Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин Страница 10

Еще раз столкнулась цесаревна с его преданным влюбленным взглядом во время самого переворота, когда молодой человек вместе с толпой гренадеров сопровождал ее в Зимний дворец, к славе и трону…

Весь сорок первый год прошел для Елизаветы в волнении и беспокойстве. Хоть и смутно и не отдавая себе отчета, она словно бы ощущала приближение грозы и не знала еще, чем кончится она для нее — плахой, топором или в лучшем случае монастырем и аскетической унылой жизнью. Даже плаха и топор не страшили ее более, чем монашеское платье. Но она как будто кожей ощущала нетерпение и раздражение народа, стоявшего далеко от трона, но с презрением и отвращением относящегося к произволу и анархии, царившим в русском государстве после знаменитого указа Петра о престолонаследии. Сначала лифляндка Екатерина, потом немка по браку Анна Иоанновна, потом уж вовсе несообразное — немец Бирон стал правителем и регентом. Настоящее нашествие иностранцев началось на Россию. Петр прорубил окно в Европу, но оно оказалось не для выхода русских на просторы Европы, а для входа иностранцев. Кому только не лень ехали и летели на Русь — целая армия каких-то немецких принцев и принцесс, неведомых и ненавидимых, солдат и авантюристов, двинувшихся из Европы во все концы России и жаждавших почестей, чинов, богатств. Должности, доходные места, все, что только могло утолить их аппетиты, было отдано им на разграбление. Редко попадались среди этого нашествия саранчи люди, действительно достойные занять место в истории России. Единственной надеждой был младенец-император Иоанн, но он был нескольких месяцев от роду, и мать его Анна Леопольдовна, носившая полунемецкое имя и принявшая православие в России, стала последней каплей, упавшей в Переполненную чашу терпения.

Прусский посланник Мардефельд верно угадал и передал настроение пусть и не всего общества, а лишь его верхушки, когда писал своему королю Фридриху II: «Все чрезвычайно восстановлены против узурпатора (Бирона), и гвардейские солдаты открыто говорят, что они будут терпеть его правление только до погребения их дорогой матушки (Анны Иоанновны). А некоторые говорят, что лучше всего было бы передать власть цесаревне Елизавете, прямому отпрыску Петра Великого, ввиду того, что большинство солдат принимает ее сторону…»

Но, даже зная об этих настроениях, Елизавета целый год не могла решиться стать во главе солдат. Она не верила им, не могла подумать, что без иностранной помощи сможет занять трон.

Более всего надеялась Елизавета на помощь Франции. Да и как ей было не обращать внимания в эту сторону, если Анну Леопольдовну поддерживала Австрия, правда, не бескорыстно, а в обмен на сорок тысяч русских солдат. И Елизавета приглашала к себе французского посла маркиза Шетарди, болтала с ним по-французски, как на своем родном, а когда он вдруг перестал приходить — заподозрили в заговоре с Елизаветой — чуть ли не каждый день назначала ему тайные свидания.

Но все как-то так выходило, что либо дождь шел, либо лодка с Елизаветой тщетно проплывала мимо окон Шетарди. И тогда Елизавета воспользовалась посредничеством Лестока, хирурга, лекаря, бывшего в ее штате еще со времен отца. Авантюрист по натуре, Лесток ввязался в опасное предприятие и, как потом выяснилось, нюхом чуял, что оно может стать удачным.

Лесток увиделся с Шетарди и передал ему, как гвардия жаждет возвести на престол Елизавету и как она предана цесаревне. Маркиз только посмеялся в душе и даже не известил Версаль об этой встрече. Однако шведский посланник Нолькен чрезвычайно изумил его, рассказав, что его правительство приказало ему поддержать по своему выбору или герцога Курляндского, или Анну Леопольдовну, или Елизавету. А для этого выслано ему было сто тысяч талеров. Нолькен считал, что только дело цесаревны может быть выигранным, и расспросил Шетарди, как целесообразнее истратить эти сто тысяч.

Маркизу стало нехорошо от одной мысли, что и шведский посол может принять участие в деле темном, с людьми совершенно не подготовленными к домашним революциям, людьми темными, с совершенно испорченными репутациями. Как король Людовик XV может быть замешан! Но Швеция получала деньги из того же кармана Людовика XV, и, значит, были же основания у Нолькена поддерживать Елизавету?

Он согласился на настойчивое приглашение Елизаветы, но хранил упорное молчание, ничего ей не обещав.

А Нолькен потребовал от Елизаветы письменного обещания вернуть Швеции все завоевания Петра Первого, в случае, если она, Швеция, поддержит Елизавету.

