Наташа Северная - Фараон. Краткая повесть жизни Страница 10

От мёртвых стен веет холодом и пустотой, и я чувствую это спиной.

Пафнутий бросается ей на ноги.

Выхватив из-за пояса кинжал, я пытаюсь перерезать ей горло.

Но в последнее мгновение, каким-то чудом Кала неожиданно вырывается и начинает метаться.

Она кричит, будто раненый зверь. И глаза у неё безумные.

Пафнутий настигает её в два прыжка, валит на пол.

Склонившись над ней, я чувствую, как по моим рукам течёт тёплая кровь.

Последний хрип.

Это моя самая горькая месть.

Я и Пафнутий медленно уходим.

За нами остаётся тишина.

Мы идём по сумеречным галереям.

Мне холодно.

Это предсмертный холод.

Я останавливаю Пафнутия.

– Не иди за мной. Я пойду в храм один.

Над моей головой тяжёлые звёзды. Сейчас они слишком яркие для моих глаз.

Ночь скрывает лица моих жертв.

Как же много крови в моём мире, в моей жизни. А ведь я мечтал совсем о другом. Я и погубил всё.

Войдя в храм, я спускаюсь в лабиринт.

Моё последнее пристанище. Я уже и сам не знаю, от чего хочу бежать.

Здесь сумеречно.

Я устало всматриваюсь в рисунки на стенах лабиринта. Цари, жрецы, боевые колесницы…история моей земли.

Мой взгляд выхватывает надпись. Я вздрагиваю, горько усмехаясь. Подхожу ближе, касаюсь пальцами выбитых иероглифов. И они оживают:

Небесные тростниковые лодки поданы мне, и с их помощью я могу отправиться к Ра, к горизонту. Я правлю лодкой на восточной стороне неба, когда Ра находится среди вечных звезд, покоящихся на своих опорах на востоке. Я буду между ними, поскольку Месяц – мой брат, а Утренняя звезда – мой потомок.

Я медленно опускаюсь на песок, и закрываю глаза. Лодка Ра давно покинула пределы моего царства. За мной никто не придет. И мне никто не поможет переправиться к моему последнему горизонту.

Грустно ли мне от этого? Даже сейчас я этого не знаю.

Я чувствую запах Нила, и воспоминание о небесной глади его глубоких вод, успокаивает меня.

Я долго сижу на холодном песке. Ведь у меня теперь столько времени, чтоб подумать о себе и о своей жизни.

Покой.

Холод.

Я встаю и медленно иду по узким коридорам лабиринта.

Я знаю его наизусть.

Я ступаю мягко и бесшумно.

Мои руки касаются холодных стен.

И жизнь – лабиринт, и смерть – лабиринт.

И в этом лабиринте всегда тесно.

Так начинается моё сумеречное скольжение в неведомый мир.

Я много и часто видел, как умирали другие. Теперь я посмотрю на себя.

Холод помогает мне. Не даёт боли и обречённости сломить меня.

Я иду в сумраке.

Полумраком пропиталось моё тело.

Скользящая тень не отстаёт.

Только сейчас мне становятся понятны слова наставника: «У тебя холодноё и тёмноё сердце».

Я обрёк его на страшную смерть.

Он был сброшен в яму к ядовитым змеям. И ни одного стона не донеслось с той ямы.

Этот умный человек учил меня добру и благородству. Верил, что получится.

Идея всё-таки опасная вещь. В ней много ловушек. Как в этом лабиринте.

Жаль, что я не всё предусмотрел. Я горько усмехаюсь. Когда я был маленьким, я не верил, что умру, по крайне мере вот так, преданный и обесчещенный.

Дойдя до выхода, я сажусь на песок.

Холод обдаёт мои ноги.

Поднимающийся холод изнутри сдавливает сердце.

Жить мне осталось совсем немного. А как много времени впереди. Что мне делать с ним? Как нужно прожить то, что ещё отпущено тебе? Нет ответа.

Жуткая тишина.

Я закрываю глаза, и мне вспоминается детство. Красивая, гордая мать, высокомерный властный отец, братья, сёстры… Я даже не помню их лиц. Это почти что не помнить человека. Забыть бы их, будто бы я сам по себе появился в этом мире, в своём земном уделе.

За то, что я осмелился отнять у отца его женщину, за мое своенравие и гордыню, он отделил меня от семьи. Я жил один, в небольшом дворце, впоследствии ставший моим домом, с наставником и молодым жрецом Мефисом.

И даже в эти мгновения я не могу простить отца.

Чтобы простить, надо суметь понять. И ещё сильно любить.

Я понимаю, но мне не хватает любви, а значит, прощения не будет.

Я горько усмехаюсь, с трудом сдерживаю слёзы. Тяжело то как. Так всё глупо и случайно получилось.

Что бы ты мне сказал сейчас, Мефис? Что я получил по заслугам, что не надо было торопиться пить вино, или быть может, ты попросил бы разрешения, просто посидеть со мной.

Такая печаль на сердце.

Мой Мефис… Пафнутий…

Только вы и прошли со мною весь мой горький путь. Только вы знаете, как на самом деле мне было страшно убивать свою семью, и как искренни были мои слёзы у гробницы матери. Только вы знаете, как тяжело остановиться, когда меч поднят и хочется мстить, мстить, мстить… И взойти на трон и надеть корону. Белую и красную корону, Верхнего и Нижнего Кемета.

Я проклинаю свою жизнь.

Мне вспоминается яркий солнечный день, когда слуга привёл в мой сад молодого и гордого жреца, который вовсе не торопился отдать мне почести. Разговор был сумбурным и напряженным. Чтобы сгладить это, Мефис начал петь об Осирисе и Исиде, и я заслушался его на всю жизнь.

И я никогда не скрывал от тебя, что если мне надо будет убить тебя, я сделаю это.

Спасибо тебе, друг, что ты любил и принимал меня таким, каким я был на самом деле.

Прости меня, Мефис.

И мне слышится его глубокий, красивый голос, и гимн об Осирисе и Исиде разливается в моём мире.

Слава тебе, Осирис, Бог вечности, царь богов,

Чьим именам числа нет, чьи воплощенья святы

Северным свежим ветром вечером веешь ты,

Возобновляя в сердце молодости цветенье.

Волей своей растенья ты устремляешь ввысь.

И в благодарность поле пищу рождает смертным.

Звездами правишь в горных высях. Врата небес

Перед тобой раскрыты, о властелин Осирис.

На горизонте восходишь и разливаешь свет

Над темнотой; потоки воздуха посылаешь

Радужным опереньем, что на твоем венце…

Я тихо улыбаюсь.

Моя жизнь, что росписи на стенах. Её краски яркие и сильные. Но пройдет время, и кто-то, смотря на потускневшие и облупившиеся краски, скажет, какая же это была унылая и скучная жизнь. Не верьте ему. Жизни скучной не бывает. Даже в однообразии, даже в самой большой беде, есть мерцание звёзд, и есть красота божественного Нила.

Я встаю и, пошатываясь, медленно выхожу из лабиринта. Я иду умирать.

В последний раз я смотрю на звёзды, в последний раз на храм, дворец. О, боги, да я же разревусь сейчас, как мальчишка!

Возьми себя в руки, старый и глупый Рамзес. Ты мог бы быть лучше и благороднее, чем ты есть на самом деле, но жажда мести погубила тебя. Так почему же жизнь, не может отомстить за себя, покинув твоё тело, за то, что ты, так и не смог сделать её немного лучше и добрее.

Так говорил я себе, идя по сумеречным галереям дворца, владыка мира, повелитель Верхнего и Нижнего Кемета, и никто меня не слышал, и никем я услышан не был.

Войдя в свои покои, я приказываю потушить факелы. Свет, как острый клинок режет мне глаза.

Моё тело лихорадит, и я стараюсь укутаться в мокрые белые покрывала пропитавшиеся моим кровавым потом.

Вскоре я перестаю чувствовать руки и ноги.

Веки распухли, и я совсем ничего не вижу.

Я и не сомневался, что Кала приготовила мне особый яд.

Внутренний огонь сжирает мои внутренности.

Из последних сил я сдерживаю стоны.

Моё тело больше не подчиняется мне. Оно корчится от боли.

И меня потрясает чей-то нечеловеческий крик.

Неужели возможно так страшно кричать?

И только потом я понимаю, что это я уже начал кричать.

Голова разрывается от боли.

Я раздираю своё тело.

И, что-то невыносимо тяжёлое давит на грудь.

Вокруг меня туман.

Слабые тени.

Я один на один с собой.

И никто не может избавить меня от страшных мук.

Даже я уже не способен с ними справиться.

Всё-таки боль сильнее.

Темнота.

Провал.

Была уже глубокая ночь. В дворцовых галереях царила кромешная тьма. На полу валялись осколки разбитой посуды, дорогих и искусно сделанных ночников, подушки, табуретки, кем-то брошенное оружие. В царских покоях, то тут, то там, мелькали редкие огоньки. Это личный отряд принца, освещая себе дорогу факелами, уносил в сад трупы царских слуг и стражников. Для них уже была вырыта глубокая яма. Ее надо было успеть заполнить до рассвета, а затем забросать землей. Каждый из них, заранее был предупрежден о том, что должен делать. И каждый из них, заранее был щедро вознагражден. Личный отряд принца составляли отборные воины, мрачные и угрюмые, безжалостные убийцы. Их ценность заключалась еще и в том, что у каждого были отрезаны языки. Их могли сколько угодно пытать, но ни один из них так и не смог бы поведать всех тонкостей и деталей задуманного, а сейчас уже и воплощенного дела. Рамзес продумывал и такой поворот событий. Для себя, в случае неудачного исхода дела, он приготовил яд. Но принцу он так и не понадобился.

Рамзес шел по пустым и темным галереям, освещая свой мрачный путь факелом, наступая на осколки разбитых ваз и ночников. Наведение порядка во дворце займет никак не менее двух-трех дней. Но этим уже займутся его собственные слуги. А затем… Затем он закроет дворец, и царская обитель придет в упадок, сад зарастет, и следы преступления будут окончательно скрыты. Рамзес предусмотрел и предугадал почти все. Почти…За исключением этого разгрома. Принц и не предполагал, что перед смертельной опасностью людьми овладевает такое страшное безумие.