Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс Страница 10

— На черта тебе сдалась эта лужа? — спрашивали они Рафаэля. — Ни дать ни взять поилка для скота!

Норочий пруд, пруд Рафаэля. Там он мог скрываться часами, и никто его не тревожил. Дедушка Ноэль упоминал этот пруд, но толком не был уверен, что имеет в виду — память подводила его. Для него участок земли за грушевым садом представлял собой лишь мокрый болотистый луг, где гнездились дрозды и куропатки, и пруда там никогда не было.

— Почему дедушка постоянно рассказывает про пруд с каймановыми черепахами? — спросил Рафаэль отца. — Никаких черепах там нет. Да и пруда, где он говорит, тоже нет.

— Твой дедушка, похоже, что-то путает, — бросил Юэн.

Времени на детей — даже на его любимицу Иоланду — у него почти не оставалось. Он вечно торопился: надо проведать фермеров-арендаторов, или поймать отбившуюся от стада корову, или съездить в банк в Нотога-Фоллз. Его лицо нередко багровело от гнева, который он держал в себе, иначе это было чревато ссорой с младшим братом Гидеоном, и, когда он проходил мимо, дети благоразумно затихали, а во время еды старались не привлекать его внимания.

— Проявляй к дедушке уважение, — строго сказал он Рафаэлю, — не смей над ним насмехаться! Чтобы я впредь такого не слышал!

— Но я и не насмехался! — возразил Рафаэль.

Норочий пруд. Где сам воздух внимал ему. Стоило Рафаэлю что-то прошептать, пруд выслушивал его, не задавая вопросов и не сомневаясь в его словах. Пруд был его тайной и ничьей больше. Иногда Рафаэль часами сидел, притаившись в высоких, до пояса, камышах, и наблюдал за стрекозами, пауками-доломедесами и неутомимыми веретеницами. Само чудо их существования наполняло его неописуемым восторгом. И то, что он существует в одном с ними мире… Его мысли уплывали, они водомерками разбегались по воде или медленно опускались на дно пруда, и чем ниже опускались, тем становились темнее. Сумерки здесь не приносили тревожных предчувствий, они были совсем непохожи на сгущающуюся тьму в его комнате в усадьбе — комнате с высоким потолком, рассохшимися окнами и запахом пыли и гнева.

— Ты, верно, любишь этот свой пруд больше всего на свете, — сказала мать Рафаэля Лили, наклонившись поцеловать его горячий лоб. Она не осознавала, что в ее словах таится правда, похожая на леопардовых лягушек, которые прячутся в траве у самого края пруда и шумно прыгают в воду при его появлении.

Тем не менее это случилось — холодным октябрьским вечером, за неделю до явления Малелеила: Рафаэль едва не утонул в своем пруду.

Точнее, его едва не утопили. В тот вечер, когда он лежал на плоту, на него напал мальчишка по имени Джонни Доун, которого он едва знал.

Пятнадцатилетний Джонни был одним из восьми детей фермера, владевшего пятью акрами земли в нескольких милях к югу от угодий Бельфлёров, за деревней Бельфлёр (которая на самом деле, после того как закрыли зернохранилище, состояла из железнодорожной станции да нескольких магазинов). Много лет назад Доуны — не только мужчины, но и женщины с детьми — трудились на принадлежащих Рафаэлю Бельфлёру гигантских плантациях хмеля. Их, как и других рабочих, специально для этого и привезли в долину Нотога, где они поселились на краю плантации в домиках барачного типа с жестяной крышей и самыми примитивными удобствами. Когда дела у Рафаэля стремительно шли в гору, на него трудились более трехсот наемных рабочих, а площадь плантаций составляла свыше шестисот акров. В штате поговаривали (впрочем, несколько преувеличивая), что в те времена плантации хмеля Бельфлёров были крупнейшими в мире. Сам Рафаэль гордился как качеством хмеля — он утверждал, будто его хмель намного нежнее того, что выращивается в низинах (например, в Германии), так и дисциплиной, которую надсмотрщики поддерживали среди работников. «Я живу не ради того, чтобы меня любили, — нередко повторял он своей жене Вайолет, — а ради того, чтобы уважали». И действительно, его не любили ни работники, ни даже надсмотрщики, управляющие, торговцы или партнеры, ни трое-четверо других состоятельных землевладельцев Чотоквы. Зато, без сомнения, все питали у нему уважение.

Плантации хмеля в Долине остались в далеком прошлом, однако потомки тех, кто работал на Бельфлёров, осели в округе. Некоторые устраивались на большие консервные фабрики в Нотога-Фоллз и Форт-Ханне и закатывали в банки помидоры, огурцы, горошек и всевозможные цитрусовые; Бельфлёры владели частью «Вэлли продактс», крупнейшей из местных компаний. Некоторые перебивались случайными заработками и сезонной работой, в крайнем случае уповая на пособие по безработице, а кое-кто добился относительного успеха и завел собственную ферму. Впрочем, фермы эти располагались на далеко не самых плодородных участках — те оставались во вла-дении Бельфлёров, Стедмэнов или Фёров. Некоторые потомки работников Рафаэля Бельфлёра арендовали теперь землю у Ноэля Бельфлёра и его сыновей, или работали на лесопилках и в зернохранилищах Ин-нисфейла и Форт-Ханны, или же, как Доуны, нанимались собирать урожай или выполнять другую поденную работу — копали оросительные канавки и возводили хозяйственные постройки, — хотя Гидеон Бельфлёр предпочитал нанимать приезжих с юга, из Канады или даже жителей индейских резерваций: он всё больше убеждался, что уроженцы здешних мест доверия не заслуживают. Если работник трудился лишь часть дня, то и платили ему соответственно.

«Тот, кто подписал договор, но не делает свою работу, — самый настоящий вор», — часто повторял Гидеон. Доуны пытались кормиться за счет того, что выращивали на своей маленькой захудалой ферме — пшеницы, кукурузы, чахлых соевых бобов, а еще они держали несколько коров. Горе-фермеры понятия не имели, как защитить плодородный слой от высыхания и выветривания, а возможно, подобное просто не интересовало их, поэтому земля естественным образом скудела, так что уже через несколько лет им суждено было разориться, ферма, оборудование (если таковое имелось) и дом (двухэтажная дощатая лачуга, крытая рубероидом, где зимой для обогрева к сложенному из бетонных блоков фундаменту кое-как притыкали тюки сена) пустили бы с молотка, а сами Доуны сгинули бы в каком-нибудь городе южнее — Нотога-Фоллз или Порт-Орискани, и больше не будет о них ни слуху ни духу…

Джонни Доун был третьим