Грэм Грин - Распутник Страница 10

Далее в письме Сэндвича содержится описание его замыслов и уточненный курс дальнейшего плавания. К флоту присоединился сэр Томас Ален, и, по рекомендации Военного совета, корабли пошли в норвежский порт Назе. В тот же день Сэндвич написал Джону Вердену в Копенгаген с просьбой предупредить короля Норвегии о своих планах. Мышеловку уже устроили — оставалось дождаться мышки. 30 июля мышеловка захлопнулась вроде бы окончательно. Сэндвич описывает это так:

Нас нагнало судно, вышедшее в четверг из Бергена, с известием о десяти ост-индских кораблях, движущихся в ту сторону, что нас порадовало и укрепило и без того существовавшую решимость; сегодня днем я выслал им навстречу флотилию под началом сэра Томаса Теддемана (только с моего корабля вместе с ним отправились граф Рочестер, сэр Томас Клиффорд, мой сын Сидни, мистер Стюард и капитан Ар-бор). Всю ночь и весь следующий день дул сильный зюйд и зюйд-ост…

Молодые аристократы буквально рвались поучаствовать в рискованном предприятии, сулящем, казалось бы, не смерть, тяжкие раны или бесславную неудачу, а доступ в трюмы, битком набитые сокровищами Ост-Индии, — и они уже мысленно делили добычу. Рочестер был одним из самых бедных пэров во всей Англии, а посвататься он намеревался к одной из самых богатых невест. Берген мог означать для него полную перемену участи: недавний провал оборачивался успехом. Корабли, на которых они сквозь шторм шли в Берген, самим своим внешним видом внушали мысль о неизбежной победе — с тяжелыми резными, празднично раскрашенными фигурами на носу, с шелковыми флагами, чугунными лампами вдоль позолоченных портиков, с кроваво-красными поясными ширмами, которые перед началом битвы разворачивают по бортам, чтобы прикрыть людей. Но по мере приближения к Бергену молодым людям поневоле пришла на ум мысль о вероятной смерти в бою. Куда более вероятной, чем богатые трофеи. На борту «Возмездия» вместе с Рочестером находились Эдуард Монтегю и «еще один высокородный господин» по имени Уиндхем. Оба предчувствовали близкую смерть, особенно Монтегю. С Уиндхемом Рочестер заключил «формальный договор (причем не обошлось и без взаимного обета) о том, что, в случае гибели одного из них, он явится другому впоследствии, чтобы рассказать о загробной жизни, буде таковая и впрямь имеется. А вот мистер Монтегю от этого уклонился».

И произошел конфуз, завершившийся разгромом. Тэлбот не сумел справиться с поставленной перед ним задачей, губернатор Бергена не решился вероломно предать голландцев. Арлингтон заявил впоследствии, что губернатора «раздирали на куски собственная алчность и желание спасти честь сюзерена»; Эдуарда Монтегю послали на берег, по слухам, с неслыханно щедрыми посулами. Всю ночь с 1 на 2 августа шел бесплодный обмен посланиями, а голландцы готовились к битве. Конвой военных кораблей развернулся таким образом, чтобы прикрыть торговые суда, — и только тут выяснилось, что голландцы, с ведома и согласия губернатора, успели перевести тяжелую артиллерию вместе с орудийными расчетами в прибрежные форты. 2 августа, на заре, Теддеман открыл огонь. У неповоротливого английского флота (один военный корабль шел на трех узлах, восемь — на четырех, а четыре — на пяти; имелись еще девять торговых судов) не было пространства для маневра; проход вдоль береговой линии оказался таким узким, что нок-реи задевали за скалы; ветер с берега не давал возможности применять зажигательные бомбы; пороховой дым, отползая назад, летел англичанам в лица; и, наконец, к предательству самой природы добавилась и человеческая измена: английский флот начали обстреливать из фортов. В таких обстоятельствах Теддеману еще повезло отойти в море, не лишившись ни одного корабля. Однако потери англичан составили четыреста человек, в том числе четверо убитых и семеро тяжелораненых на «Возмездии». Среди этих четырех павших были Монтегю и Уиндхем.

Мистер Монтегю, остро предчувствуя собственную гибель, тем не менее на протяжении всей битвы стремился туда, где было всего опаснее. Тогда как второй джентльмен [Уиндхем] вслух восхищался его смелостью. И вот, ближе к концу сражения, Уиндхема внезапно охватила такая дрожь, что он едва не рухнул наземь; мистер Монтегю бросился поддержать его — и как раз в миг этого непроизвольного объятия в них угодило пушечное ядро, убившее [Уиндхема] на месте и вспоровшее живот мистеру Монтегю, скончавшемуся примерно через час после этого.

Доктор Бернет, рассказ которого мы здесь приводим, продолжает:

Граф Рочестер сказал мне, что это предчувствие собственной смерти, владевшее перед битвой обоими, произвело на него сильное впечатление, особенно, так сказать, в удвоении — ведь они были отдельными существами, но предвидение общей смерти будто соединило их души, — и что он видит в этом нечто сверхъестественное. И тот факт, что второй джентльмен, вопреки обету, так и не явился к нему из загробного мира поведать о его тайнах, стал для лорда пожизненным разочарованием.

