусав губы, заметил Иван. – Придется ждать Ртищева или Митьку. Поедем, пожалуй, в приказ – начнем писать отчеты.

Прохор вздохнул:

– Ох, чует мое сердце – не будет у нас завтра никакого воскресения. Все люди как люди – отдыхают, с утра в церковь пойдут, потом обедать сядут, пропустят по чарочке…

– Ой, не по одной, Проша, – негромко засмеялся Иван. – Ой, не по одной.

В Приказной избе просидели до самого вечера – все ждали возвращения Ртищева или хотя бы Митьки. Ну и, само собой, писали затребованные высоким начальством отчеты. Иван тут работал за двоих – и за себя, и за Прохора, больно уж тот не любил возиться с бумагами.

– Интересно, как «истерзанный» пишется? – обмакнув в чернильницу гусиное перо, задумался юноша. – «Изтерзанный» или «изстерзанный»? Ладно, напишем через «слово»… Хорошо б еще и указать – как именно истерзанный…

– Ну, это уж мы не знаем, не видели. – Прохор угрюмо хохотнул. – Все – с чужих слов.

– Да уж, – согласился Иван. – Жаль, сами-то не видали ни одного мертвяка…

– И слава Господу!

– Ну, может, Митьке что удастся увидеть или Андрею Петровичу?

– Ну да, – снова хохотнул Прохор. – Станет тебе думный дворянин мертвяков разглядывать!

– Ртищев – станет! – уверенно отозвался Иван. – Кто другой бы – не знаю, а этот обязательно взглянет, коль выпадет такая возможность.

Сказал – и как в воду глядел. Как раз сейчас, под вечер уже, заржали во дворе кони. Прохор подошел к окну:

– Неужто едут?

По крыльцу загромыхали шаги, распахнулась дверь, впуская раскрасневшегося с улицы Митьку.

– Ну? – Оба приятеля воззрились на него с затаенной надеждой. – Как успехи? Ртищев где?

– Андрей Петрович к себе домой поехал. – Митька зябко поежился. – Велеть, что ли, сторожу дров принести, а то холодновато что-то? Затопим-ка печечку, братцы!

– Да подожди ты с печкой, Митя, – раздраженно махнул рукой Иван. – Дело говори – чего у Куракина разузнали?

– Да так… – Митька уселся на лавку и вытянул ноги с таким видом, будто он не на коне, а пешком пол-Москвы исходил. – Есть кое-что…

– Ну, говори, говори, не тяни! Что у тебя за привычка такая?

– Да я ведь хочу, чтоб обстоятельно все получилось. В общем, убитый княжич, такое впечатление, был своему отцу-то не очень нужен. Вишь ты, старый-то князь вторым браком женился и от новой жены трех деток прижил. А Ефим – так убиенного парня звали – от первой, нелюбимой, жены был.

– Ах, вон оно что! – выслушав, задумчиво протянул Иван. – Тут интересные возможности открываются. Я имею в виду будущее наследство…

– Думаешь, мачеха княжича и… того… растерзала? – Митрий вскинул глаза. – Ведь так?

– Ну, не сама, конечно… Но что-то в этом предположении есть!

– Оно конечно, – кивнул Прохор. – Мачехе смерть княжича – выгодна. Тут и надо копать.

– Андрей Петрович уже копает, – пояснив, Митрий подсел ближе к столу. – А нам строго-настрого запретил куракинское семейство трогать, сказал – «не по вашим зубам».

– Да уж, род знатный, чуть ли не от самих Рюриковичей.

– От Гедеминовичей!

– Ну вот, видишь… Прав Ртищев, нас там даже на порог не пустят. Так ты, Митрий, так и не сказал, что удалось вызнать.

Митька ухмыльнулся, потянулся лениво:

– Верно, спросите, к кому княжич на Чертолье ездил? Есть одна зацепочка – корчма на Остоженке.

– Не «Иван Елкин»?

– Нет, не кабак. Именно корчма, вернее, постоялый двор. Выпить, хорошо закусить, переночевать, если нужно… Туда, похоже, наш княжич и ездил – отец-то его не доверял сынку, слуг проследить посылал. Те и проследили. Опосля доложили в подробностях: пьянствует, мол, молодой князенька в корчме. Старый князь на это рукой махнул – мол, хорошо хоть не в кабаке, не пропьется. Пусть себе бесится, все равно через месячишко к князьям Шуйским в войско отправлять – супротив Самозванца.

– В корчме, значит… – Иван задумался. – На Остоженке. А куда же он, на ночь глядя, через ручей перся?

– Или – откуда, – поправил Митрий. – Нужно корчму пошерстить. Ну, это уж завтра. Печь-то затопим? Мне ведь еще отчет писать.

– Сиди уж. – Прохор с Иваном переглянулись и расхохотались. – Написали уже за тебя.

– Как – написали? – Митька обрадованно-недоверчиво взметнулся с лавки. – А свидетелей указали?

– Нет, место оставили – сам и впиши.

– Угу, вписал бы, коли б были…

– Вот и у нас то же самое… Боюсь, осерчает боярин, «правое ухо царево»!

– Ничего! – беспечно отмахнулся Митрий. – Раньше понедельника он нас все равно не вызовет. А мы завтра остоженскую корчму качнем – неужто ничего не выловим?

– У нас, кстати, уже и свидетели есть… Целых два! Малолетние, правда… Тоже в какой-то корчме на Остоженке крутятся. О! Их-то я прямо сейчас в отчет и впишу. Как их… Ммм… Колька с Антипом. Черт, и впрямь холодно! Чего ж так дует-то?

Обхватив себя за плечи, Иван посмотрел на дверь – ну, точно, приоткрыта.

– Ты что же это, Митька, кричишь, что замерз, а дверь не захлопнул?

– Да захлопывал я!

– То я открыл! – к удивлению всей троицы, в горницу неожиданно вошел подьячий Ондрюшка Хват. Кивнув, уселся как ни в чем не бывало на лавку. – Слышу – голоса, дай, думаю, зайду, отвлекусь чуток от дел насущных. Не помешал?

– Да не очень, – Митрий повел плечом. – Что, Ондрюша, тоже делишки не переделать?

– И не говори, – расхохотался подьячий. – Шайка, вишь, завелася в Китай-городе – кошельки с поясов режут, только звон стоит! Умельцы! Семен Никитич приказал – коли за неделю не поймаю, загонит меня в простые писцы али в пристава.

– Так ты ловишь?

– Поймал уже, – Ондрюшка Хват довольно потер руки. – В пыточной сидят, признание сочиняют. Никуда не денутся!

– Хорошо тебе, – покачал головою Иван. – Вот бы и нам так… Послушай-ка, а с Чертолья у тебя никаких татей нет? Или – остоженских?

– С Чертолья? Нет, – подьячий досадливо покачал головой. – Были бы – поделился б. Как не помочь хорошим людям? Что, упыря своего нашли? Судя по молчанию – нет. Жаль. Кстати, бумаги у вас лишней нет? Хотя бы пару листков, а то язм опоздал сегодня.

– Да вон, – хохотнул Прохор. – Бери на любом столе, жалко, что ли!

– Вот, благодарствую. – Ондрюшка живо сграбастал со стола бумагу.

– Эй, постой, постой, парень! – вдруг возмутился Иван. – Ты наши записи-то верни!

– Ах ведь, и правда, тут чего-то написано… – Подьячий вчитался в бумаги. – Скоропись понятная… Это ты так пишешь, Иване? Молодец. Не у многих дьяков столь хорошо выходит! Нате, забирайте ваши отчеты, у меня своих хватает… Так из той пачки возьму? Ну, вот и славно…

Еще поболтав о чем-то, подьячий ушел, на прощанье поблагодарив парней за бумагу.

– Что это он сегодня без бумаги остался? – удивленно хмыкнул Митрий. – Обычно так такой ушлый – а тут…

– Дела, вишь, у него важные оказались.

– Ага, важные… Не важней наших.

Дописав отчеты, друзья наконец покинули приказные палаты и, сев на казенных коней, поехали домой, в Замоскворечье. Темнело уже, и в синем, очистившемся от туч небе зажигались звезды. Кургузый месяц, зацепившись рогом за Спасскую башню, висел над Красной площадью, отражаясь в золоченом куполе колокольни Ивана Великого, рядом с которым светился расписным пряником Покровский собор. Переехав по льду Москву-реку, парни повернули от Ордынки направо, пересекли Большую Козьмодемьянскую улицу и оказались наконец на Большой Якиманке, где – ближе к Можайской дороге – и располагалась усадебка, пожалованная всем троим заботами Ртищева. Хорошая была усадебка – небольшая, уютная, с высокими теремом и светлицею, с сенями, с теплыми горницами и опочивальнями. Рядом, на дворе – конюшня, амбарец с банею да избенка для слуг – целого семейства, не так давно принадлежавшего бывшему хозяину усадьбы, боярину Оплееву, сосланного царем Борисом за какие-то провинности в Тобольский острог. Боярин взял с собой почти всех слуг, кроме вот этих, уж больно оказались стары дед Ферапонт да бабка Пелагея.

А новым хозяевам сгодились – служили не за деньги, а так – лишь бы не выгнали, и служили на совесть: бабка стряпала, а дед присматривал за двором да топил баню. Вот и сейчас, как только въехали во двор, потянуло запаренными вениками…

– Господи, никак старик баньку спроворил! – удивленно воскликнул Прохор. – С чего бы?

– Как это – с чего? – засмеялся Иван. – Чай, суббота сегодня!

Прохор гулко расхохотался:

– А ведь и вправду – суббота! Ну, мы и заработались… Что ж, это хорошо, что баня…

А дед Ферапонт, накинув на согбенные плечи старый армяк, заперев на толстый засов ворота, уже успел отвести на конюшню лошадей и теперь лукаво посматривал на парней:

– Что, поддать парку-то?

– А и поддай, старик! Поддай! Да не жалей водицы…

Ребята обрадованно загалдели.

– Ну, наконец-то, явились! – вышла на высокое крыльцо Василиска. – Пошто там смеетесь-то, в темноте? Трапезничать будете?