Рафаэль Сабатини - Жатва Страница 10

Вскоре после семи какой-то человек постучался в дверь дома Видаля. Анжель встревожилась: а что, если уже было слишком поздно? А вдруг это слуга закона? Но Видаль успокоил ее.

– Сен-Жюст не сможет ничего сделать, пока не обвинит меня завтра официально, если он вообще наме shy;ревается так поступить. Кроме того, когда придут меня арестовывать, это будет не один человек. Явится целый взвод национальных гвардейцев с примкнутыми штыками.

Жером спустился, чтобы открыть дверь тщедушному парню, который, уверившись, что разговаривает с пол shy;ковником Видалем, вручил ему запечатанный пакет. Видаль вскрыл его, изучил вложенное послание вдоль и поперек и отпустил посыльного.

– Скажи, что я немедленно последую за тобой, – заверил он. – Конечно, если я не окажусь там прежде тебя.

Полковник поднялся наверх, чтобы взять шляпу и показать письмо Анжель. В нем были две строчки, завершавшиеся размашистой подписью Дантона. «Немедленно приходите ко мне. Есть чрезвычайно важные новости. Ради спасения вашей жизни, не медлите».

– Что это значит? – спросила она.

– Как раз это я и намерен выяснить. Но, что бы там ни было, тебе не стоит тревожиться. Я просто схожу туда и вернусь к приезду экипажа.

Однако, несмотря на все уверения, после его ухода Анжель продолжала волноваться. Она стояла у окна, глядя, как он идет по улице, и продолжала смотреть еще некоторое время после того, как он свернул за угол и пропал с ее глаз, моля про себя Бога о его благополучном возвращении. Наконец она обернулась к Сейраку и сказала с легким вздохом:

– Как я буду счастлива, когда заставы останутся позади и мы покинем этот ужасный город. – Потом, почувствовав тревогу и за Сейрака, она спросила: – А вы, гражданин? Что вы теперь намерены делать?

– Что я намерен делать? – переспросил он с печальной улыбкой. – Какие намерения теперь могут соответствовать моим возможностям? Я должен покориться судьбе.

– Увы, гражданин! Я бы очень хотела помочь вам, но вы сами видите, как это трудно.

Ее сострадание вновь возбудило в нем самодовольство.

– Если произойдет худшее, – сказал он, – я, по край shy;ней мере, буду помнить о нашей встрече, согревшей мне сердце. Пока я не встретил вас снова, гражданка, я воображал, что в Париж меня привела моя злая звезда.

Она взглянула на него, нахмурив брови, и он почувст shy;вовал, что коснулся опасной почвы. Его куртуазная манера говорить, пробудившая у нее далеко не приятные воспоми shy;нания, слегка охладила ее озабоченность его судьбой. Она отвернулась и молча пошла по комнате, собирая вещи.

– Мне еще нужно закончить укладываться, гражданин, до возвращения мужа, – сказала она и вышла.

Глава V

Сейрак следил за каждым ее движением и вздохнул, когда дверь закрылась. Он плюхнулся в кресло у стола и погрузился в задумчивость. Потом взял со стола бумагу, которую оставил там Видаль. Это был пропуск, который давал возможность полковнику покинуть Париж. Сейрак прочитал его, бросил обратно и встал, потянувшись, как будто после долгого сна. Его взгляд упал на синюю потрепанную шинель, которую чинила Анжель и которая теперь висела на спинке стула. Мгновение его лицо не выражало ничего, кроме изумления неожиданной мыслью, мелькнувшей у него в голове. В следующий момент он задумчиво нахмурился и предательская усмешка искривила его губы.

Он вытянул руки перед собой и с втянутой в плечи головой пошел к камину. Он стоял там, уставившись на затухающие угли ничего не видящими глазами, полностью сосредоточившись на этой неожиданной идее, открывавшей перед ним дверь к спасению.

Шевалье вернулся к столу, обошел его с другой стороны, остановился перед стулом с шинелью и при shy;слушался. Было слышно, как в соседней комнате быстро ходит Анжель, собирая вещи и готовясь к отъезду.

Удовлетворенный тем, что она поглощена своим за shy;нятием, Сейрак резво принялся за осуществление за shy;думанного. Он нетерпеливо содрал с себя редингот, оставшись в одной сорочке, нанковых панталонах и гессенских башмаках. Эта нижняя часть его костюма была такой же, как у любого члена Конвента; она также не отличалась от той, которую носил сам Видаль. Шевалье взял шинель и надел ее. Выглядела она не так уж плохо, и большая часть ее изъянов скрылась, когда Сейрак затянул прилагавшийся к ней трехцветный пояс.