Сам Рочестер также на протяжении всего боя держался отважно. Некий «человек чести» сообщил Бернету, что «слышал, как лорд Клиффорд, находившийся на том же корабле, что и Рочестер, говоря о его поведении в бою, не жалел самых высоких слов».

Бесславное поражение английской флотилии оказалось первым эпизодом в жизни Рочестера, о котором до нас дошел его собственный письменный отчет, и опять-таки первым, нашедшим отображение в его поэзии, причем сами эти стихи подтверждают рассказ Бернета о сверхъестественном предчувствии и «пожизненном разочаровании». Религиозное воспитание, полученное Рочестером, вошло в конфликт с его стихийным атеизмом, этот духовный конфликт стал всеобъемлющим и сформировал в юноше поэта. Все его прежние литературные опыты были, скорее всего, пробой пера или в лучшем случае шутливыми экспромтами, а со времени сражения при Бергене он вступил на поэтическое поприще. 3 августа он написал матери «с норвежского побережья среди скал на борту "Возмездия"» прочувствованное письмо, осторожно подбирая слова, чтобы не задеть ее религиозных чувств:

Надеюсь, Вашей светлости трудно будет поверить в то, что небрежение, а вовсе не катастрофическая нехватка времени помешали мне написать Вам раньше. Не знаю никого, кто имел бы большую причину выразить свой долг Вашей светлости, чем я… Чего только не произошло с тех пор, как я в последний раз писал Вашей светлости. Мы получали множество сообщений о де Рюйтере и Ост-индском флоте, но ни одно из них не находило подтверждения до тех пор, пока, в самом начале месяца, нам не донесли о примерно тридцати кораблях, идущих под парусами в норвежский порт Берген, принадлежащий датской короне. Сам по себе этот порт слишком мал, чтобы в его гавань смогли зайти крупные корабли, поэтому лорд Сэндвич послал двадцать небольших фрегатов под командованием одного из вице-адмиралов, сэра Томаса Теддемана, чтобы запереть вражеский флот и захватить его. Мое желание отличиться на службе королю не имело права разминуться с такой возможностью, поэтому я вызвался добровольцем; простившись с лордом Сэндвичем, мы вышли в море тринадцатого числа в шесть часов вечера и уже на следующий день были в Крачфорте (в 15 лигах севернее Лондона), не обойдясь в пути без опасности кораблекрушения, потому что (даже если отвлечься от рифов, которые здесь, по словам мореходов, коварнее, чем где бы то ни было) нам пришлось встать на якорь в гавани, где с трудом разместились бы и семь кораблей, тогда как у нас их было все двадцать, так что мы едва не налетели друг на друга и не разбились вдребезги, что означало бы, помимо всего прочего, неизбежные поиски спасения на тех же рифах. Однако, Божьей милостью, все обошлось — единственно Ею, ибо люди помочь друг другу были бы бессильны; мы заночевали там и на следующий день, ровно в двенадцать, взяли курс на Берген, полные надежд и упований, загодя деля между собой богатую добычу из каравана купеческих судов (кто вез из Индии алмазы, кто пряности, кто шелка; меня же в первую очередь интересовали сорочки и золото, ибо и в том, и в другом я испытываю великую нужду), иначе говоря, шкуру неубитого медведя. Далее, мы получили письмо от губернатора [Бергена], чрезвычайно учтивое и проникнутое готовностью услужить; мы ответили ему, послав гонцом мистера Монтегю; тем же вечером обмен посланиями состоялся еще раз семь, а то и все десять, только всё это ничего не значило, кроме пустых проволочек. Окончательно стемнело, и нам не оставалось ничего другого, кроме как дожидаться рассвета. Меж тем голландцы за ночь переправили с кораблей более двухсот орудий, установив их в датских фортах и на крепостных бастионах, и таким образом взяли нас в полукольцо между городом и собственным флотом. Бесплодный обмен посланиями продолжился — и на протяжении всего этого времени голландцы трудились над укреплением собственных позиций; осознав это, мы прервали явно несвоевременную праздность и в пять часов, подняв боевые штандарты, открыли огонь по голландским кораблям, которые немедленно ответили тем же, причем их пальба была поддержана из фортов и с крепостных бастионов самого города. Тогда мы принялись обстреливать и их — и довольно скоро выбили из одного из самых мощных фортов три, а может и четыре, тысячи человек, которые до той поры лениво постреливали в нашу сторону. Однако крепостные бастионы подавить было невозможно: за толстыми стенами стояли многочисленные мощные орудия как голландские, так и датские, и вели по нам такой интенсивный огонь, что всего за три часа мы потеряли около двухсот человек, включая шестерых командиров кораблей; якорные цепи оказались сорваны, и нас понесло по ветру, который дул нам в лицо с такой силой, что мы не смогли пустить в ход зажигательные бомбы, которые в противоположном случае безусловно сделали бы свое дело; поэтому мы ушли в море, разнеся в щепки весь город и не потеряв при этом ни единого корабля. Сейчас мы дрейфуем, дожидаясь перемены ветра, которая позволила бы нам применить зажигательные бомбы и положить тем самым конец всей битве. Мистера Монтегю и брата Томаса Уинхдема убило одним пушечным выстрелом буквально рядом со мною, но Всемогущий Господь уберег меня и от малейшей царапины. Мадам, Вам наверняка наскучил мой рассказ, за что я и прошу у Вашей светлости прощения.