Юзеф Крашевский - Князь Михаил Вишневецкий Страница 10

Этот французский кандидат, известный стране только из того, что о нем сообщали его сторонники, у шляхты и в войске был самой непопулярной личностью, так как французы надоели еще со времен Яна Казимира и Владислава, а возраставшее самомнение французов все более вооружало против них.

Начиная с париков, которые называли "пудлами", и кончая чулками, башмаками, манжетами и жабо — все в них казалось смешным. Предпочтение, какое сказывалось им при дворе, и подражание их обычаям в панских кругах лишь увеличивало это нерасположение. Кровавым образом подшутить над французом было самым приятным развлечением для шляхтича.

Итак, Кондэ вовсе не привлекал к себе сердца, а самый способ, каким издавна подстраивалось это подчинение Польши верховенству и владычеству Франции, лишь усиливал это отвращение…

Раньше осуждали сторонников француза за то, что вопреки основным законам они хотели его выбрать и провозгласить еще при жизни Яна Казимира, а теперь не соглашались на его кандидатуру уже потому, что-де уговоренный, вынужденный, обманутый Казимир отрекся от престола лишь для того, чтобы освободить место этому французу.

Отсюда можно было ожидать оппозиции, но паны слишком надеялись на свое могущество и влияние, чтобы бояться ее. За шляхтой издавна установилась слава, что она громко кричит, горячо кидается, но скоро остывает и, пороптавши против Сената, послушно идет за ним.

гетман, вернувшись из Ловича, заехал прямо в дом, который он занял, не имея возможности или, вернее, не желая силой занимать цейхгауз, полагавшийся ему, как квартира на время сеймов и выборов. Этот двор и два соседние с ним, вместе с кухнями, конюшнями, флигелями и другими службами, еле могли вместить, и то со стеснением и при некоторых неудобствах, красавицу Ма-рысеньку и деятельного гетмана.

Несмотря на бережливость, Собесские не могли уклоняться от требований, предъявляемых к их высокому положению; гетман любил торжественные выступления, а для Марии Казимиры составляло необходимость блистать и занимать первое место.

Двор с кортежем, который привел с собой Собесский, доходил до нескольких сот человек. Не хватило конюшен для размещения лошадей, много людей расположилось по постоялым дворам и всяким другим закоулкам.

Один дом весь занимала для себя лично жена гетмана; у нее, когда она была дома, никогда не переводились гости обоего пола. Сюда стекались и отсюда расходились всякие новости и лозунги.

Но это было ничто в сравнении с канцелярией и апартаментами Собесского, где толпа не расходилась. Ежеминутно прибывали курьеры, ежеминутно также отправляли их. Нескольких десятков писарей еле хватало на писание писем и переписку донесений… Начальство с трудом поддерживало порядок. Теснились военные, проталкивались штатские, втирались евреи…

Стража одних молча впускала, других без милосердия выталкивала.

Сам гетман должен был делить себя между гостями и канцелярией…

Но это была странная натура. Собесский никогда не чувствовал себя ни сильным, ни здоровым, каждый день жаловался и в то же время был способен вынести и бессонницу, и напряженную работу, и беспрерывное возбуждение. Редкий день Собесский обходился без совета какого-либо лекаря или подлекаря, и в то же время он с юношеским увлечением по целым дням скакал на охоте, ночевал в лесах и без отдыха совершал спешные поездки… Часто также старые друзья заставляли его выпить вечером больше, чем следует, за что на следующий день он должен был расплачиваться.

И в этот день возвращение гетмана приветствовала кучка ожидающих его людей из его поместий и из войск, которые приехали из разных концов страны, так что ему не дали даже переодеться, а тут уже не раз открывались двери, и посыльные пани гетманши звали его как можно скорее к ней.

Поздороваться с Марысенькой было для него важнее всех неотложных дел.

Она ждала его не одна, а среди блестящей группы дам и светской молодежи. В освещенных комнатах уже издали слышался веселый говор; в маленьком зале кружком сидели нарядные дамы, занятые оживленными разговорами со стоящими перед ними, большей частью молодыми господами. Все были, ча немногими исключениями, во французских костюмах и париках.

Среди дам госпожа Денгоф, с черными, выразительными, подвижными глазами, громче всех разговаривала и смеялась, смелее всех высказываясь, хотя каждое даже незначительное восклицание ее вызывало чуть заметное дрожание губ и бровей на красивом лице хозяйки.

