Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет Страница 10

— Во — первых, ему должна доверять армия.

— Согласен.

— Во — вторых, иметь опыт управления государством

— Нет возражений.

Ларция заинтересовался. Он продолжил уже с некоторым воодушевлением.

— Претендент должен быть достаточно молод, иметь голову на плечах, отличаться добродетелями. Быть щедрым, великодушным, дальновидным, не отличаться злопамятностью, уметь выслушивать других… Секунд, я могу перечислять до утра, только что толку от подобного реестра. Таких людей не бывает.

— Точно. Но из всякого правила есть исключения. Траян — одно из них. Он разумен, умерен, справедлив и мужествен.

— Я слышал о нем много хорошего, — согласился Ларций, — но что будут стоить эти достоинства, когда власть окажется в его руках?

— Ты прав, но как нам быть в тот момент, когда Риму грозит гражданская война, когда подняли голову даки. Об этом не сообщают в Городских ведомостях, но Децебал уже попросту оккупировал правый берег Данувия. Наш берег, Ларций! Его люди снуют по великой реке, обирают купцов, при каждом удобном случае беспрепятственно высаживаются на берег, грабят обе Мезии. В Риме положение не лучше. Ночью без вооруженной стражи лучше на улицу не выходить, а в некоторых кварталах и днем опасно появляться. У нас по — прежнему торжествуют регулы и сацердаты. Преторианцы смеют грозить правителю мечом. Не лучше ли хотя бы раз в жизни довериться разуму и предпочесть очевидные достоинства малоизвестного претендента мелким порокам известных? В конце концов, чем мы отличаемся от животных?

— Расчет верный, — кивнул Ларций, — но как много неизвестного остается за расчетом! Я готов рискнуть, иначе мне никогда не избавиться от Регула.

Ларций как в воду глядел. На следующий день в его доме появился вольноотпущенник Регула, длинный, мрачный, грубоватый, с лошадиным лицом Порфирий. Напомнил о завещании. В отличие от улыбчивого толстяка Павлина этот выражался прямо.

— Зря, Ларций, рассчитываешь на нового принцепса. Нерва стар и немощен, армия против него, так что давай раскошеливайся. Мой хозяин обвиняет твоих родителей не в оскорблении конкретного цезаря, а в пособничестве врагам отечества. Это обвинение еще никто и никогда не оставлял без внимания.

На этот раз Ларций обошелся без пощечин, однако затем до утра простоял у окна.

Какая надежда на Траяна? Кто он, Траян? Папаша звезд с неба не хватал, все что выслужил, заработал горбом и беспрекословным повиновением. Сынок весь в отца. Тоже звезд с неба не хватает, а если бы и хватал, в человеческих ли силах снять заклятье с Рима? Дано ли смертному навести порядок в этой клоаке, от которой отступились боги? Способен ли обычный, из плоти и крови, человек, помочь подданным, тоже скроенными из плоти и крови, хотя бы на мгновение почувствовать себя гражданами, нужными государству людьми?

Существует ли такой человек?!

Глава 4

Эдикт об усыновлении и возведение в соправители, императорский гонец вручил Марку Ульпию Траяну вечером, когда тот вернулся с охоты. Весь день травили медведя. Тот как раз собирался залечь на зиму, да не тут‑то было. Траян разохотил его подраться. Медведь, правда, попался молодой, охотник из племени треверов объяснил, что зверю только три года. Еще ни веса, ни дикости набрать не успел.

Когда зверь встал на задние лапы и двинулся в сторону наместника — голова на четверть человеческого роста повыше Траяновой, — Марк выхватил нож, шагнул ближе. Мелькнула мысль, что мишка уже и не наберет ни того, ни другого. Теперь, выходит, лесной житель рычал не на простого вояку, пусть даже в ранге наместника, а поднял лапу на самого императора! Тут же родилась мгновенная фантазия — медведь подходит ближе, вдруг склоняется перед ним и ревет по — своему, по — звериному: «Аве, цезарь! Аве, великий!..»

Но этот выверт, сцена из сказки, которыми в младенчестве баловала его чернокожая нянька Сельма, представился потом, в спальне. В первую минуту после возвращения, когда въехали во двор провинциального претория, вся охотничья компания с изумлением уставилась на местного квестора. Старик выскочил из двухэтажного административного здания, подобрал полы тоги и зайцем — по грязи! — бросился к наместнику.

Друзья — приятели придержали коней — никто не ожидал подобной прыти от отличавшегося редкой спесивостью чиновника. Квестор всегда вел себя чрезвычайно величаво, к месту и не к месту поминал, что родом из Рима. Он был абсолютно уверен, что все хорошее, что есть в мире, может происходить только из великого города.

Между тем квестор, добежав до коня Траяна, в буйном порыве прижался лицом к ноге Марка. Тут уж все окружающие потеряли дар речи. Между тем старик воскликнул.

