Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3 Страница 10

Потом Филипп предложил Жаку де Моле объединить тамплиеров с госпитальерами, с тем чтобы он, король, возглавил объединённый Орден. Великий магистр фактически ему отказал. Но король (любой король!) не из тех, кому можно отказывать, особенно в его личных притязаниях. Мог ли Филипп забыть об этом?

Если Филипп ничего не забыл, по–человечески его можно понять. Но его можно понять и как монарха. В лице короля Орден многократно унизил Францию. Но разве Орден во всех этих ситуациях мог поступить иначе? Не мог. Ни у короля ни у Ордена не было других вариантов, кроме тех, которые и воплотились в их действиях. Свершилась трагическая неизбежность.

И вот в этой–то ситуации сразу три Гийома — де Ногаре, де Плезиан и де Пари начинают дуть королю в оба уха: тамплиеры — чудовищные преступники, изверги рода человеческого. Король не был циником. Король не торговал вопросами веры. Но какую нечеловеческую силу духа надо было иметь, чтобы не поверить им? А король был человеком. Железным, но человеком.

Короля играет свита. Это относится так же и к великим монархам, обладавшим непреклонной волей и полной самостоятельностью мышления. Ни один самодержец не смог совершенно избежать влияния ближайших советников. А рядом с королём Филиппом ключевую позицию тогда занимал Гийом де Ногаре.

Когда Сиверцев несколько лет назад начал знакомиться с материалами процесса, он недооценил этого человека. Ногаре показался ему тупым быком, шестёркой, рядовым исполнителем, за которым не стояло никакой реальной силы. Постепенно он изменил своё мнение о Ногаре.

Гийом де Ногаре действительно не олицетворял ни одну из сил, претендовавших на доминирование во Франции, он не был лидером какой–либо придворной партии. Он был одиночкой, а таковые редко оказывают существенное влияние на положение дел в государстве. За влияние на трон борются обычно не личности, а силы, личности же являются лишь олицетворением этих сил. Но у Ногаре был свой секрет. По психологическому складу он был очень похож на Филиппа. И это делало его всемогущим.

Попытаемся понять, что это был за человек. Гийом де Ногаре принадлежал к семье катаров из окрестностей Каркассона, его дед был сожжён, как еретик. Пепел Монсегюра ещё висел в воздухе над Лангедоком и Провансом. Эта земля ещё долго не станет «Южной Францией», на французов здесь по–прежнему смотрели, как на чужаков, захватчиков, палачей. Страшная бойня, которую учинил на юге Симон де Монфор ещё не превратилось в легенду, продолжая пульсировать живой болью в сердцах провансальцев. Гийом с пелёнок рос в условиях страшного национального унижения. Одних такие условия превращают в трусливых рабов, других — в непримиримых мстителей, но и первое, и второе — не про Ногаре. Он решил покорить Север, Париж, который ещё так недавно покорил Юг, Каркассон. Внук и сын презираемых изгоев захотел взойти на вершину государственной власти. И взошёл. И костры запылали в Париже. Надо ослепнуть, чтобы не увидеть в тамплиерских кострах отблески костров Монсегюра.

Помните анекдот про Ленина: «У него брата повесили, а он всем отомстил». В этой шутке много правды. Казнь брата покалечила психику Володи Ульянова, а он был сильным человеком. Раны, нанесённые душам сильных людей, оборачиваются кошмаром для всего мира. Гийом де Нагоре тоже был сильным человеком, и пепел Прованса стучал в его сердце всю жизнь. Это был человек великой обиды.

И вот Гийом де Нагоре становится доктором права. И не просто доктором, а блестящим юристом, ведь не каждого вчерашнего катара приглашают в Париж за одни только познания. А для того, чтобы понравиться королю, нужны были уже не познания, а личные качества.

Филипп был человеком жёстким, решительным, способным на такие крайние меры, какие приводили в ужас и смятение его ближайших помощников. Не случайно ведь его назвали «железный король». А советники короля отнюдь не все были «железные», и они далеко не всегда были склонны одобрять радикальные предложения короля. И вот появляется провансалец, у которого на лице написано, что он не остановится ни перед чем, в любых крайних мерах готов будет идти до самых «геркулесовых столпов» и на любые радикальные предложения короля ответит ещё куда более радикальными. Король почувствовал, что обрёл родственную душу, в 1299 году он лично посвятил Гийома де Ногаре в рыцари. И не ошибся в своих ожиданиях.