Теперь он ничем не отличался от любого из офицеров Единой и Неделимой Республики. Он взял разрешение на выезд и положил его в нагрудный карман, затем осмотрелся вокруг в поисках шляпы. Поиски оказались неудачными, но его взгляд упал на пару пистолетов, оставленных Видалем.

Сейрак взял их и только успел засунуть в карман, как вошла Анжель. Увидев его, она застыла, едва сдержав крик изумления, поскольку не сразу узнала. Затем, придя в себя, она поняла его намерения.

– Что вы делаете?

Он полностью владел собой. Считая себя хозяином положения, он заговорил почти развязно:

– Собираюсь одурачить каналий. Я натянул их ливрею. Видаль должен был дать мне взаймы эту шинель. В самом деле, если подумать, совсем не в республиканском духе иметь две шинели. Для простых патриотов, после shy;дователей Руссо[28] – этого пророка нового Апокалипси shy;са[29], – излишняя одежда наверняка покажется признаком аристократизма.

В его дерзости было нечто озадачивающее, и это вызывало у Анжель подозрения. Если бы он говорил более серьезным тоном, возможно, она одобрила бы цель его переодевания и сама позволила ему уйти. Но не shy;приятные сардонические нотки в его голосе выдавали, что он затеял не только это.

– Вас остановят на заставе, – сказала она. – У вас нет бумаг, подтверждающих вашу личность.

Он усмехнулся.

– Не тревожьтесь на этот счет. Я воспользовался данным мне шансом.

Его уверенность, издевательская усмешка сделали по shy;дозрения Анжель еще сильнее. Она скользнула взглядом по столу и обнаружила, что бумаги на нем уже не было. Она прокричала:

– Гражданин, где пропуск Видаля? Что вы с ним сделали?

– Честно говоря, как вы и предположили, я присвоил его.

– Вы присвоили его? – Она сделала шаг вперед, прон shy;зая его взглядом, в котором изумление постепенно сме shy;нялось негодованием. – Гражданин! Вы шутите?

– Да, это шутка, – согласился он. – Но я подожду смеяться, пока не окажусь за границей. Смеяться слишком рано – к сожалению.

– Вы сошли с ума! Думаете, что сможете пройти заставы с бумагами Видаля?

– Почему бы и нет? Что во мне может опровергнуть тот факт, что я не Видаль? Разве у меня другая шинель? Ей-Богу, я не нахожу, что сильно отличаюсь от других добрых республиканцев.

Она подошла к нему совсем близко.

– Но если вы возьмете эти бумаги, как тогда сам Видаль уедет из Парижа?

– Нет сомнений, что он сможет получить другие так же легко, как эти.

– А если не сможет?

Он развел руками.

– Давайте не будем говорить о самом плохом.

– Гражданин, вы слишком беспечны, – укорила она его, – а дело очень серьезное. Возьмите шинель, если хотите, но оставьте бумаги.

– Но подумайте, – стал уговаривать он ее, – как вы уже сами сказали, шинель без пропуска ничего не стоит. Так что из этих двух вещей я вернул бы вам скорее шинель, и сделал бы это без колебаний, если бы не был убежден, что Видаль может спокойно расстаться с нею.

Она огромными усилиями воли пыталась сохранить самообладание.

– Гражданин Сейрак, вы слышали, как Видаль сказал не более чем полчаса назад, что он в опасности и его спасение заключается в быстром отъезде из Парижа. Что он неминуемо погибнет, если останется здесь до завтра.

– Это превосходное обоснование тому, что я должен уйти сейчас.

– Но разве вы не понимаете, что без этого пропуска Видаль не сможет уехать? Что если вы возьмете документ, то обречете его на смерть?

Сейрак некоторое время оценивающе смотрел на нее, затем еле заметно усмехнулся. Его опять подвело его неумение быстро соображать.

– Вы будете очаровательной вдовой, – заявил он.

Анжель была готова ударить его за эти дурацкие слова, однако продолжала сохранять самообладание, хотя ее глаза горели от ярости. Хорошо было лишь то, что теперь она уже не питала иллюзий в отношений него.

– Каналья, – произнесла она, и более сильного удара нанести ему было просто невозможно. – Это в благодар shy;ность за то, что Видаль предоставил вам убежище?

При слове «каналья», употребляемом представителями его класса по отношению к тем, кого они считали отбросами Франции, Сейрак посерьезнел и его бледное лицо слегка порозовело.

– Убежище предоставил мне не Видаль, – ответил он угрюмо. – Видаль отдал бы меня толпе; он удержался от этого с трудом. Так чем я в таком случае обязан Видалю?

Она могла бы возражать по этому поводу, но решила перейти на более твердую почву.

– А как насчет меня? Мне вы тоже ничем не обязаны?

Он шаркнул ногой в своей куртуазной[30] манере.