Зигфрид Обермайер - Калигула Страница 10

Про себя Калигула подумал: «Как раз префектом ты и не хочешь оставаться, лиса, но я открою тебе путь к императорскому трону».

— Понимаю, префект. Кто же захочет ухудшить свое положение, даже если обстоятельства изменились? Мне дело видится совсем простым: ты мог бы стать регентом при маленьком Тиберии Цезаре и править до его совершеннолетия. Я бы, во всяком случае, постарался на твоем месте.

На такой ответ Сеян не рассчитывал. Для этого Калигулы, похоже, власть и правда ничего не значит.

— Не знаю, подхожу ли для этого я, простой солдат…

— Ты слишком скромен, Сеян. Тот, кто уже почти десять лет — с одобрения нашего императора — почти самостоятельно руководит судьбой Рима, подходит и для регента. Тиберию Цезарю сейчас одиннадцать, и, если его прадед в ближайшие годы освободит трон, пять или шесть лет ты будешь исполнять регентские обязанности.

— А ты, Гай? — вырвалось у Сеяна.

— Я не так тщеславен, как мои братья, которым это не пошло на пользу. Я предпочитаю спокойную, размеренную жизнь, много читаю, хожу в театр, планирую написать биографию моего отца. Вероятно, я пошел в своего дядю Клавдия, он как раз трудится над многотомной историей Римской империи. Такое занятие привлекает меня больше, чем государственная должность.

Сеян поверил ему, потому что хотел поверить.

— Меня радует, Гай Цезарь, что мы так хорошо поняли друг друга.

Калигула заставил свои тонкие губы растянуться в улыбку.

— Почему бы и нет? Я хорошо знаю историю Рима, чтобы понимать, что он своим величием обязан деятельным, талантливым мужьям, таким как ты, префект Сеян.

Оба во время разговора бессовестно лгали, и Калигула показал себя мастером перевоплощения. Едва ли он вел уединенный образ жизни, как рассказывал префекту. Не тратя даром времени, он с недавних пор начал налаживать контакты с многочисленными друзьями и сторонниками своего отца. Кто же не помнил забавного Сапожка, которого Германик повсюду брал с собой? Судьба Агриппины и его старших братьев возмутила многих, хотя они и не могли говорить об этом в открытую. Калигула не занимался ничем — только старался стать заметным. Армия и народ должны были знать, что в семье Германика еще есть наследники.

Конечно, от Сеяна это не ускользнуло, но ни его шпионы, ни он сам не придали деятельности Калигулы большого значения. Кроме того, в планах Сеяна было сделать Калигулу императорским наследником. Но после этого разговора идея регентства его полностью заняла: он направил в это русло все свои усилия.

«Калигула же, — думал Сеян, — рано или поздно разделит участь своих братьев, даже если и не жаждет власти. Основное препятствие — семья Германика — будет, таким образом, устранено, и у народа появится новый кумир для воздаяния почестей».

Император Тиберий уже третий год жил на Капри и не чувствовал ни малейшего желания возвращаться в Рим. Не только потому, что в большом городе он считал себя окруженным врагами и предателями, но и по той причине, что там, что бы он ни делал, за ним наблюдало слишком много глаз. Что он ел, когда спал, с кем имел личные отношения, каких мальчиков предпочитал для увеселения, каким порокам оказался подвержен — все подробности его жизни обсуждались и перевирались, что очень огорчало императора. Тиберий всегда был развратником и остался им в старости. Правда, он этого не стеснялся, но ему не хотелось, чтобы народ узнал о его наклонностях: это бросило бы тень на образ его богоподобного величества.

В каком свете хотел император предстать перед обществом, рассказывают его письма к сенату, как, например, это:

«Сенаторы! Я открыт перед вами и хочу, чтобы и в памяти потомков осталось, что я — человек, который строго выполняет свои обязанности и живет лишь тем, чтобы соответствовать званию принцепса[5]. Грядущие поколения будут чтить меня, если в их памяти сохранится, что я был достоин своих предков, преисполнен заботы о гражданах, не терял мужества перед лицом опасностей и не знал страха в борьбе за благополучие общества. Это будет нерукотворный храм, который я воздвигну в сердцах, — самый прекрасный и долговечный памятник! Поэтому я и прошу богов о том, чтобы они до конца моих дней сохранили мне уравновешенный и разбирающийся в законах божеств и людей разум, а граждан и союзников о том, чтобы они, когда я уйду, удостоили похвалы и благожелательных воспоминаний мои дела и мое доброе имя».

