Константин Седых - Даурия Страница 106

Шум продолжался до тех пор, пока чубатый детина не убрался с телеги и на ней не появился новый оратор. Это был почти квадратный здоровяк, необычайно спокойный и самоуверенный. Круглое лицо его, обрамленное седоватыми баками, было мужественным и красивым. Начал он с того, что всех обругал. Его, по-видимому, хорошо знали и относились к нему с уважением. На ругань его не обиделись, а с готовностью замолчали и стали ждать, что скажет он дальше.

– Ну, чего вы орете, как свиньи перед дождем? Чего, я вас спрашиваю? Так мы этот базар сроду не кончим. Приехали мы на войну, а не на свадьбу, и нечего жаловаться, что вместо вина свинцом угостили. Тут до меня один, у которого чуб кандибобером, вроде как бы обижался, что у Семенова пушки и пулеметы, а у нас берданки с дробовиками. Об этом мы знали еще тогда, когда на фронт ехали. Так чего же теперь жаловаться на это? Не жаловаться надо, а винтовки и пулеметы себе в бою добывать и не бегать, как бараны, от каждого выстрела. Виним мы теперь своих командиров, всех собак на них вешаем, а ведь затевали они атаку с нашего согласия. Все мы за нее голосовали. Давайте лучше не командиров менять, а насчет порядка подумаем.

– А ведь он, холера, верно говорит! – сказал стоявший рядом с Романом боец. Точно такие же возгласы раздались во всех концах, и хотя вслед за этим снова вспыхнули крики и споры, но уже было очевидно, что в настроении бойцов произошел перелом. Василий Андреевич решил воспользоваться этим и начал энергично проталкиваться к телеге. Роман с замирающим сердцем следил за ним.

– Это кто такой? – спросил у него сосед слева.

– Помощник Лазо. Правая его рука!

– Да ну? – удивился боец и моментально передал эту новость дальше. Пока Василий Андреевич пробивался к телеге, весть о его приезде облетела большую часть отряда, и люди с нетерпением ждали, когда появится на телеге человек, историю которого знали многие из них.

Сильным и ловким движением поднялся Василий Андреевич на телегу, выпрямился и поднял руку.

– Товарищи! Я помощник командующего фронтом. Только что я добрался до вас. Я знаю все, что произошло. Многих товарищей недосчитываетесь вы сегодня в своих рядах. За дело народа, за власть Советов сложили они свои головы. Почтим же их память, товарищи! – И он сорвал с головы фуражку.

Растроганные его словами, обнажили бойцы головы и застыли в молчании. В каждом из них встрепенулось сердце, и редкий не пережил в эту минуту возвышающих человека чувств.

– Товарищи красногвардейцы! – оборвав тишину, поднял Василий Андреевич правую руку и заговорил, не напрягая голоса: – Долгое время мы шли вперед, не встречая серьезного сопротивления. Разбитые под Оловянной и Ключевской семеновцы панически отходили к границе, и многим тогда казалось, что мы легко и быстро покончим с ними. Но это было опасным просчетом. В этом вы убедились на собственном горьком опыте. Тавын-Тологой оказался слишком крепким орешком. Его с налета не раскусишь. По данным нашей разведки, на этой сопке установлено шесть батарей полевых и горных орудий и больше пятидесяти пулеметов. Защищают ее офицерские роты особого маньчжурского отряда и рота переодетых в русскую форму японских солдат. Сидят они в траншеях, прикрытых проволочными заграждениями, фугасами и волчьими ямами.

В толпе раздались удивленные возгласы. Возле телеги рыженький мужичок в широченных приискательских штанах развел руками и простодушно воскликнул:

– Гляди ты, что деется!.. А ведь мы, грешным делом, думали…

Что именно думал мужичок, похожий в своих штанах на бабу в юбке, Василий Андреевич так и не узнал.

– Помолчи ты, кикимора долгоязыкая! – зыкнул на мужичка рослый, угрюмого вида сосед в надвинутой на самые брови войлочной шляпе величиной с тележное колесо. Словно поперхнувшись, мужичок умолк и укоризненно закачал головой. Василий Андреевич пристально поглядел на него, словно собираясь с мыслями.

– Многие после сегодняшней неудачи усомнились в возможности нашей победы. Но разбить Семенова мы можем! Силы для этого есть. Не хватает нам только умения и крепкой воинской дисциплины. Многие, даже вполне разумные люди, боятся дисциплины, как черт ладана. Стоит только заговорить о ней, как начинают кричать, что это «старый прижим». В результате бывает, что нужно идти в бой, а у нас начинается голосование: стоит ли? Грешат этим очень многие отряды и в том числе ваш. Вы, как знаю, только удираете без голосования. Не мешало бы вам поучиться дисциплине у наших рабочих отрядов. Нечего вам позорить себя.

– Верно, товарищ Улыбин! – густейшей октавой отозвался красногвардеец в войлочной шляпе, и множество голосов поддержало его. Всюду послышались смех и оживленные восклицания. Правда, высказанная прямо в глаза, не обидела, а развеселила людей. Порядки, царившие в отряде, показались им вдруг действительно нелепыми. А Василий Андреевич все так же резко и уверенно говорил о том, что давно заботило самых сознательных и дальновидных из них.

– Вот вы затеяли митинг, – сказал он в заключение, – а обезопасить себя от возможного налета не подумали. У вас не выставлено ни ^одного наблюдателя. Так когда-нибудь вас окружат и раскатают в пух и прах. С этой беспечностью пора покончить. В напрасной гибели многих своих товарищей вы вините сейчас своих командиров. Но виноваты не одни командиры, виноваты вы все. Как помощник командующего фронтом я приказываю: митинг немедленно прекратить, командирам продолжать выполнение своих обязанностей, бойцам – готовиться к выступлению на передовые позиции. Я требую этого потому, что сегодня каждый человек на фронте нужнее, чем сотня бойцов в тылу.

Роман думал, что раздадутся крики протеста, и дяде придется снова убеждать и доказывать. Но толпа молчала и не шевелилась, словно еще чего-то ждала. Тогда Василий Андреевич подозвал к себе Вихрова-Петелина и сказал ему несколько слов. Вихров-Петелин оживился, торопливо подкрутил усы и повернулся к толпе.

– По местам, товарищи бойцы! – уверенно скомандовал он фельдфебельским певучим голосом и потише добавил: – Поговорили, хватит.

– Давно бы так, командир, – отозвался чей-то добродушный басок. Люди заговорили, засмеялись и начали расходиться.

Василий Андреевич тут же устроил небольшое совещание с командирами. Вихрову-Петелину задал крепкую головомойку за несогласование своих действий со штабом фронта и предупредил, что в случае повторения таких фактов его отдадут под суд. Вихров-Петелин, довольный тем, что Василий Андреевич не стал распекать его при бойцах, не обиделся на выговор и дал честное слово навести в бригаде порядок.

Через два часа бригада выступила на позиции.

V

Когда все побежали с Тавын-Тологоя назад, побежал и Семен Забережный. В ту же минуту его резко толкнуло в левую ногу, и он стал казаться себе необыкновенно высоким. С каждым мгновением земля, по которой он бежал, становилась все неустойчивей и дальше от его глаз. Он видел ее словно с колокольни, и вид ее вызывал головокружение и тошноту. Потом он споткнулся и, взмахнув руками, упал в бездонный провал, полный черных и красных кружащихся пятен.

Очнулся он от разлитой вокруг тишины. Над степью плыли розовые клочья редеющего тумана. В мозглой сырости сильно пахло пороховой и железной гарью. Это был запах, давно знакомый старому батарейцу. Он сразу понял, что до неприятельских позиций подать рукой. От страха огляделся кругом, ища свою винтовку. Она валялась тут же, в траве, холодно поблескивая сталью затвора.

Перевязав рану бинтом из желтой бязи, он заткнул за пояс сырой от крови, снятый с ноги сапог, подобрал винтовку и, опираясь на нее, как на посох, заковылял в ту сторону, где дымно краснели облитые зарей облака. Думал он об одном: убраться подальше от Тавын-Тологоя, пока не растаял туман. Каждый неловкий шаг причинял дикую стреляющую боль. Он морщился, стискивая зубы, но все шел и шел.

Степь становилась меж тем все светлее и просторнее. Только на западе стояла еще стеной синева уходящей ночи. Не проковылял он и километра, как золотом и киноварью окрасились макушки увалов. Из-за голубой черты на востоке стремительно выплывало солнце, веселое и большое. Широкий веер, брызжущий и слепящий, развернулся над всей огромной степью, уперся в синюю стену на западе и растопил ее. И сразу же то тут, то там стали круто взмывать в вышину голосистые жаворонки, весело затявкали повылезшие из нор тарбаганы. Пара красных турпанов пронеслась над головой Семена. Языками пламени блеснули под солнцем их крылья.

Семен остановился и стал из-под ладони разглядывать степь. На севере увидел он крошечные фигурки людей, вразброд отходивших к дальним увалам. Он догадался, что это свои, и поплелся в том направлении. В это время позади туго бухнуло раз, другой и третий. Там, где смутно маячили в травах люди, стала рваться шрапнель. Семен оглянулся на Тавын-Тологой и покрылся потом. Из-за восточного отрога сопки густо вываливала конница, на скаку развертываясь в лаву. Уйти от нее нечего было и думать. Нужно было прятаться. Охваченный отчаянием, огляделся он по сторонам. Неподалеку виднелась убитая лошадь в седле. Лошадь лежала, завалившись задними ногами в воронку от снаряда.