Генрик Сенкевич - Меченосцы Страница 10

"Э, что мне Вальгер!" — подумал мальчик.

Он подъехал так близко, что мог бы достать копьем незнакомца. Незнакомец, увидав перед собой великолепно вооруженного молодого рыцаря, дружелюбно улыбнулся и сказал:

— Слава Господу Богу Иисусу Христу.

— Во веки веков.

— Это не двор княгини Мазовецкой, там, внизу?

— Да.

— Так вы из Тынца едете?

Ответа на вопрос не последовало. Збышко посмотрел вперед и так изумился, что не слыхал ничего. С минуту он стоял, как окаменелый, не веря глазам. В нескольких саженях за незнакомцем он увидал конных солдат, во главе которых ехал рыцарь в блестящих латах, в белом суконном плаще с черным крестом, в стальном шлеме, украшенном великолепным гребнем из павлиньих перьев.

— Меченосец, — прошептал Збышко.

И при виде меченосца он подумал, что молитва его услышана, что Бог, по милосердию своему, посылает ему немца, о котором он просил в Тынце, что нужно пользоваться Божьим соизволением, и, не колеблясь ни минуты, прежде чем он успел оправиться от изумления, наклонился на седле и со своим родовым криком "Грады! Грады!" — вовсю помчался на меченосца.

Меченосец также изумился, придержал коня и, не наклоня копья, смотрел вперед, как бы не уверенный, на него ли это нападают.

— Наклони копье, — кричал Збышко, вонзая железные концы стремян в бока лошади. — Грады! Грады!

Расстояние, разделяющее их, уменьшалось. Меченосец, видя, что нападение направлено против него, подставил щит; копье Збышко вот-вот готово было коснуться его груди, как вдруг какая-то могучая рука переломила копье, как сухую тростину, а потом дернула поводья с такой страшной силой, что лошадь сразу остановилась, как вкопанная.

— Сумасшедший, что ты делаешь! — раздался глубокий, грозный голос. — На посла нападаешь, короля оскорбляешь!

Збышко оглянулся и увидал того богатыря, который под видом Вальтера так напугал придворных княгини.

— Пусти меня на немца. Кто ты такой? — крикнул Збышко, хватаясь за рукоять топора.

— Оставь топор. Богом клянусь, оставь топор, говорю тебе, а то с коня сброшу, — еще грознее проговорил незнакомец. — Ты оскорбил короля и будешь предан суду.

Он обратился к людям, которые ехали за меченосцем, и крикнул:

— Сюда.

Тем временем подоспел Мацько с беспокойным и зловещим лицом. И он ясно понимал, что Збышко поступил как безумный и что из этого дела могут произойти гибельные для него последствия; однако он был не прочь и от схватки. Весь отряд неизвестного рыцаря и меченосца состоял не более чем из пятнадцати человек, вооруженных отчасти копьями, отчасти самострелами; двое вполне вооруженных рыцарей могли сразиться с ними не без надежды на победу. Мацько думал, что если впоследствии им грозит суд, то, может быть, лучше пробиться сквозь этих людей и спрятаться, пока не пройдет буря. Его лицо сморщилось, как морда волка, готового укусить, и, остановив коня между Збышкой и незнакомцем, он крикнул:

— Кто вы такие? По какому праву?

— По такому, — отвечал незнакомец, — что король повелел мне наблюдать за безопасностью этих мест, а зовут меня Повала из Тачева.

При этих словах Мацько и Збышко посмотрели на рыцаря, опустили головы и вложили в ножны полуобнаженные мечи. Не страх объял их, — они преклонили голову пред знаменитым и хорошо знакомым им именем: Повала из Тачева, дворянин знаменитого рода и могущественный вельможа, был вместе с тем и славнейшим рыцарем во всем королевстве. Певцы воспевали его в песнях как образец чести и мужества, прославляли его имя наравне с именами Завиши из Гарбова, Фарурея, Скарбка из Гуры, Добка из Олесницы, Яська Нашана, Миколая из Москожова и Зиндрама из Машковиц. В эту минуту, кроме того, он представлял особу короля, и посягнуть на него значило то же, что склонить голову под топор палача.

Мацько остыл и проговорил почтительным голосом:

— Честь и поклон вам, вашей славе и мужеству!

— Поклон и вам, — ответил Повала, — хотя я предпочел бы свести с вами знакомство не при таких тяжелых обстоятельствах.

— Почему же так? — спросил Мацько. Повала обратился к Збышке:

— Что ты натворил, молодой человек?! На большой дороге, на глазах у короля, напал на посла. Знаешь ли ты, что тебя ждет за это?

— Напал он на посла потому, что молод и глуп, ему легче отважиться на какое-нибудь дело, чем обдумать его. Но вы не осудите его сурово, когда я вам расскажу всю историю.

