А. Гайсин - Любовница Иуды. Роман Страница 10

С трудом удалось Иуде убедить себя, что все это ему померещилось. Лишь когда солнце мягко ударило по глазам, он вздохнул с облегчением, ему захотелось нырнуть в какую-нибудь речушку иди пруд, чтобы очиститься от близости с мертвым, по обычаю предков. Но в округе ничего подобного не было – одни подземные воды, да и к ним уже подбирались ядовитые стоки с промышленных и военных заводов.

А площадь уже бурлила. У деревянного помоста играл духовой оркестр: листовым железом об асфальт гремели медные тарелки, стучала раскормленным дятлом барабанная колотушка. Отовсюду раздавались песни о родном острове Свободы, о героической борьбе и о крови, пролитой за него. (Тексты ко многим песням написали мы и были весьма довольны: кроме славы, ещё и ежемесячные гонорары из агентства по авторским правам.) Автомобильное движение в центре города было прекращено, и островитяне вливались в акваторию площади из всех боковых улочек-рукавов. У некоторых из митингующих на груди пламенели лоскутки шелковой материи, собранные в форме цветов. Все были нарядные, по-детски счастливые, и так бурно поздравляли друг друга, словно сами сегодня родились. Иуду тоже поздравили с праздником какие-то незнакомые старушки в красных платочках, с гвоздиками в руках, и сунули ему в карман бумажную денежку с кесарским профилем Великого Островитянина (очевидно, приняли за нищего). Он даже рассмеялся. И всерьёз пожалел, что вместе с плевелами могут погибнуть и добрые всходы.

Внимание его привлек ветхий старик с лицом пустынного пророка, лохматый и полубезумный: шаркая разбитыми калошами на истоптанных валенках, старик кружил по площади, разбрасывая по каменным плитам полевые цветы, он выписывал ногами какие-то замысловатые петли, бормотал проклятия и потрясал кулаками перед каменной пирамидой. Потом вдруг лег плашмя и стал прикладывать к камням то одно, то другое ухо, словно ждал, когда камни возопиют. С губ его слетал лихорадочный шепот: «Потерпите, братья и сестры, теперь уже скоро…». Джигурда шепотом пояснил Иуде, что после войны с соседними каинитами, считавшим, что останки старшего сына Адама по праву принадлежат им (ибо сын этот родом с их острова), на месте площади Восстания находилось кладбище политзаключенных, высланных из Центра за несогласие с идеями Великого Учителя, среди них был и этот старик – один из немногих, кто уцелел. Двое дружинников с красными повязками на рукавах подняли старика с каменных плит и повели к патрульной машине – он не вырывался, но сорванным голосом кричал:

– Пройдет сорок дней, и всякий остров убежит, и гор не станет, и будет снята пятая печать!..

Джигурда быстро взглянул на смущенного Иуду и с улыбкой сказал:

– А вы клялись, что один на острове, без всякой помощи. Теперь от прорицателей отбоя не будет.

Между тем хаотическое движение на площади прекратилось. На обитую кумачом трибуну возле огромного административного здания с колоннами поднялись начальники города и острова. Среди них выделялся губернатор Ферапонтов, такой простой и улыбчивый (как удав из мультфильма), с матерчатым цветком в петлице и клетчатой фуражке-восьмиклинке. Взяв слово, он долго и страстно говорил о бессмертии дела Великого Учителя, о славных традициях народа и о грабительской политике Центра. За Ферапонтовым от имени молодежи острова выступил поэт Олег Серебряников, высокий, широкоплечий парень (позднее мы узнали, что это внебрачный сын атамана Бабуры). Жизнерадостно зачитав написанное на листке приветствие, он закончил стихами, направленными против нынешнего руководителя Центра:

– …Ты был чекист,Разведчик был и кананит,Ты Родине на верность присягал!Ты ныне пёс цепной!А охранять посажен – капитал!

Толпа взрывалась время от времени жизнерадостным ревом. Это возвращало Иуду в детство, на ристалище боевых сражений, которое показал ему однажды отец в одну из своих поездок в Иродову Кесарию по торговым делам… Но вот ораторов снова сменил духовой оркестр. Вдоль трибуны двинулись колонны физкультурников с живыми символическими фигурами на вытянутых руках. Потом пошли военные со стрелковым оружием – и тут произошла непредвиденная заминка: солдатики с таким усердием колотили подошвами кованых сапог по выщербленным камням, что одному первогодку почудились сквозь бравурные звуки марша глухие вскрики под булыжниками. Он перепугался, сбился с ноги, в спину ему ткнулись задние, опрокинули его и немного потоптали. Со старым генералом на трибуне сделалось плохо. За солдатами протарахтела военная техника, за ней прокопытила передовая порода скота, выведенная лучшими специалистами острова в сельскохозяйственных спецшарашках.