Процесс против папы Бонифация затеял железный король. Только король и никто другой — автор этого процесса. но не у многих в христианском мире хватило бы смелости арестовать римского понтифика. Католицизм прививал к фигуре папы отношение столь трепетное, что перешагнуть через этот трепет можно было только что–то в себе сломав. А Ногаре не имел необходимости что–то в себе ломать, в нём не было никаких зажимов, вообще никаких ограничений. Он не только арестовал папу, но и нанёс ему во время ареста удар по лицу рукою в стальной рукавице. И тут уж всем стало ясно, что Ногаре не остановится ни перед чем.

Папа Бонифаций называл Ногаре «катаром и сыном катара». Можно представить себе, какую жуткую усмешку породили эти слова в душе беспредельного Гийома. «Катар? Вот как? Ну так получите же, ваше святейшество, привет из Монсегюра». Говорят, что Ногаре выдвинул обвинение против папы без малейших доказательств и даже не беспокоясь о них. А иначе и быть не могло. Для Ногаре папа был виновен уже тем, что он папа. Король, желая затиранить папу, вряд ли мог бы найти лучшего исполнителя. Хотя мотивы у них были, конечно, разные.

Король отстаивал свой суверенитет, стараясь лишить римского понтифика претензий на светскую власть. Король не боролся с Церковью, он сам был одним из первых сыновей Церкви. А Ногаре в лице папы наносил удар всему тому миру, для которого он ещё недавно был изгоем и еретиком. Он был не из тех, кого можно напугать отлучением от Церкви. Это отлучение он впитал вместе с молоком матери. Ему угрожало судебное разбирательство по обвинению в ереси. А он не угрожал. Он бил железом по лицу.

Ногаре стал «alter ego» Филиппа. Король смотрелся в него, как в зеркало, находя в Гийоме свои черты в ещё более развитом варианте. Ногаре стал для короля и оправданием, и тем фоном, на котором Филипп сам себе казался политиком достаточно умеренным и осторожным. А Ногаре чувствовал себя, как рыба в воде, в роли организатора любых гонений, всё равно против кого. Надо раздавить ломбардцев? Давно пора. Евреев? Очень хорошо. Папу Бонифация? Сделаю в лучшем виде. Ногаре был не только организатором, но и катализатором этих процессов, подхлёстывая королевскую волю своей беспредельностью. Ногаре всегда играл роль той капли, которая помогала переполниться чаше королевского терпения.

Вот вам и ответ на вопрос, как это король решился на такую беспрецедентную меру, как уничтожение Ордена тамплиеров. Это ведь не ломбардцы и не евреи. Это цвет французской аристократии. Это даже не папа Бонифаций, потому что папа — не более, чем один–единственный человек, ведь не посягал же Филипп на упразднение папского престола. А тут предстояло посягнуть не просто на личность великого магистра, что тоже было бы немалым скандалом, но на такой скандал у короля вполне хватило бы личной решительности. Совсем другое дело — уничтожить Орден, овеянный двухсотлетней славой христианских героев, ставший едва ли не сердцем Франции, игравший в судьбе королевства огромную положительную роль.

Король мог вполне самостоятельно подойти к мысли о том, что тамплиеры больше не есть благо, но чтобы принять такое решение, надо было переступить через очень болезненную грань. Если бы рядом с королём был советник, день и ночь повторявший: «Сир, не трогайте тамплиеров», король не решился бы переступить эту грань, не поверил бы ни в какие доказательства вины, не дал бы волю своим личным обидам и для решения финансовых проблем сожрал бы кого–нибудь другого. Но рядом с королём был Ногаре.

Едва были составлены приказы об арестах тамплиеров, как Ногаре (22 сентября 1307 года) принял должность хранителя королевской печати, то есть достиг пика своего могущества. Из одного только этого следует, что именно он склонил волю короля к разгрому Ордена, помог сделать последний шаг на пути к этому решению.

Ногаре было всё равно, кого уничтожать, лишь бы уничтожать. Он это любил. Будучи хорошим юристом, он мог доказать чью угодно вину, для начала — королю, а дальше уже процесс принимал необратимый характер. Будучи невероятно, изощрённо красноречив, он мог и без доказательств что угодно доказать — умел быть убедительным. Даже инициатором процесса в данном случае был именно Ногаре, принявший донос и давший ход этому доносу.

Значит, главным виновником гибели Ордена был Гийом де Нагаре? Нет. Он был лишь катализатором. Воли одного человека, какой бы беспредельной она не была, никогда не может быть достаточно для уничтожения огромной разветвлённой структуры. Ногаре мощно толкнул Орден в спину, но если от этого толчка Орден полетел в пропасть, значит он уже стоял на краю пропасти.