— Не я его буду судить. Мое дело — только взять его под стражу…

— Как же это? — отозвался Мацько, угрюмым взглядом окидывая всех людей, окружающих его.

— По приказу короля.

После этих слов наступило молчание.

— Он дворянин, — помолчав немного, проговорил Мацько.

— Тогда пусть он поклянется рыцарской честью, что предстанет перед судом.

— Клянусь честью! — воскликнул Збышко.

— Хорошо. Как вас зовут?

Мацько назвал свою фамилию и герб.

— Если вы принадлежите ко двору княгини Мазовецкой, то просите, чтоб она ходатайствовала за вас перед королем.

— Мы не принадлежим ко двору княгини. Мы едем с Литвы от князя Витольда. Лучше бы нам не встречаться ни с каким двором. От этой встречи на мальчишку и свалилось несчастье.

Мацько начал рассказывать, что произошло на заезжем дворе, как туда приехала княгиня, как его племянник произносил обет, и вдруг воспламенился таким гневом против Збышки, что закричал на него:

— Лучше бы тебе умереть под Вильной! О чем ты думал, дурак?

Збышко ответил:

— После того как я дал обет, я молился Господу Иисусу, чтоб он послал мне побольше немцев, и обещал ему разные дары, и когда увидал павлиньи перья и плащ с черным крестом, то какой-то голос заговорил во мне: "Бей немцев, чудо совершилось". Ну я и напал на него, да кто бы не напал…

— Слушайте, — перебил Повала, — я не желаю вам зла, я вижу ясно, что мальчик провинился скорее по легкомыслию, свойственному его возрасту, чем по злому умыслу. Я был бы рад, если бы мне можно было совсем не обратить внимания на его поступок и ехать дальше как ни в чем не бывало. Но сделать это я могу только в том случае, если комтур обещает ничего не говорить королю. Просите его, может быть, он и сжалится над подростком.

— Я скорее пойду под суд, чем стану кланяться меченосцу! — воскликнул Збышко. — Недостойно это моей рыцарской чести.

Повала из Тачева сурово посмотрел на него и сказал:

— Не хорошо ты поступаешь. Те, что постарше, лучше тебя знают, что достойно и что недостойно рыцарской чести. Обо мне люди кое-что знают, а я все-таки скажу тебе, что если б я провинился, то не постыдился бы просить прощения за свою вину.

Збышко смутился, но, осмотревшись вокруг, ответил:

— Земля здесь ровная, утоптать бы ее немного… Чем просить прощения у немца, я предпочел бы сразиться с ним на коне или на ногах, на смерть или неволю.

— Дурак ты, — перебил Мацько. — Как же это ты с послом станешь сражаться. Ни тебе с ним нельзя, ни ему с таким паршивцем.

И он обратился к Повале:

— Простите, благородный рыцарь! Мальчишка совсем избаловался во время войны, пусть он лучше не говорит с немцем, а то еще обругает его. Говорить буду я, буду просить прощения, а если, после своего посольства, немец захочет встретиться со мной, то я охотно выйду против него.

— Рыцарь этот знатного рода, едва ли он с кем-нибудь захочет биться, — ответил Повала.

— Как же это так! Разве у меня нет пояса и шпор? Против меня и князь может стать.

— Не спорю, но лучше не говорить об этом, если он сам не начнет беседы, а то как бы он на вас не обиделся. Ну, помоги вам Бог!

— Пойду хлопать глазами! — сказал Мацько Збышке. — Погоди ты у меня!

И он приблизился к меченосцу, который неподвижно сидел на своем огромном, похожем на верблюда, коне и с величайшим равнодушием прислушивался к тому, что говорят. Мацько во время войны научился по-немецки и начал объяснять немцу на его родном языке, что случилось, сваливая вину на молодые годы и неукротимый характер мальчика, которому показалось, что сам Бог послал ему рыцаря с павлиньими перьями, и наконец стал просить, чтоб Збышке отпустили его вину.

Лицо комтура не дрогнуло. Прямой и неподвижный, с высоко поднятой головой, он смотрел на Мацька своими стальными глазами так равнодушно и так презрительно, как будто бы смотрел не на рыцаря, даже не на человека, а на какой-нибудь бездушный предмет. Владелец Богданца заметил это, и хотя слова его были по-прежнему вежливы, душа его, видимо, начинала возмущаться. Он говорил все с большим принуждением, а на его загорелых щеках выступил румянец. Было очевидно, что при столкновении с этой леденящею гордостью он сдерживался, чтоб не заскрежетать зубами и не разразиться гневом.

Повала, у которого было доброе сердце, заметил это и решил прийти ему на помощь. И он в молодости при дворах: венгерском, рагузском, бургундском и чешском, в поисках рыцарских приключений, которые повсюду прославили его имя, научился по-немецки; поэтому теперь он обратился на этом языке к Мацьку примирительным и нарочито шутливым тоном: