Марфа Московская - Золотоискатель. Истоки Страница 10

Видя мое счастливое лицо, возрадовался и Муравьев, но не все оказалось так безоблачно… Я сразу попросил разрешения сосредоточить поиски в верхней части реки, где хребты еще не удалились на значительное расстояние, однако граф не согласился с моими доводами. Совет непреклонно решил послать меня в Приморскую область. Видимо, генерал еще точно не знал, какая часть Амура отойдет к Нерчинскому округу за разные услуги, оказанные в снаряжении первой экспедиции. Кроме того, и окончательного договора с Китаем тоже не было, а в Приморье мы уже сидели крепко, это была наша земля… Но я всем сердцем чувствовал, что ждут нас в том краю большие проблемы. Поэтому радость от скорой встречи с Амуром быстро поутихла.

Исполняя волю высокого начальства, и против желания, мне пришлось снаряжать горную партию на восток. Я взял всех прежних рабочих и штейгеров, уже проверенных в деле, и с первой же водой отправился вниз по Шилке. И хотя я плыл к океану, никто не мешал мне осматривать все по дороге – а это и составляло главный интерес в деле! Теперь я решил не упускать ни одной картины, которые предстанут передо мной по пути к Приморью.

Уже виденный ранее Амур теперь открывался мне с другой стороны. Мне нужны были знаки золота. Я все тщательно записывал и даже зарисовывал, благо делать все равно было нечего. Довольно скоро наше судно прибыло в низовья, и мы развернули лагерь. Рабочие начали методичную облаву. Но, как я и думал, местность, назначенная Муравьевым, мало что обещала в золотом плане. Несколько шурфов подтвердили это, и в конце лета я осел в тоскливом Николаевске, не зная, чем себя занять. Необходимо было идти вглубь тайги, навстречу ветвям гор, идущим от Хингана, но не было никакой возможности из-за отсутствия обоза и по причине наступающей осени, а за ней и зимы. Я собрал совет из наиболее опытных штейгеров. Мы долго думали, спорили, и решили идти в Удский край, ведь Уда течет почти прямо на запад, разрезая вилкою материк – значит, там есть шанс углубиться в горную страну. В Николаевске уже сидел губернатором мой старый знакомый Козакевич, он и выделил мне широким жестом парусник «Камчадал», на котором отправил всю команду, снаряжение и припасы в Удскую губу.

…Время для похода оказалось выбрано неудачно – в начале сентября в Охотском море начинается сезон штормов, однако деваться было уже некуда: штиль с зыбью, присущий морю в хорошую погоду, наш парусник не устраивал, а ждать слабого ветра в этих краях можно до второго пришествия. Я уже знал, что заход в реку Уду довольно опасен, и возможен в течение всего нескольких дней, в новолуние. Скорость воды в устье доходит до восьми узлов, при этом никаких опознавательных знаков на берегах не стоит, и судно легко может налететь на подводную скалу или мель. Кроме того, сильно похолодало. Но я надеялся, что все будет в порядке: шхуной управлял Кузьмин, лихой моряк и отличный мужик, любимый всей командой.

Однако, когда мы благополучно зашли в Аян и уже начали спускаться в губу, свирепый шторм все-таки догнал нас. Трое суток корабль избивало бушующей стихией, и в какой-то момент положение стало критическим – ураганным ветром вырвало носовой парус, а вода полностью заливала палубу и сбегала по трапам в каюту. В последний день капитан, весь мокрый, вбежал ко мне, держась руками за голову и крича: «Все кончено!!!…» Но на меня, уже двое суток лежавшего почти без сознания от морской болезни, этот пафос не подействовал. Я с трудом растянул губы идиотской в улыбке и прошептал: «Чему быть, того не миновать…» Мне уже хотелось умереть, лишь бы не чувствовать проклятой качки…

По счастью, через некоторое время отважным матросам удалось выволочь из трюма и поставить запасной парус. Наше бедное судно выправилось и стало осмысленно бороться с волнами…

Лишь на четвертые через сутки все стихло, и выглянуло солнце. Команда, измученная и уже распрощавшаяся с жизнью, выползла на палубу. Меня крутило и тошнило, однако вдали уже виднелось устье Уды, и это прибавляло сил. Кузьмин взял курс вдоль берега, из-за чего мы потеряли еще один день, зато судно не так раскачивало. Держась за леер, я вдруг вспомнил, как еще вчера, лежащий на койке и помирающий от качки, я нестерпимо захотел увидеть шторм воочию, своими глазами. Может быть, мне хотелось напоследок увидеть лицо самой Смерти?… Позвав матроса, я с его помощью приподнялся на койке, немного посидел, приходя в себя, и вылез на палубу. Смотрел я недолго, но картина сильно впечатлила меня – наше суденышко, подобно тарантулу, спускалось с какой-то огромной темной горы в долину, а на таких же горах вокруг, на самых макушках, лежал снег… Брызги, срываемые ветром в гигантских валов, были похожи на снежный буран… При очередном спуске у меня началась рвота, и я с трудом добрался до койки. Шторм наглядно показал, сколь ничтожны людишки, по сравнению с лютой силой природы… Достаточно одной коварной волны, одного порыва – и конец честолюбивым помыслам! Мне подумалось: а много ли толку в горделивых планах, если жизнь гордецов полна опасностей и постоянно висит на волоске?…

Наутро все закончилось. Шхуна мягко уткнулась в берег, как ребенок в материнский живот. Обретя под ногами твердыню, я постепенно приходил в себя… Мы обсохли и с удовольствием гуляли около парусника, любуясь утихшей природой и красивым приливом. Матросы штопали на берегу парус, а Кузьмин, сидя у костерка и слушая, как поет чайник, задумчиво чертил кораблики палочкой на песке:

– Я слышал, Андрей Николаевич, по Амуру народ уже вовсю плавает! Адмирал Путятин ходил в том году, а за ним двинулась наука, Шренк тунгусов наших изучал…

– П-фф – ответил я, – пусть теперь плавают, отчего же нет? Дорога открыта! Мы-то первыми шли.

– Ну, не совсем… И до вас там смельчаки были. Поярков, вон, когда еще ходил? Больше двух веков назад, почитай.

– Так он от Зеи ходил до устья, а не с верхов.

– А Васильев, ссыльный который? Вот уж авантюрист! Его маньчжурцы три раза ловили и нам возвращали. Мужика бы к науке исследовательской привлечь, в помощники кому дать, а мы его – в кандалы.

– Да, жаль его… У нас завсегда так. Но это еще что! Говорят, лет двадцать назад француз какой-то ходил на Амур, миссионер. Так его гольды слопали за милую душу!

– Не слопали, а убили! – вмешался исправник, шумно отхлебнув из кружки. – Выбили зубы и вырвали глаза, а тело оставили лежать на берегу, пока его волной не смыло.

– Господи, помилуй… за что ж они его так?

– Того не ведаю… Миссионерам во все времена изрядно доставалось. Не лезь в чужой монастырь!

– А что же туземцы Шренка не убили?

– Так он же академик, а не миссионер. Он только изучал все вокруг, а в душу не лез. Понимать надо!

– А-а…

Мы надолго замолчали, глядя на огонь. С моря дул легкий бриз, дышалось легко и славно, и работать совсем не хотелось…

Отдохнув, я вяло произвел исследование морского дна. В основном оно представляло собою породы, вынесенные из долины Уды. Своим помощникам я объяснил, что если Уда золотоносна, то при промывке здешних песков мы неминуемо должны получить черный шлих с золотинками, так называемые знаки золота. А если не найдем, то Уда не стоит нашего внимания, и даже если в ее притоках что и лежит, то настолько слабое, что не в состоянии дать о себе знать…

Я велел рабочим поставить походный вашгерд возле лужи, решив промыть пуда четыре камешков с песком. Получили мы массу шлихов и… ни одной пылинки золота! Вот неудача. Удский исправник, присутствовавший при процессе, был сильно удручен и потребовал повторить пробы, однако это ни к чему не привело.

Днем поднялся мерзкий ветер, и мы вынуждены были вернуться на судно. Пока я размышлял, что делать дальше, к нам неожиданно подплыла лодка, в которой сидели казак и тунгус. Прибывшие вызвались быть лоцманами в прибрежье за небольшую плату, и я с радостью согласился, так как меня занимали другие планы. Мы собирались бросить корабль и идти вверх по реке пешком, чтобы не терять драгоценного времени.

Пока гости под надзором исправника занимались шхуной, мы с командой перебрались на берег и пошли вверх по Уде, таща лодку с вещами и припасами на канате. Лодка, искусно выдолбленная из дерева и формой своей приноровленная к характеру реки, сильно облегчала нам путь… Но погода быстро портилась, а кое-где по берегам реки уже лежал снег. Холодная чистая вода Уды, рожденная ледниками на стыке хребтов Джагды и Джугдыра, вяло плескалась о днище лодки, река почти на всем своем протяжении смирно текла по равнине, местами заболоченной. Мы очень спешили, и в итоге за три дня наш отряд отмахал восемьдесят верст. Рабочие, изрядно притомившиеся, первыми заметили церковь на пригорке, а за ней юрты и домики Удского острога. Здесь жили в основном ссыльные люди, которых сгоняли по Охотскому тракту.