Неожиданно на площади появилось то, что заставило внутренне содрогнуться не только Иуду: на длинной платформе на колесах, прицепленной к армейскому тягачу, стояла такой же длины железная клетка, а сквозь толстые прутья решетки добродушно пялилась на зрителей лупоглазая чешуйчатая рептилия. Вся площадь от страха затаила дыхание. Послышался детский плач. В клетке, прямо на раздвоенном хвосте чудовища, сидел горбоносый человек средних лет, с бледным лицом и деревянной улыбкой на губах – дрожащей рукой он приветствовал застывших островитян.

– Кто это? – шепотом спросил перепуганный Иуда.

– Это якобы профессор Геймер со своим Титом. Между прочим, в колбе его сотворил. Фантастика! – Джигурда сплюнул в сердцах себе под ноги.

– А почему «якобы»?

– Потому что это не настоящий Роберт Геймер, – туманно процедил сквозь зубы следователь, но пояснять ничего не стал.

– Слава ученым Тотэмоса, передовому отряду всемирного разума! Ура, товарищи! – закричал Ферапонтов с трибуны (хотя особой радости в его голосе не чувствовалось).

Иуда зажмурился и присел от взрыва неестественно-громкого рева, какого-то болезненного и беззащитного. А когда снова открыл глаза и посмотрел на ящера, то столкнулся с его невинным, чуть насмешливым взглядом – Иуде показалось, что чудовище выделило его из всей толпы и персонально ему подмигнуло… (хотя точно такие же чувства испытывал каждый из нас). В те минуты он ещё не мог предположить, что судьбе будет угодно вскоре познакомить его с этим монстром.

В лазоревое небо снова ударили грубые голоса медных труб, и началось театрализованное представление. Сначала, из заросшего сиренью скверика, где стояла позеленевшая скульптура музы Клио, выехал крутоплечий всадник на белой лошади, с упругим луком за спиной; на голове витязя серебрился венец – похоже это сама Победа величественно прогарцевала по площади, поклонилась кумачовой трибуне и скрылась в тесном переулке. Через минуту из того же скверика выскочил усатый всадник на рыжем жеребце, в островерхой шапке с матерчатой звездой и в солдатской гимнастерке – ему неистово захлопали, алчно закричали, предвкушая удовольствие. Иуда не сразу узнал во всаднике атамана Бабуру, наблюдая, как серпоусый казак с жирными румянами на щеках, свесился с седла почти до земли и сумел с первой попытки схватить большой меч, лежавший на низких козлах. Посверкивая на солнце холодным оружием, он с удалым свистом ринулся прямиком на соломенные чучела длинноносых банкиров в черных смокингах и высоких цилиндрах, толстобрюхих попов и купцов, чопорных царских генералов и нынешних представителей центральной власти. С цирковым изяществом Бабура снес им на всем скаку пустые головы, которые тупо шмякнулись на булыжники под задорную барабанную дробь и восторженные крики. Пока островитяне по-детски ликовали, появился ещё один всадник, но уже на вороном коне: в левой руке он держал картонные весы с картонными гирями, а в правой – золотистый муляж снопа пшеницы, перевязанный бордовой лентой с надписью: «Тебе, Родина, – от острова свободы». За ним двигалась грузовая машина с опущенными бортами кузова, где красовались экспонаты достижений народного хозяйства. Там же, среди пузатых восковых караваев хлеба, тыкв и арбузов, стояла голенастая девочка с розовыми бантами и выпускала из клеток на волю настоящих белоснежных почтарей.

И вот, когда праздничное настроение достигло апогея (народ настроился на волну ещё чего-то большого и полнокровного), небесная лазурь внезапно потемнела, на площадь пали тревожные сумерки, разорванные в клочья ослепительным выхлестом молнии, которая оставила в небе бледный силуэт коня; чуть позже появилась и фигура всадника, покрытого с головы до ног серым саваном. Конь и всадник медленно поплыли над притихшей толпой…

Люди впали в какой-то бредовый полусон, никто из них не мог двинуться с места. Всех охватило предчувствие грядущей беды.

Проплывая над кумачовой трибуной, всадник сбросил с головы покрывало, превратившееся в развевающийся лунный плащ, и опешившая толпа шевельнулась, как одно большое тело, издав вздох ужаса: на бледном коне восседал призрак в образе человеческого скелета и сжимал в костяной лапе длинный прозрачный меч.