Михаил Старицкий - Первые коршуны Страница 10

— А я мало того что вырвал тебя из рук ката, — продолжал внушительно Ходыка, — но еще приблизил к себе, доверием почтил… вон и за разные права ты от меня получаешь, а все недоволен.

— Нет, я повек, до сырой могилы вашей милости.

— То-то ж… а какие-нибудь побои тебе в тягость. А я все о тебе печусь. Уже говорил и с Грековичем. Хоть ты и не вельмы благочестив и благообразен, — Ходыка окинул фигуру Юзефовича насмешливым взглядом, — да так и быть, тебя уже постригут в униатские попы и дадут еще богатый приход в придачу… Ну что, доволен?

— Довеку не забуду вашего благодийства! — вскрикнул радостно незнакомец и бросился целовать руку Ходыки.

— То-то ж, а ты уже усумнился.

— Слаб человек, а только…

— Что еще только?

— Коли уж приход, так надо к приходу и попадью с посагом.

— Ишь, чего еще заманулось! Ну гаразд, будет и то, сосватаем. Только теперь не время: прежде всего нам надо справиться с Семеном, а не то он всему помешает. Тут не только то, что он начнет за свою спадщину волокиту, это ниц! Но если он не даст мне породниться с Балыкою, так ведь и с Грековичем не легко будет уладить дело… Разумеешь?

— Разумею, разумею, — Юзефович мотнул несколько раз головою.

— Так вот что, — Ходыка снова уселся в свое кресло и жестом пригласил Юзефовича поместиться напротив. — Так вот что, — продолжал он, — первым делом никому, даже и самому Грековичу, ни слова о том, что Мелешкевич возвратился в Киев.

— Я-то буду молчать, да ведь он сам прятаться не станет, сейчас же стругнет к Балыке увидеться с коханкой.

— Дьявол! — процедил сквозь зубы Ходыка.

— Да, кроме того, у него много здесь в Киеве друзей и приятелей, сейчас же раззвонят. Так уже сразу нашлось у него трое приятелей, народ тоже не абы-какой, прости на слове, а уж так и твою милость, и брата твоего пана Василия очестили, что мне и слушать было солоно.

— Гм… Что ж они говорили? — произнес живо Ходыка.

— Да всего и не пересчитаешь… Говорили, что и пришлецы, и татарчуки, и коршуны, и грабители… Грабят, обирают всех, нарушают их старожитние и неотзовные права… Про Мелешкевича тоже вспоминали, что купил, мол, Ходыка каким-то тайным способом за такие гроши все его добро…

— А, вот оно что! — Глаза Ходыки заискрились. — А ты их знаешь? — произнес он быстро.

— Еще бы, все наши, киевские… Старый цехмейстер Скиба, пьяница Чертопхайло и молодой бунтарь Щука.

— Тем лучше. А еще чего-нибудь не говорили они?

— Как же, ремствовали на теперешние порядки, на воеводу, вспоминали Наливайка и Лободу.

— Ого-го-го! — протянул значительно Ходыка.

— А тот молодой Щука похвалялся перевернуть всю Речь Посполитую, да советовал, выбачай на слове, с твоей милости начать.

— Гаразд, гаразд! — Ходыка злобно усмехнулся и потер свои костлявые руки. — Запомним и это: стыдно оставаться у таких доброчинцев в долгу. Однако, — он сразу переменил тон, — надо прежде всего позбыться Семена; потому-то я и говорю тебе, не рассказывай пока никому, чтобы хоть полдня не доведалась об этом дочка Балыки, а я постараюсь ее вырядить куда-нибудь из Подола…

— Не лучше ли выкрасть? Надежнее и вернее.

— Ну, ты уже сейчас за крадижку! Хе-хе-хе! Не забываешь старого? — усмехнулся Ходыка. — Ты следи вот мне неотступно за этим гультяем, не спускай его ни на минуту с глаз; чтобы я знал повсякчас, где он, что думает и что делает? Тут найважнише, чтобы он не сорвал нам всю справу с Балыкой, а посему неукоснительно надо поскорее упрятать этого гультипаку. Вот если бы подбить его на какую-нибудь бунтарскую штуку или поймать на какой-либо зраде… Или хоть на розмове недоброй про унию, про пана воеводу. Уж если его приятели об этом говорили, так он, я думаю, в этом не поступится им… Гм! — Ходыка многозначительно повел бровью. — Можно было б и свидков найти…

— Разумею, — Юзефович усмехнулся и одобрительно кивнул головою. — Только на все это, вельможный пане, нужно денег. Не подмажешь — не поедешь. А в моем чересе,[36]— добавил он со вздохом, — сухо теперь, как в Буджанской степи.

— Однако же скоро высыхает он! — Ходыка слегка поморщился. — Ну да по случаю этой наглой потребы на тебе двадцать коп литовских, только смотри, чтоб дело было сделано.

