Георгий Плеханов - Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917 Страница 10

Мне не хотелось бы, чтобы советники Ивановы, гремящие теперь против бывших «экономистов», имели хоть какой-нибудь повод к ложному истолкованию моих слов. Поэтому оговорюсь.

Я утверждаю, что на пользу оппортунизма, — более того, на пользу консервативной буржуазии и полицейского участка, — работают теперь те наши малоумные ревнители «твердости», которые с легким сердцем готовы отрывать от нашей партии одну категорию товарищей за другою, вроде того, как отрывают листик за листиком от артишока. Но прошу заметить: я совсем не говорю, что они сознательно делают это. Они просто-напросто не ведают, что творят. Пока продолжалась наша борьба с «экономизмом», они заучили слова: оппортунизм, ревизионизм, бернштейнианство, и теперь кидают эти слова совершенно некстати, не разбирая, в кого и по поводу чего они их кидают, не понимая, что обстоятельства изменились, и даже обвиняя в оппортунизме всякого, указывающего им на перемену обстоятельств. Представьте себе, что у вас висит в клетке попугай, в присутствии которого вы, видя, что идет дождь, восклицаете: «скверная погода!» Ненастье продолжается день, другой, третий, тянется так долго, что попугай запоминает, наконец, ваше восклицание и каждое утро вместе с вами повторяет: «скверная погода!» Но вот ненастье кончилось, небо очистилось, засияло солнце, вы говорите: «наконец-то хорошо стало!», а ваш пернатый сожитель по-прежнему кричит: «скверная погода!» и укоризненно смотрит на вас своими круглыми глазами, как бы обвиняя вас в оппортунизме. Что с ним делать? Со временем он, конечно, научится говорить: «наконец-то хорошо стало!» Но, может быть, он научится этому лишь тогда, когда опять наступит ненастье, а кроме того, ведь до тех пор он не перестанет надоедать вам неуместным возгласом: «скверная погода!» и нелепым подозрением вас в оппортунизме. Подите-ка, переспорьте попугая!

Латинская пословица говорит: «что прилично Юпитеру, то неприлично волу», а я скажу: что прилично попугаю, то неприлично «искровцу», хотя бы он по своей «твердости» принадлежал даже к числу советников Ивановых. Наш второй съезд был полным торжеством ортодоксального марксизма; против ортодоксального марксизма говорил на нем разве только какой-нибудь Акимов[64], но Акимов никому не страшен, им не испугаешь теперь даже воробьев на огороде. Мы должны воспользоваться своей победой, а нам предлагают следовать такой политике, благодаря которой в наших собственных рядах — в рядах «ортодоксов», — родятся и множатся несогласия и раздоры, и наше намерение «построить партию» грозит окончиться такой же жалкой неудачей, какой окончилась известная попытка построить башню до небес. Это не торжество победителей, это смятение, царствующее обыкновенно лишь в рядах побежденных. И виновники этого нелепого смятения мнят себя организаторами! Нет, если у них и есть какой-нибудь талантик, то талантик чисто отрицательного, дезорганизаторского свойства.

«Представители» ужимские, среднеуральские и пр. изображают дело так, как будто «экономисты», до сих пор не отказавшиеся от сочувствия ревизионизму и желающие всякого вреда революционной социал-демократии, повлияли на литературных представителей «меньшинства»: Аксельрода, Мартова, В. Засулич и т. д., — а те в свою очередь испортили меня, ввергнув меня в пучину некогда ненавистного мне оппортунизма. И что всего интереснее, — эта адски-коварная интрига осуществилась еще до того, как я произвел всем известную кооптацию, так как статья «Чего не делать» появилась еще в то время, когда я был единоличным редактором «Искры». С помощью этого объяснения нетрудно выставить в надлежащем свете и самый акт кооптации: она сама есть продукт так наглядно изображенной «представителями» интриги. Это очень ловко и удобно, жаль только, что такое объяснение слишком напоминает знаменитые объяснения «Московских Ведомостей», всюду видящих польскую интригу». Кто умеет скептически относиться к «польской интриге», тот, разумеется, недоверчиво отнесется и к болтовне о будто бы сгубившей меня «экономической» интриге: он просто посмеется над этой «неистовой» болтовней.