Как ни была заинтересована Елизавета в иностранной поддержке, но возмутилась в душе — все-таки она была дочь своего отца. Цесаревна поняла, что в сущности Швеции все равно, кто будет царить на российском престоле — она блюла только свои захватнические интересы. Елизавета не высказала прямо своих соображений, но медлила, тянула, водила посла за нос и так и не дала никакого письменного обязательства. Пусть ей не придется сидеть на престоле отца, но дела его не предаст, твердо решила принцесса.

Она через посредников попросила Шетарди об одолжении ей пятнадцати тысяч червонцев. Француз был скуп, и едва-едва вырвала она у него две тысячи. А дело требовало денег, и Елизавета заложила все свои драгоценности. Швеция, не получив письменных обязательств вернуть отобранные земли, решила ввязаться в войну, но получила крепкий отпор от русского солдата.

Все отступились от Елизаветы. Маркиз Шетарди оказался скуп и недоверчив, Нолькен выжимал из нее обещание отдать завоеванные земли, и она поняла, что помощи от иностранцев ждать не приходится. Цесаревна колебалась целый год, целый год прошел в пустых переговорах, и время подошло к критической точке…

Второй раз подстерегло Елизавету горькое разочарование во Франции: когда ей отказали в руке французского короля, и теперь, когда Франция отказала ей в поддержке при восхождении на престол.

Нет, она не думала, что справится сама, своими силами, не могла и помыслить о том, чтобы совершить переворот. Но рядом был Лесток, минута была решающая…

23 ноября 1741 года при дворе проходил очередной куртаг. Как ни странно, на этот раз пригласили и Елизавету. Елизавета поехала с тяжелым сердцем: переговоры, долгие и тягостные, сети, которые никак не сплетались, усилия, которые никак не могут закончиться успехом…

С Анной Леопольдовной Елизавета не была в сердечных отношениях, но внешне они были любезны. До правительницы доходили слухи об интригах цесаревны, но она мало обращала на них внимания. Ей было не до Елизаветы. Она вся была в заботах. Еще не старая, но уже стареющая, довольно миловидная, царица не находила тепла и ласки в своем собственном доме. Ее муж, герцог, был к ней предельно холоден, хотя неукоснительно выполнял супружеские обязанности. Случалось, что они не разговаривали по нескольку дней, и в постели эти отношения не менялись. Анна Леопольдовна уже давно и самозабвенно влюблена была в австрийского посланника Линара и неукоснительно слушалась его советов. Но и Линар, уезжая в Австрию, предупредил ее — необходимо заточить Елизавету в монастырь, иначе может грянуть беда. Однако Анна Леопольдовна только улыбнулась:

— К чему это? Ведь все равно останется чёртушка…

Так Анна Иоанновна называла молодого голштинского герцога, внука Петра I. Его Анна Леопольдовна боялась больше, чем Елизавету.

Старый интриган и искушенный царедворец Остерман рассказывал ей о странном поведении Лестока, зачастившего к Шетарди, но она прервала его, с гордостью показывая ленточки, собственноручно пришитые ею к костюмчику маленького императора. Впрочем, царица в глубокой тайне готовила событие, которое должно было положить конец честолюбивым надеждам всех претендентов на русский престол, — 9 декабря она хотела короноваться и отныне называться императрицей. Анна Леопольдовна уже поручила Бестужеву составить манифест по этому случаю.

Куртаг был как куртаг — много танцевали, много ели, много играли в карты. Елизавета скучала за картами — у нее, как всегда, не было денег, а проигрыш был неминуем, и она не знала, как оборвать это докучное занятие.

Внезапно Анна Леопольдовна встала сама и поманила Елизавету в уединенную гостиную.

Они уселись на шелковом канапе, и правительница со вздохом прочла Елизавете письмо Линара — он точно, по числам и часам описывал встречи Лестока и Шетарди.

У Елизаветы были свои шпионы во дворце — фрейлина правительницы и лакей герцога Антона-Ульриха — они внимательно прочитывали все письма, приходившие во дворец. И Елизавета знала обо всем. Но переписка Линара с правительницей велась строго секретно не столько от слуг и челяди, сколько от мужа, Антона-Ульриха, и поэтому Елизавета была ошеломлена.

— Боже мой, — горячо принялась она убеждать Анну Леопольдовну, — да пусть скажут Шетарди, чтобы не переступал моего порога, да пусть арестуют Лестока, ах, какой он бесцеремонный наглец, пусть с ним поступят, как он того заслуживает!