К сожалению, эта картина больше не соответствовала действительности. Когда-то, в первые годы правления, может, император и был именно таким, пока Сеян не получил власть, а клеветнические процессы по поводу оскорбления величия Тиберия не стали отравлять воздух, но сейчас дела обстояли совсем не так.

От ближайших друзей, с которыми император жил на Капри, Тиберий не скрывал своего развратного нрава, но и не требовал от них участия в любимых представлениях. Старый Тразиллий, его прежний учитель и теперешний астролог, был к этому равнодушен, а со своим близким другом, бывшим консулом Коцеем Нерва он вел разговоры только о литературе и философии.

Таким образом, Тиберий Август имел три лица: императора и государственного мужа, окруженного близкими друзьями, обычного человека и сластолюбца, который в своей старческой похоти не знал меры и был беспощаден.

В юные годы ему удавалось обуздывать свою болезненную страсть к вину, но теперь он ей не сопротивлялся. Император любил тяжелые, терпкие вина, и слуги нередко подносили их ему в постель. Между собой люди называли его пьяницей, но то, что плебеи о нем думали или говорили, Тиберия не беспокоило.

Чтобы поддержать мужскую силу императора, личный врач варил для него любовные зелья, которые, правда, хотя и оказывали нужное действие, но медленно отравляли кровь. Его лицо было покрыто сыпью, а тело — беспрестанно сочащимися гнойниками. Самого императора это нисколько не волновало. Тиберий хотел заглушить страх смерти, а для этого нужна была молодость, наслаждение играми, в которых он уже не мог принимать участия.

С любопытством ожидал Тиберий «новую партию». Это были молодые красивые юноши и девушки, которых его шпионы разыскивали в окрестностях и под разными предлогами забирали у родителей, рассказывая, что император якобы ищет новых слуг, что служить ему и жить на его вилле — большая честь. Но со временем люди стали подозрительными, поскольку их дети бесследно пропадали, не присылали о себе никаких вестей, а о некоторых даже сообщали, что те погибли в результате несчастного случая. Визиты на Капри были строжайше запрещены, и тех, кто тайно пытался пробраться на остров, охрана тут же убивала на месте.

Императора такие пустяки не волновали. Если даже десятки человек из этой безликой, безымянной массы за стенами его дома перестанут существовать, ему до этого дела не было.

Критон, бывший раб из Греции, которому была дарована свобода, немой, слепо преданный Тиберию атлет, беззвучно зашел в библиотеку. Император вопросительно на него посмотрел, и Критон кивнул, ухмыляясь. Он сделал несколько жестов, пытаясь что-то объяснить, но Тиберий нетерпеливо отмахнулся. Немой помог ему подняться из кресла и скрылся за дверью. Сутулясь и немного прихрамывая, император вышел из комнаты и резким движением руки приказал удалиться слугам, которые хотели к нему приблизиться. Он делал все молча, избегая лишних слов; долгие разговоры велись только в кругу друзей. Критон следовал за своим господином на небольшом расстоянии, чтобы в любой момент оказаться рядом, если тот оступится или кто-нибудь осмелится приблизиться к нему без разрешения.

Узкая лестница вела в нижнюю часть просторного здания виллы, где к личной ванной комнате императора примыкали тайные помещения. Сюда можно было попасть через один-единственный, днем и ночью охраняемый проход. В самом большом из этих помещений повсюду лежали обтянутые мехом подушки, а в глубине располагалась темная ниша с удобным креслом, в которое и опустился Тиберий. Путь утомил его, дыхание сбилось, и он почувствовал приступ сильного головокружения. Император велел подать кубок с горячим вином, который жадно осушил и сразу же приказал наполнить вновь. Он хлопнул в ладоши.

Ввели двух девушек и двух юношей в возрасте между четырнадцатью и шестнадцатью годами, одетых в туники длиной до колен. Они выглядели перепуганными и жались друг к другу, как овцы, которых ведут на заклание.

— Что такое? — прокричал император из своей темной ниши. — Вы здесь не для того, чтобы вас пытали или убивали, а для своего и моего удовольствия. Уж будьте любезны, улыбнитесь — я хочу видеть веселые лица!

Или они его не поняли, или были слишком напуганы, чтобы заставить себя улыбаться, — во всяком случае, они со страхом смотрели в том направлении, откуда доносился хриплый голос. Один из охранников замахнулся плетью, и она заплясала по голым икрам молодых людей. Раздались крики, и тут же последовал приказ императора: