Башмаки на флагах. Том 2. Агнес - Борис Вячеславович Конофальский Страница 10

Нет, она не врала, она вспоминала, как это было.

— Я уж хотела ему дать, да побоялась, уже беременна тогда была. А он умолял меня чаще при дворе бывать.

Волков сидел на кровати и молчал. И не знал, что делать. Радоваться или грустить.

— Так дадите мне денег? — продолжала красавица, глядя на него через зеркало. — Дадите — так поеду к герцогу, у меня ещё осталась пару капель зелья ведьмищи, я и про поместье дело решу, и за вас поговорю.

Она говорила это с удивительной уверенностью, словно уже всё решено у неё было с герцогом. Неужто так она в свою власть над ним верила? А Волков всё молчал.

— Хоть талеров сто дайте, до Вильбурга доехать, а там уж я сама.

— Сына тут оставь, — холодно сказал он ей.

— Вот уж нет, — вдруг встрепенулась и стала серьёзной графиня, — сын со мной поедет.

— Мешать будет. Тебе не до него там будет. Балы, охоты да обеды.

— Сын со мной поедет, — твёрдо повторила Брунхильда, так твёрдо, что понял он: спорить с ней бесполезно.

— Зачем он тебе? — спросил он с последней надеждой.

— Затем, что нет у меня на этом свете больше никого, кроме сына моего, поэтому будет он всегда при мне, — со злостью отвечала графиня, глядя рыцарю прямо в глаза.

Волков встал с постели и пошёл к двери, кинув напоследок:

— Будут тебе деньги! Катись, куда хочешь, дура.

Когда он спустился, то в зале его, конечно, встретила госпожа Ланге. И вид её опять был холоден. Как до отъезда.

— Отчего вы так кислы, Бригитт? — Волков тоже был в дурном расположении.

— Вы опять были у графини? — спросила Бригитт так, словно это её мало заботило.

— Был, и готов сообщить вам радостную новость.

— Какую же?

— Графиня нас покидает.

— Правда? — Бригитт старалась делать вид, что не радуется, но это у неё не очень выходило.

— Правда.

— И куда же она уезжает? — интересовалась рыжая красавица.

— Ко двору герцога.

Бригитт тут даже засмеялась.

— Отчего вы смеётесь? — удивлялся кавалер.

— Думаю, что ей там будет в самый раз, среди беглых жён, вдов и прочих потаскух, что приживаются при дворе нашего сеньора. Да, там самое ей и место.

Довольно улыбаясь и шурша юбками, госпожа Ланге пошла на кухню, оставив кавалера одного.

Глава 5

Пришёл Сыч и сказал, что кузнец прислал весточку, говорит, что конюх из замка Балль желает встретиться.

— Давай его сюда. Пусть приезжает.

— Вы тоже с ним хотите поговорить или мне самому всё выяснить? — спросил Сыч.

Хоть и было у него дел невпроворот, ведь каждый день в лагерь приходили новые солдаты, каждый день к нему из-за реки приезжали купцы говорить о векселях и расписках, но вопрос о деле кавалера Рёдля и барона фон Деница не давал ему покоя:

— Да, сам хочу послушать. Но к ним не поеду.

— Скажу тогда, чтобы конюх сюда к нам ехал.

Волков огласился.

В этот же день графиня Брунхильда фон Мален собралась отъезжать. Забрала при этом у Волкова дворового мужика в конюхи и дворовую бабу в кормилицы. Ещё сто талеров. Была она сначала зла, а потом и прослезилась, прощаясь, — так Волкова стала целовать и обнимать крепко. Наверное, назло госпоже Ланге, которая была тут же. Он опять пытался отговорить её брать с собой сына, но графиня, упрямством редкая, слушать ничего не желала. От этого кавалер стал на неё злиться, и последнее прощание вышло у них холодным.

Но как карета скрылась из виду, он подумал и решил, что всё графиня делает правильно. И что к герцогу правды искать поехала, и что сына взяла с собой. Несчастная вдова с ребёнком, что родственниками притесняема, могла ведь герцога уговорить дело разрешить нужным для себя способом. Конечно, могла, коли она так хороша собой, да ещё и пару капель приворотного зелья при себе имеет. А могла и за «братца» слово замолвить, чем чёрт не шутит.

В общем, всё складывалось ему на пользу. И дом строить для графини нет уже нужды, и в его доме, под его крышей, бури улеглись. Госпожа Ланге, тоже глядя вслед выезжающей со двора карете, заметила язвительно:

— И слава Богу, авось при её распутстве при дворе герцога она точно приживётся. Там таких любят.

— Она не распутнее прочих, — холодно заметил кавалер, которого отчего-то раздражали подобные слова про графиню.

— Разумеется, мой господин, извините мою женскую глупость, графиня для всех нас образец целомудрия, — сказала Бригитт голосом, в котором не было и намёка на раскаяние, сделала ему книксен и пошла в дом.

«Дрянь. Злая, упрямая, дерзкая дрянь».

Конюх барона фон Деница был человек дородный, крупный и, видно, не бедный. Звали его Вунхель. В Эшбахт приехал он на крепком возке, чтобы поговорить с купцом-коннозаводчиком Ламме о конях. И был немало удивлён, когда увидал Сыча и Ежа в трактире. Ни тот, ни другой вовсе не были похожи на коннозаводчиков. А похожи были и вовсе на людей опасных, может даже и на разбойников. Конюх немного успокоился, когда пришёл Волков. Они уселись за лучший в кабаке столик, пиво им приносил трактирщик лично.

— Значит, ты конюхом состоишь при замке? Вунхелем тебя кличут?

— Именно, господин, — с уважением говорил Вунхель, отхлёбывая пиво. — Состою конюхом при бароне фон Денице, зовут меня Вунхелем.

— А скажи мне, конюх Вунхель, что там у вас с бароном?

— А что с бароном? — явно не понял вопроса конюх.

— Болеет, выздоровел?

— Господа хорошие, а что же мы, про коней говорить не будем? Я сюда полдня ехал, чтобы про коняшек поговорить, у меня есть кобылки добрые, может, у вас есть жеребцы, может, вы скрестить желаете? А уж как жеребят делить, так договоримся, — заговорил Вунхель как-то отстранённо, глядя в кружку с пивом.

— Слышь, дядя, — Сыч положил свою крепкую руку на руку Вунхеля, — про коняшек мы потом поговорим с тобою. А сейчас отвечай, пока тебя по добру спрашивают. Говори, что с бароном вашим?

— А что с ним? Ничего с ним, — отвечал конюх всё ещё неохотно. Видно, на эту тему ему говорить совсем не хотелось.

— Болен барон? Здоров? Может, помер? — предлагал варианты кавалер.

— Чего ему помирать-то? — удивлялся конюх. — Молод да здоров, крепок как бык.

— Он же ранен был на войне, когда Рёдль погиб, — напомнил кавалер.

— О! — Вунхель махнул рукой. — Так то когда было, уже давно выздоровел наш барон, да и не болел он,