Юрий Петухов - Громовержец. Битва титанов Страница 10

Тот сменил его ловко, не замедлив хода весла. Только шепнул:

— Спасиба, Зивес!

Жив отмахнулся.

Не княжье дело! Прав Овил, всю жизнь веслом махать да земли чужие на отшибе выискивать, когда есть своя, отчая, дедова и прадедова — не княжье дело! Он до крови закусил губу.

И увидал в зыбком мареве белесой пелены выступившие вдруг, будто из-под воды, зубья скал. Яровы столпы! Слава Роду Небесному!

— Земля-я! — закричал с носа впередсмотрящий.

— Земля, — прошептал позади Ворон. Жив и не заметил, когда он подошел. Походка у воеводы была мягкая, рысья. Волосы и усы стали седыми, сивыми. Но жилистая рука уверенно покоилась на набалдашнике тяжелого меча. Выбитый глаз скрывала черная повязка. Сильно изменился Ворон, постарел, высох — доведись ему попасться на глаза Великому князю, может, и не признал бы Крон княгининого воеводы.

— Наплавались!

— Еще и через наше море плыть, — поправил воеводу Жив.

— По нашему, что по озерцу лесному, — согласился Ворон, — даст Старый хозяин, доплывем.

Овил молчал, теребил ус. Он-то знал, что безопасней по океану ходить, туда княжьи струга не суются, они все больше вдоль берегов… а там, в Срединном, можно в любой миг наткнуться на властелинов ойкумены, на кроновых дружинников. Да и самому Великому князю — далеко с Олимпа видать! А все ж шестнадцать лет минуло с того страшного дня, когда бежать пришлось на Скрытень, а ничего — Бог миловал. Жив вдавил свят-оберег ладонью в грудь, смахнул прядь со лба. Теперь Яровы столпы виднелись ясно, слепой узрит. Гребцы вполголоса затянули песню, повеселели — лодья ходко побежала вперед.

Давным-давно, как рассказывал Живу Ворон, а ему самому волхвы-волохи лесные, в незапамятные времена пращуров сам отец Яр,[7] имевший пристанище свое у Мертвого моря по левому берегу священного Яридона,[8] не имея сил больше идти по свету, послал две дружины русов-яриев в обход Срединного моря — одну по северному берегу, другую — по южному. И сказал перед смертью: «Увидите дымы костров своих, узрите друг друга. Но не сомкнутся руки ваши… И не будет больше рода единого. Рассеетесь по земле, дабы положить начало народам многим. И забудет брат брата, и не поймет языка его, и поднимет меч на брата. Так будет. Ибо чрез многое прошли мы на торном пути своем. Надо пройти и чрез это…» Немало месяцев дружины пешие шли на закат солнца по пескам и оазисам, взбираясь на хребты горные и спускаясь в пропасти. И пришли к тому месту, ще истекало море Русское в океан, увидели дымы костров своих, увидели друг друга с берегов разных, с северного и южного, вздымающихся столпами каменным над синей гладью… но не смогли обняться по-братски, сомкнуть рук своих. Не было ни лодий у них, ни плотов… Так и разбрелись, кто куда. А пики каменные, сглаженные ветрами и временем, стали звать с той поры столпами Яровыми… Часами мог слушать Жив предания старины глубокой. Обученный Овилом. разбирал черты и резы на глиняных и деревянных дощечках, что хранились в сундуках вдоль мшелых стен потайных залов пещеры. Глубока была память рода.

Тяжка участь изгоя.

— Иди оденься, — шепнул Ворон в ухо, — шелом не забудь.

Жив улыбнулся, положил руку на плечо дядьке. Он был на голову выше его. Стоял литой бронзовой статуей под огнедышащим светилом, не человек, не смертный, но спустившийся с заоблачных высот юный бог — кого он мог бояться здесь, посреди волн? Пять раз проходил он меж Яровых столпов. Лишь однажды дерзкая стрела содрала с плеча клок кожи.

Жив сдернул ремешок со лба — тяжелые светлору-сые волосы рассыпались по плечам густыми волнами. Он тряхнул головой и кудри взвились солнечной короной. Меч вынырнул из ножен, взлетел высоко вверх, в поднебесную синь, бешенно вращаясь и сверкая надраенной сталью. Прошло несколько мгновений, прежде, чем он застыл намертво в крепкой руке Жива. Ворон вздохнул, опустил глаз.

— Баловство это, — просипел вв. настойчивей, — иди!

Делать было нечего. Жив бросил короткий взгляд на приближающиеся скалы. И побрел к домине. Гребцы тоже не теряли времени даром, подтягивали кожаные панцири, клали шлемы поближе, проверяли крепления щитов — береженого Род бережет. Про столпы ходили слухи недобрые, будто чудища там в пещерах надводных и подводных обитали — чуть зазеваешься, стиснут с обеих сторон и сожрут с потрохами. Русы смеялись, подначивали друг дружку бабьими присказками, а сами потихоньку отводили глаза, чтоб не сглазить, не приманить беду. Горяки всему верили, тряслись со страху. Но весел не бросали.

Сильным течением лодью сносило назад, норовило погнать по океанским волнам к югу, до края земного. Течение было странным, не понимали его ни Овил, ни Ворон — то было оно, а то не было, словно владыка морской в свои путанные игры играл. В прошлый раз проскочили столпы с ходу, засветло. На этот — солнышко начинало клониться к окоему. И хотя до заката было еще далеко, но откуда-то взялась вдруг серая туча, хмарью затянула всю западную часть небосвода.

— А ну, навались! — кричал во всю глотку Овил.

Гребцы старались на совесть и без его окриков, всем хотелось проскочить столпы до темноты, а ночевать уж в родном море Русском. Хоть и закрыты земли отчие для каждого, кроме Скрытня-острова, а тянет к ним, близок дом… Вот только поди, поспорь с течением подводным.

Малой поступью продвигались вперед.

Жив давно вышел из укрытия — в корзне тяжком сером, в легких бронях, сапогах расшитых пластинами бронзовыми, с шеломом в руке — а скалы не приблизились, хоть снова за весла садись.

— Ничего, прорвемся, — успокоил Овил, — не впервой!

Прорвались, преодолели течь океанскую только к вечеру, к сумеркам. Дружина вконец изнемогла, обезру-чела и обезножила от усталости. Но возле самых столпов вода бьиа тихой, как и посреди океана.

— Слава тебе. Господи! — не выдержал один из гребцов-русов. — Добралися!

Он приподнялся над скамьей, чтобы лучше разглядеть возносящиеся вверх, но уже теряющиеся в наползающем тумане нагромождения камня. И тут же осел, запрокинул лицо к небу. Из-под всклокоченной бороды торчала стрела.

— Суши весла! — заорал Ворон. — Вздымай щиты выше!

Жив подскочил к дружиннику. Но поздно, тот был уже мертв. Изо рта его оскаленного струйкой сочилась кровь. Жив хотел выдернуть стрелу, поглядеть на нее. Но Ворон остановил, покачал головой.

— Не надо, не тревожь его.

Резким движением он обломил торчавший конец, вышвырнул за борт.

Подошедший к ним Овил посмотрел в серые глаза Жива, пристально, с вопросом. Помедлил, потом вымолвил:

— Что ж, князь, решай, ще ночевать станем. Здесь тихо, можно переждать до утра.

— Он верно говорит, — добавил Ворон, — туман сгущается, попусту бросать стрелы они не станут.

— Кто они? — не ответив, спросил Жив. Воеводы промолчали, пожали плечами. Тогда Жив решился.

— В своем море ночевать станем, — сказал он, как отрезал.

И потеснив горяка, сам уселся за весло.

Плыли тихо, стараясь не плескать водой, не бить плашмя, даже дышали не в полную грудь. Правду ли, кривду про чудищ бают, а смерть их коснулась незримой рукой костлявой Мары, унесла одного в вырий.

Ворон почти не видел черных в сумеречном мороке столпов. Но он их ощущал кожей — вот, нависли громадины, зажали с боков, будто поползли навстречу друг другу, чтобы вместо объятий братских пронзить друг друга мечами острыми, будто уже сбывается изреченное отцом Яром, не проклятие, нет, но нечто лихое и тяжкое, чрез которое не перешагнешь, не переступишь.

Овил стоял на носу, вглядывался в серую хмарь.

Но беда пришла не спереди.

В борта, разом, с обеих сторон, ломая весла и вышибая их из рук, ударило что-то тяжелое. Полетели откуда-то снизу прямо на настил лодьи смоляные горящие факелы. Впились в просоленое дерево острые багры. Засвистели дротики, загудели стрелы. Рухнул со скамьи гребец, сидевший перед Живом. Застонали на корме… И только после этого отовсюду, сверху, снизу, с боков фянул оглушительный боевой клич:

— 0-оррр-рр-ра-аа!!!

Он походил на рык тысячи разъяренных барсов. В одно мгновение Жив срезал из веревочной петли тяжеленное весло, перехватился поудобнее и размашистым ударом опрокинул в воду сразу четверых орущих бородачей. Один из них успел швырнуть в него свой топор — тот просвистел у самого уха, вонзился в мачту.

— Факелы за борт! — кричал Ворон. — Живей, браты, живей!

Овил рубился на носу с тремя разбойниками. Они наседали, теснили воеводу, давая возможность своим забираться на лодью. Теперь Жив ясно видел — это не княжьи люди, не Кроновы, у тех справа одинаковая, шеломы один к одному. А эти были кто во что горазд. Но большинство в волчьих шкурах, с оскаленными волчьими пастями на головах, бородатые, крепкие, остервенелые… Еще троих он уложил на палубу, только хребты затрещали, четвертому снес голову, а об пятого — великана в бронзовых бронях — обломил весло.