Марысенька, уже извещенная о возвращении мужа, ожидала его, нетерпеливо помахивая веером, у боковой двери маленького, зала, через которую он обыкновенно появлялся…

Еще удивительно свежая и молодая, несмотря на значительное число прожитых лет и перенесенных болезней, гетманша отличалась блеском своего очарования среди многочисленного букета красивых лиц, окружавших ее. Холодом и гордостью веяло от нее, но классическая правильность черт лица, необыкновенный нежный и белый цвет лица, полные огня глаза — придавали ей величие победоносной, торжествующей красоты. Она ничем не привлекала, даже скорее вызывала, может быть, какое-то беспокойство, хотя не трудно было угадать, что, постаравшись быть милой и обворожительной, она могла покорять сердца и царить над ними.

Женщины все, без исключения, незаметно обращали к ней глаза, но смотрели опасливо и недружелюбно. Она, однако, вовсе не старалась никому нравиться, за исключением нескольких господ, для которых она на время смягчала выражение своего лица. А когда она обращалась к другим, то лицо ее тотчас же принимало свое обычное деспотическое выражение.

Глаза госпожи Денгоф, которая беспрестанно то наклонялась к кому-нибудь, то подзывала к себе кого-либо и, по-видимому, весьма оживленно разговаривала, не отрывались от лица хозяйки.

Из их скрещивающихся взглядов даже посторонний мог угадать натянутые отношения, дружественные лишь по внешней необходимости, а внутренне полные взаимной антипатии.

Госпожа Денгоф не могла, да и не думала, состязаться с нею из-за Парисова яблока за первенство в красоте, но обе они боролись из-за влияния и значения, из-за роли в политических интригах, в которых обе принимали деятельное участие.

Вынужденная щадить госпожу Денгоф, прекрасная Марысенька иногда напоминала рысака, грызущего железные удила.

Собесский тихими шагами подошел к двери, задрапированной гобеленовыми портьерами, где его ожидала жена со сдвинутыми бровями и с недовольным выражением лица. Он шел к ней, весь охваченный радостью, посылая воздушные поцелуи, и опустился бы, может быть, на колени перед своим божеством, если бы не боялся этим навлечь на себя его гнев.

Марысенька не позволила ему приблизиться к своим губам, отдернула от его губ свою белую ручку и сдвинула брови:

— Ты оставил меня одну на весь день, — начала она, нисколько не трогаясь при виде мужа, пожиравшего ее глазами, — ты по-пустому проводил где-то время, забывая о том, сколько лиц здесь ожидают тебя. Египтянка, — понизив голос, выговорила она, — сегодня так весела и щебетлива, что я подозреваю, что она нам устроила какую-то пакость. Она не закрывает своего рта и все жалит. Видел ли ты Варденского, привез ли он денег? Я не знаю. Арендатор, как мне говорили, за аренду нагрузил воз одних лишь боратынков [30]. Не надо бы их принимать.

— Ах, божество ты мое, — прошептал Ян, — нам так нужны деньги, что я вынужден брать хотя бы боратынками.

Мария Казимира повела плечами.

— Опять убыток. Один лишь меняла Аарон выгадает на этом… Воспользовавшись минутою задумчивости жены, Собесский невзначай схватил ее ручку и запечатлел на ней горячий поцелуй.

— Как поживает Фанфеник?

— Здоров, но кричит несносно и уже такой же упрямый, как и отец, — ответила гетманша.

— Упрямый? — улыбаясь, спросил муж.

— Деспот! — отвечала Мария Казимира. — Для вида ты меня всегда успокаиваешь послушанием, чтобы отделаться, а потом делаешь по-своему.

Гетман вздохнул.

— Имеешь какие-нибудь распоряжения для меня?

— Будь полюбезнее с египтянкой (Денгоф), а то она догадается, что я жаловалась на нее, — прошептала хозяйка и, отойдя от двери, ввела мужа с собой.

Лицо пана гетмана, которое для жены было ласковым и точно растроганным, уже у порога облеклось сановной важностью, и в то же время спокойствием. Он хотел показать, что не имеет никаких забот и очень доволен всем ходом дел.

Господа, которые занимали нарядных дам, увидев его, по очереди стали подходить к нему и здороваться, а гетман приветствовал всех так свободно, с такою барскою простотою, точно среди них не было ни одного лицемерного или сомнительного друга.

Среди других был здесь и молодой Михаил Вишневецкий, только не с Пацем, а со своим зятем Любомирским, и занимал очень второстепенное место в сторонке, несмотря на свою молодость, наружность, имя и род.