Окраина - Иван Павлович Кудинов Страница 10

снаружи, что ученики делали охотно. Они старались изо всех сил, наваливаясь на дверь, однако Дер-бер без особого труда ее открывал, при этом державшие снаружи отлетали в разные стороны, рассыпались, как горох… Иногда в коридор выходил Дер-бер, наваливался на дверь, и тридцать учеников тщетно силились ее открыть. Дер-бера боялись не только ученики, но и учителя, даже злой и мстительный инспектор Прядильщиков, готовый всякого высечь за малейшую провинность, на Дер-бера не смел голоса повысить, обходил его стороной…

Дер-бер появился внезапно, и Коля, увидев его, обмер, чувствуя, как холодеют ноги и руки. Дер-бер шел чуть вперевалочку, держа громадные свои кулаки на отлете, как две чугунные гири, и волосы его пылали, будто костер. Коля зажмурился, но тут же вскинул глаза: Дер-бер был уже в двух шагах, и лицо его ничего не выражало, кроме спокойного презрения. Коля с ужасом ждал своей участи… Что он сделает с ним? Дер-бер надвигался, как гора, готовая раздавить, сравнять с землей, не оставив мокрого места. Рукастый стоял спиной к Дер-беру и не видел его приближения, поэтому Колин испуг, перемену в его лице, понял по-своему, что и подлило масла в огонь: он ткнул Колю кулаком в грудь — и вдруг сам отлетел в сторону, покатился в пыль, сбитый ударом Дер-бера. Остальных его сподручников точно ветром сдуло. Так молниеносно все это произошло. Громадная фигура Дер-бера нависла над Колей — настал и его черед. Дер-бер протянул руку и взял его за плечо… Коля зажмурился. Время как будто остановилось. «Что же он медлит?» — подумал Коля я, подняв глаза, вдруг увидел, что Дер-бер улыбается.

— Ты чего? — сказал он рокочущим голосом, и даже от голоса его веяло дикой, неестественной силой. — Чего ты испугался? — ласково прорычал он, держа Колю за плечо. — Не бойся. Они тебя больше не тронут. Никто не тронет. Пошли. Ты где живешь?..

6

Жили Ядринцевы в конце города, на Песках, близ водочного завода, в большом деревянном доме, с каменным фундаментом-полуэтажом. Искусно отделанная ажурная терраса выходила в сад, утопая летом в пышной зелени, а зимой в снегу, и сама казалась частью сада — любимого места детей и взрослых. Вокруг дома, в саду, такое обилие цветов, что даже Февронья Васильевна, натура тонкая и любознательная, не знала всех их поименно… Сад старый, полузаброшенный — в таинственной глубине его вольно разрослась калина, увитая снизу доверху тугими жгутами дикого хмеля, а высокая хлесткая трава, вперемешку с буйными зарослями папоротника и дудчатого борщовника, могла скрыть взрослого человека. Не сад, а таежные дебри. Узкие тропки разбегались во все стороны, манили, уводили в потаенные углы, где и днем бывало сумрачно, прохладно и жутковато. Чудилось, что в этой траве, в непролазных папоротниках кто-то хоронится, выжидает… Горничная Агнюша, девица лет двадцати, румяная, крепкотелая, кровь с молоком, как-то рассказывала о своем женихе, который по большим да малым дорогам разбоем занимался, но разбойник он, по словам Агнюши, выходил незлой, а даже напротив — благородный, потому как все награбленное добро нищим да сирым отдавал; за свою доброту и на каторгу угодил… Агнюша на этом месте своего рассказа печально вздыхала и добавляла таинственно, шепотом, что-де возлюбленный непременно вернется, он ей слово твердое дал — никакие каторги-застенки не удержат добра молодца! И ждет она его со дня на день, ждет и надеется…

Ночами, когда дует ветер и шумят березы в саду, Коля просыпается и лежит, затаив дыхание, прислушивается. Мерещится, что Агнюшин возлюбленный, разбойник с больших и малых дорог, явился наконец, крадется садом и сейчас, вот сейчас влезет в окно… Сердце замирает от жуткого ожидания. Но проходит час, проходит ночь, другая, третья, а его все нет и нет. Агнюша в последнее время все реже и реже о нем вспоминает, ходит грустная, потерянная, жаль на нее смотреть.

И Коля, несмотря на свои ночные страхи, думает: пусть бы уж он лучше пришел, этот разбойник, а то Агнюша совсем изведется…

* * *

Самая приметная, широкая и торная тропинка пересекает сад как бы по диагонали, идет по склону Шведской горы и, обогнув овраг, взбегает на вершину, к большому каменному кресту, под которым покоится прах томского коменданта Де-Вильнева. Чугунная плита вросла в землю, веет от нее покоем и незыблемостью… Рассказывают, что комендант был человеком исключительной храбрости и высочайшего благородства — за всю свою жизнь он не сдал ни одной крепости. Ни одной! Какое счастье прожить такую прекрасную, безупречную жизнь!..

Коля мысленно рисовал себе образ коменданта, и он у него выходил похожим то на генерала Багратиона, то на легендарного Дениса Давыдова. «Нет, братцы, нет: полусолдат тот, у кого есть печь с лежанкой…» — шепотом произносил Коля и, замирая, смотрел вниз, по склону, где остались дом, и сад, и весь нижний луг, все Пески как на ладони, да и выглядели они с высоты птичьего полета с ладонь, дома казались игрушечными… Дух захватывало.

Нет, братцы, нет: полусолдат

Тот, у кого есть печь с лежанкой,

Жена, полдюжины ребят,

Да щи, да чарка с запеканкой!

Давыдовские стихи будоражили воображение, волновали, и всякий раз, поднимаясь на Шведскую гору, к могиле коменданта Де-Вильнева, Коля испытывал острое, неизъяснимое желание быть таким же сильным и храбрым, стать солдатом, а не полусолдатом…

И дома, за ужином, когда, будто в насмешку, подавали к столу сладкую запеканку с вареньем, Коля, глотая слюнки, мужественно отказывался. Февронья Васильевна встревоженно смотрела на сына, прикладывалась губами к его лбу — нет ли жара. Агнюша загадочно улыбалась.

— Да нет же, нет! — пылко уверял Коля. — Я совершенно здоров. Просто не хочу. Понимаете: не хочу.

— Конечно, понимаем, — говорил отец, обнимая сына за худенькие плечи. — Коли не по душе, значит — не по душе…

Коля признательно смотрел на отца. Они выходили в сад и, не сговариваясь, направлялись в его глубину, по дорожке. Быстро темнело. Они шагали рядом, касаясь друг друга руками. Молчали, словно боясь нарушить установившееся меж ними понимание, ту внутреннюю связь, которая так радостно и горячо их сближала.

Сад был полон шорохов, звуков. Пронеслась низко над головой то ли птица, то ли летучая мышь, чуть не коснувшись крыльями. Светились, горели звезды. И волглая, отяжелевшая трава пахла спелой дыней.

— Какая прелесть наш сад! — изумленно сказал Коля, оборачиваясь к отцу и почти не видя, не различая в густеющих сумерках его лицо. — И овраг, и луг, и речка Ушайка… Я