— Жизни своей не пожалею! — вскрикнул Юзефович. — А только, вельможный пане, не лучше ли его без долгих затей отправить в Днепр, ракам на сниданье… De profundis[37]… Хе-хе! И баста!

— Уж не ты ли собираешься это сделать? — произнес с насмешливой улыбкой Ходыка, смеривая взглядом тщедушную фигуру Юзефовича.

— Фе! — Юзефович сделал пренебрежительную гримасу. — Я на такую грубую работу не здатен, для этого есть хамские руки. Только разумная голова, пане Ходыко, ценится дорого, — подчеркнул он, — а тяжелых кулачищ можно найти досхочу, особо коли позвонить в серебряный звон.

— Верно, верно, — Ходыка прищурил глаз, — только ты забываешь, что у всякой пары кулаков есть свой язык, а язык дурня все равно что колокол на дзвонице: кто его за веревку дернет, тому он и зазвонит. Ты следи за этим псом неотступно… А если с ним ненароком что и случится…

— Все в руце божией, — вздохнул клиент.

— Ты только приходи и сообщай…

— Слушаю вельможного пана, — Юзефович встал с места и низко поклонился своему властителю.

— А теперь ступай, — произнес тот. — Ключ от потайной фортки у тебя?

— Здесь, — Юзефович ударил рукою по карману.

— Гаразд, — заключил Ходыка, — помни же мой наказ и являйся каждый вечер сюда. Слуге моему Ивану можешь довериться, конечно, не во всем. Если что там затеешь, то помни, что на свою лжешь голову…

Проводив до сеней своего ночного посетителя и замкнув за ним двери, Ходыка возвратился назад в свою светлицу. Несмотря на поздний час, он и не подумал ложиться спать. Хотя при Юзефовиче он и старался скрыть свое беспокойство, но известие о прибытии Мелешкевича страшно взволновало его. Положим, за позов он действительно не тревожился. «Черта лысого выиграет у него этот ланец дело: поплатится за неправильную продажу магистрат, а не он; да и то когда! И внуки злотаря поумирают до тех пор! — Ходыка самодовольно улыбнулся. — Да он, Ходыка, не только в магистрате, а и в самом задворном королевском суде проведет всякого и вывернет всякий закон так, как ему понадобится… Но дело в том, что ведь этот харпак проклятый раззвонит тотчас по всему Подолу, как обошел его Ходыка… А как отнесется к этому войт? Да и дочка его, когда пронюхает о возвращении Семена, упрется, заартачится, и тогда изволь-ка уломать ее! А если придет в дурную голову этого блазня мысль самому расправиться?.. Гм… гм…»

И принесла же нелегкая этого ланца и как раз в самую горячую пору! Ходыка в досаде зашагал по комнате… «И как раз в самую горячую пору! — повторил он снова про себя. — Ну, принес бы его дьявол хоть на неделю позже, и тогда вся справа была б уже покончена, а то на тебе! Ух, и стоит же ему тот Семен на пути, как дырка в мосту», — прошипел уже вслух Ходыка и еще быстрее зашагал по комнате.

«Галину, Галину нужно упрятать немедленно и избавиться от ее коханца. Напрасно я не подбил… Гм! Без этого не удастся женить Панька, а женитьбу эту надо уладить во что бы то ни стало… Раз то, что и Балыкины добра — весьма лакомый кусок, только закрыл бы старик глаза, так он, Ходыка, все их себе привлащит. Сыновья старшие от первой жены… Го-го! Разве ему трудно будет доказать, что все добра и маетки Балыки от второй жены, значит, принадлежат одной Галине… — Ходыка усмехнулся и уверенно кивнул головой. — Го-го! Обделывал он и не такие дела! Да и, кроме сего, ему необходимо породниться с Балыкой. Во-первых, на имя невестки можно будет безопасно вести торговые дела, а с этим Юзефовичем опасно, может донести, и тогда он, как шляхтич… Гм! Ведь и у брата через эту торговлю чуть не сконфисковали все добра и маетности. А во-вторых, породнившись с Балыкой, он volens-nolens[38] притянет упрямого старика на свою сторону. Тогда уж как-никак, а не будет он больше на перешкоде ему стоять, придется за зятя руку держать. О, тогда уж он запанует полновластно в магистрате, станет сам войтом… Первым магнатом в Киеве. Ух! Даже голова кружится при мысли о том, чего он может достигнуть!»

Ходыка остановился у стола и перевел дыханье.

«Неслыханное богатство… сила… величие… Шляхетское достоинство уже есть. Соединиться с Грековичем и там впереди, чем черт не шутит, сенаторское кресло! Ух!»

Глубокий вздох вырвался из груди Ходыки. От прилива страсти желтое лицо его покрылось жарким румянцем, глаза заискрились, бескровные губы раздвинулись в какую-то алчную улыбку. И чтоб такой блазень стал ему на дороге и помешал довести до конца взлелеянное в душе дело? Нет, нет! Не будь он Федор Ходыка, коли уступит ему!