Александр Савельев - Сын крестьянский Страница 10

Чулицкий тихо подтвердил:

— Да, найдутся!

Стали полдничать. Стефан рассказывал много интересного Ивану. Сообщил, что киевские мещане в магистрате дела свои ведут, воеводе не подчиняясь. Свои общины имеют. Войты и прочие выборные люди этими общинами правят. Ремесленники к магистрату приписаны, цеха свои имеют: кожевники, пушкари, оружейники, железники, плотники, пивовары и еще много других цехов. Ляхи в эти дела не встревают.

— Дядя Стефан, сказывай ты мне, а много ли цеховых людей, работных людей к Наливайке да к Лободе подалися?

Тот подумал, ответил:

— Пошло-таки порядком. У работных жизнь тоже не сладкая, як у посполитых. Бедствуют, горя вдоволь хлебают. Токмо посполитых, что звезд на небе, а работных, цеховых мало. И в войске народном они были, як иголки в сене, — где-то блеснет, раз, два и обчелся.

Много еще они разговаривали в этот праздничный день. Иван остался у Чулицкого на несколько дней.

На следующее утро он отправился-побродить по Киеву. Зашел в Киево-Печерский монастырь, спустился в пещеры. Под землей шел длинный коридор, освещенный большими лампадами, висящими у стен, а по бокам пещеры с погребенными в них схимниками. И сразу там Ивану тоскливо стало, не по себе, в этом полумраке. Старушки в темных одеяниях шуршат, шныряют из пещеры в пещеру, оправляют фитильки у лампадок перед гробами. А гробы стоят на каменных возвышениях. В одной пещере шла служба, и оттуда раздавалось мрачно-заунывное пение. А старушки все мелькали перед очами Ивана.

«С мокрицами схожи», — смешливо подумал он и скорее вон из пещер на свежий воздух, к солнцу, к людям, думающим не о загробном царстве, а о жизни. Зашел на широкую улицу. Масса людей снует туда-сюда. По улице проходят польские отряды, начальники коих гарцуют на конях; простые жолнеры, выпятив грудь, чувствуют себя победителями, смотрят заносчиво. А в толпе, словно пришибленной, Иван заметил злобные взгляды, услышал проклятия, произносимые сдавленными голосами. Чувствовалось: Киев под пятой.

Иван дошел до Софийского собора. Стоит он на высоком месте, громадный. Знал Иван, что построен по образцу Софийского храма в Константинополе. Подумал: «Красота, века стоящая незыблемо…» Вошел в самый храм. Внутри он Ивану показался тоже громадным. Купола — высоко-высоко, и там полумрак, а ниже сквозь окна бьют солнечные лучи, пред которыми бледен свет многочисленных лампад. Сверкают золотые, серебряные ризы на иконах, переливаются драгоценные камни. Взглянул выше — и там иконы, мозаикой выложены. Пятьсот лет прошло, как стоит собор, а мозаика эта не тускнеет.

Вышел на паперть; тихой улочкой стал спускаться к Днепру. Сел у одной хатки на лавочку, глубоко задумался, и опять охватило его воспоминание о Наливайке. Но теперь грусть отошла перед иным: «Умер воитель, посполитых за собой вел, сам из народа вышел, казнен за него. А народ остался, новых Наливаек даст, и будет так до той поры, когда разорвет народ кандалы свои. Не скоро, а будет». С такой думкой пошел дальше. На берегу любовался, поражался опять величием и мощью Днепра. «Петь о Днепре треба, сказывать об нем треба, токмо не умею я петь об нем и слов не хватает…»

К вечеру Иван рассказывал Чулицкому о своих хождениях по Киеву. Потом Стефан кое-что рассказал:

— Хлопец, был ты в Печерском монастыре, пещеры видел и еще иное что, а знаешь ли ты, что ныне весной в монастыре свершилося? Конечно, не ведаешь. Слушай. Ляхи — католики — нас, православных, схизматиками называют, вера-де у нас неправильная, а ихняя вера правильная. Давно-давно папы римские на нашу веру зубы точат, ихнюю веру в Украине поставить хотят и народ здесь католиками сделать. А наши духовенство и миряне этого не хотят, не хотят унии, соединения веры православной с католической. Соединение это, по думам папежников, такое, чтобы православие сгинуло. Напирают со своей проклятой унией. Иные из православного духовенства униатами стали. Сделаем-де украинцев католиками, тогда они бунтовать не станут, за Речь Посполиту стоять станут, об Украине, об Руси, о донских казаках забудут, в ляхов по духу обратятся. Вроде как об вере ратуют, а подумать пристальнее — хотят народ украинский по рукам, ногам связать. Вот и соображай: православное духовенство и миряне супротив унии идут, сиречь Украину отстаивают, не дают ей ляшской по духу стать. Честь им и слава за то. Повстанцев ляхи усмирили; понадвинулись на Киево-Печерский монастырь, кой у константинопольского патриарха в подчинении находится. А они задумали отдать его под начало киевскому униатскому митрополиту. Монастырь-де скрутим, тогда и за иные церкви монастыри на Украине возьмемся.