В заметке, напечатанной в № 63 «Искры», я обратил внимание «представителей» на то обстоятельство, что их рассуждения о разных революционных движениях в Западной Европе обнаруживают самое безотрадное знакомство с историей этих движений. Здесь я не буду касаться этой слабой стороны их, — если позволительно здесь так выразиться, — миросозерцания, а поговорю об их организационных взглядах. Ведь это теперь главное.

«И комитеты, и отдельные члены партии могут получать очень широкие полномочия, но это должно зависеть от Центрального Комитета. Центральный Комитет может, и наоборот, если найдет нужным и полезным, своей властью раскассировать комитет или другую организацию, он может лишить того или другого члена партии его прав. Иначе нельзя успешно организовать дело пролетарской борьбы».

Этими словами «представители» выражают всю сущность своих организационных взглядов. И не только своих. Я уверен, что с ними согласятся почти все сторонники «большинства», а сам ЦК не раз выражал свою уверенность в том, что ему принадлежит, в интересах «пролетарской борьбы», неограниченное право «раскассировывать» человеков.

Именно это право и отказывается признать за ним «меньшинство» нашей партии. Основательна ли претензия ЦК? Мы сейчас увидим.

Вообразите, что за Центральным Комитетом всеми нами признано пока еще спорное право «раскассирования». Тогда происходит вот что. Ввиду приближения съезда, ЦК всюду «раскассировывает» все недовольные им элементы, всюду сажает своих креатур и, наполнив этими креатурами все комитеты, без труда обеспечивает себе вполне покорное большинство на съезде. Съезд, составленный из креатур ЦК, дружно кричит ему «ура!», одобряет все его удачные и неудачные действия и рукоплещет всем его планам и начинаниям. Тогда у нас, действительно, не будет в партии ни большинства, ни меньшинства, потому что тогда у нас осуществится идеал персидского шаха. Щедрин говорит, что когда Мак-Магонша спросила у этого повелителя «твердых» магометан, издавна пользующихся правом «раскассирования», какая из европейских стран нравится ему больше всех остальных, он, не колеблясь, ответил: «Россия» — и тотчас же кратко пояснил свою мысль: «jamais politique, toujours hourrah! et puis[65] фюить!». У нас тогда будет как раз это самое: «jamais politique, toujours hourrah! et puis... paскассирование...»

«Представители» называют это централизмом. Полноте, советники! Это просто-напросто была бы мертвая петля, туго затянутая на шее нашей партии, это — бонапартизм, если не абсолютная монархия старой, дореволюционной «манеры». Вы воображаете, что такой будто бы «централизм» необходим для дела пролетарской борьбы, а я говорю вам, что он не имеет ровно ничего общего с пролетарской борьбой и что самое возникновение мысли о нем в головах русских социал-демократов показывает, что наша партия, к сожалению, еще не вышла из своего детского периода. Такой централизм, наверное, понравился бы покойному Сергею Нечаеву[66], но он ни в каком случае не может встретить себе одобрения со стороны ортодоксального марксиста, сохранившего обладание своими умственными способностями.

«Представители» продолжают: «Подготовка пролетариата к диктатуре — такая важная организационная задача, что ей должны быть подчинены все прочие. Подготовка состоит, между прочим, в создании настроения в пользу сильной, властной пролетарской организации, в выяснении всего значения ее. Можно возразить, что диктаторы являлись и являются сами собой. Но так не всегда было, и не стихийно, не оппортунистически должно быть в пролетарской партии. Здесь должны сочетаться высшая степень сознательности с беспрекословным повиновением; одна вызывать должна другое». (В примечании они прибавляют: сознание необходимости есть свобода воли.)

Философское примечание насчет свободы воли есть чистокровнейшая галиматья, которая показывает одно: что советникам Ивановым никогда не следует пускаться в философию. А насчет диктатуры я замечу «представителям», что они, очевидно, смешивают диктатуру пролетариата с диктатурой над пролетариатом. Впрочем, нет, даже и это неточно. В их бонапартистском плане «централистической» организации вообще нет места делу пролетариата: он выкроен по маленькому росту «интеллигентских» заговоров допролетарского периода; он представляет собою лишь новое издание нечаевской диктатуры[67].

«Конечно, — продолжают «представители», — Центральный Комитет нам представляется как коллегия самых опытных, самых энергичных, самых закаленных борцов, самых умных и испытанных последователей идей революционного социализма; им, поэтому, можно и должно разрешить вникнуть в каждую мелочь дела, им можно и должно разрешить давать широчайшие полномочия».