— Божественный! — и зарыдал.

Траян так и остался сидеть на коне. Наконец, справившись с секундным замешательством, освободил ногу из объятий римлянина и поинтересовался.

— Хорошо, божественный. Что дальше?

Квестор звучно сглотнул, прокашлялся и почти шепотом сообщил.

— Гонец из Рима.

— Ну, гонец, Дальше?..

— У него эдикт несравненного Нервы. Он усыновил тебя, Марк. Ты — император! Ты — цезарь, Марк. Ты — соправитель нашего мудрейшего Кокцея.

— Не врешь? — недоверчиво спросил Траян.

— Как можно, великий! — изумился и даже чуть испугался квестор. — Разве эдиктами шутят?!

Траян, чуть отъехав в сторону от залившегося слезами чиновника, соскочил с коня. Марк был высок и некрасив — подбородок маловат и невыразителен. Ни слова не говоря, широким шагом направился в преторий — едва сдерживал себя, чтобы не побежать вприпрыжку, как квестор. Наконец одолел несколько десятков шагов до ступеней, ведущих в неказистое двухэтажное здание. Там, в темном коридоре прибавил ход, ворвался в парадный зал. Здесь его поджидал уставший до изнеможения всадник с преторианскими значками. Молоденький флажконосец, сопровождавший императорского гонца, прислонился к колоне и откровенно посапывал. Услышав шум распахиваемых дверей, частый топот, флажконосец встрепенулся, вытянулся и вслед за императорским гонцом вскинул руку.

Оба в один голос рявкнули.

— Аве, цезарь! Аве, великий!..

Только теперь Траян поверил. Когда гонец передал ему перстень с голубоватым, увесистым бриллиантом, подарком Нервы, он убедился, это не сказка, не опала, не бред какой‑то! Невозможное, о котором он и помыслить страшился, свершилось!

Конечно, весь последний год Марк сознавал, куда утягивал его ход событий. Уже с полгода обладавшие влиянием сенаторы то и дело навещали задрипанный Колон (Кёльн). Кое‑кто из гостей оправдывал свой приезд исключительно хозяйственными интересами — многие вдруг воспылали страстным желанием прикупить здесь земли и настроить виллы. Все нарадоваться не могли пейзажами дикой Германии — эта часть земли была совсем недавно отхвачена Домицианом у племени хаттов. Даже такой уважаемый человек как Секст Фронтин причиной поездки назвал желание подарить молодому наместнику свой труд, посвященный всяческим военным хитростям, которые применяли славные полководцы древности.

Когда же популярный полководец попросил наместника дать оценку его труду, Марк опешил!

Потом задумался.

Все гости дружно и многословно пересказывали последние столичные новости, сетовали на незавидное положение, в каком оказался страдающий от страха Нерва. Преторианцы бунтуют, требуют наказать убийц «славного» Домициана. Цезарь фактически находится под домашним арестом в собственном дворце! Однажды подставив шею под мечи преторианцев и не сумев спасти своих друзей, Норбана и Секунду, он совсем потерял присутствие духа. Более того, император был вынужден публично объявить благодарность убийцам за «спасение государства».

Ночами сенаторы вели откровенные разговоры о гибельном положении, в каком оказался Рим. Как о чем‑то страшно секретном рассказывали о небывалом дефиците государственной казны, истощенной постройками и зрелищами, которые устраивал Домициан. Повышение жалования военным, раздача донативов (денежных подарков) по случаю мнимых военных успехов, не только развратили армию, но и окончательно подорвали финансовое положение империи. Римская граница, в сущности, оказалась открытой, пути для нападения варваров свободны. Резко уменьшилось поступление налогов. Гости жаловались, что негодяи, видя такую неподготовленность Кокцея к власти, распоясались вовсю. Воровство и своеволие, которое после смерти державшего их в жесткой узде Домициана начали позволять себе легаты и проконсулы в провинциях, превзошли всякие пределы. Разоткровенничавшись, делились слухами, ходившими по Риму — безответственные люди, например, утверждали, что аристократ Гай Кальпурний Красс имеет намерение силой захватить власть в стране. Он уже отправил в Далмацию уйму денег на подкуп солдат, но, главное, сумел договориться с наместниками Сирии, Каппадокии и Вифинии, под рукой у которых было до шести легионов. Сообщали о подозрительном шевелении в Парфии и Дакии — цари даков и парфян якобы снюхались между собой. Если да, то при нынешних обстоятельствах это была серьезная угроза самому существованию государства. Гости делились мнением о том, какие меры необходимо предпринять, чтобы выправить положение. Твердили о твердой руке, способной, наконец, покончить с безобразиями, творившимися в столице, приструнить гвардию, справиться с разнузданностью дрянных людишек.