Чулицкий все более воодушевлялся рассказывая; раскраснелся, черные глаза его сверкали, угрюмость как рукой сияло.

— И пошли униаты по ляшскому приказу скопом большим на монастырь, порядки свои там заводить. Не тут-то было! Монахи обо всем этом узнали. Скажу тебе по тайности: я им суть дела сего доложил, ибо многое, в магистрате служа, ведаю.

Стефан вдруг заразительно засмеялся. Иван с интересом глядел на него. Потом тот посерьезнел и продолжал:

— И вот монахи во главе с архимандритом Никифором Туром все монастырские ворота заперли, на стене стала их стража ходить с самопалами. Так и не дали оружны монастырь униатам захватить. А ляхи не стали в это дело влезать. Срам был бы великий — православный монастырь ляшским воинам приступом брать. Так-то вот монастырь за веру православную, сиречь за землю украинскую, и ранее стоял, и ныне стоит, и впредь стоять будет, — закончил взволнованный Чулицкий.

На следующий день Стефан сказал Болотникову:

— Вот что, Иван: от нашего Киевского магистрата обоз тронется в Белгород. Чумаки соль повезут. Они люди наши, верные, не выдадут. Ты должон на Дон подаваться. Езжай завтра с ими как чумак.

Иван с донесением атаману войска Донского, зашитым в подкладке зипуна, тепло простился с Чулицким. Тот ему сказал напоследок:

— Вижу я тебя наскрозь, Иване. Стоишь ты и будешь стоять крепко за волю народную, за лучшую долю его, за правду, коя огнем неугасимым в веках пылает, путь указует угнетенным. Держись крепко за правду, и благо тебе будет!

Иван смутился и обрадовался от этих слов.

Шагал по степи за скрипящей телегой. А их много было, влекомых спокойными волами. Переезжали на пароме через Днепр.

«Днепро, Днепро! Прощай, увижу ли тебя снова?» — подумал Иван, отрываясь душой от дорогой ему реки. А далее опять степь бескрайняя. Попадались сожженные украинские селения. Встречались отряды жолнеров. Охранная грамота помогала чумакам уезжать далее невредимыми, с глубоко запрятанными в душах проклятиями насильникам. Без приключений перебрались через рубеж.

А потом Иван добрался до Раздор. Атаман ему очень обрадовался, обнялись. Выпили на радостях горилки, огурцами малосольными закусили. Иван рассказал все: про свой отряд, ранение и как с донцами разлучался, про повстанцев, Наливайко, Лободу. Атаман слушал его с великим вниманием, потом, хлопнув Ивана одобрительно ладонью по широкой спине, ответил:

— Эх, Иване! Гарный казак ты. Тебя дуже одобряли хлопцы из твоей тысячи. О том и мне сказывали. Жалко им было расставаться с тобой, ох, жалко! И пропал ты, сгинул, ни слуху ни духу. Ан нет! Снова на Дону заявился, много лет тебе живу быти.

Так-то вот они славно друг с другом поговорили, побратимами стали. Через несколько дней малый казачий круг в Раздорах выбрал Болотникова есаулом. Атаман тогда сказал ему взволнованно:

— Взлетай, мой сокол, высоко, крылья у тебя что надо!

Глава IV

Прошло года два. Иван обжился на Дону, построил свой курень, украсил его оружием. Охотился, рыбачил, участвовал в походах и набегах. Словом, стал матерым казаком. Он еще раздался в плечах, был красив в синем бархатном чекмене и широченных шароварах, вправленных в желтые сафьяновые сапоги с серебряными подковами. Серая смушковая шапка с красным шлыком лихо откинута назад. Дорогая татарская сабля, за голубым шелковым кушаком — пистоль, за плечами — самопал. Всю эту богатую «справу» Иван добыл в набегах. Конь, на котором он приехал из Телятевки, уцелел; раздобрел: овса много, травы в степи ешь — не хочу!

За проведенные на Дону два года Болотников был два раза ранен, но все обошлось благополучно.

Казаки находились под постоянной угрозой. На них часто нападали степные кочевники — ногаи. Шла ожесточенная борьба с татарами, в особенности крымскими, бывшими в вассальной зависимости от Турции; а турки с давних пор подбирались к исконным русским землям Подонья, к южнорусским степям; подчинили себе Кубань, хотели захватить Поволжье, Кавказ. Еще в далекие времена донские казаки вступали в вооруженные схватки с турками.

Донцы часто предпринимали походы и вели оборонные войны совместно с украинским казачеством — с запорожцами.