Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы Страница 11

— Ты слабый, тебе нельзя уходить далеко, — говорила она.

— Я — мужчина.

— Какой ты мужчина, — смеялась Нара. — Сходи на реку, там есть светлый лед, отчисти его от снега и посмотри на себя.

Я брал топор, ручные нарты и говорил матери, что иду за дровами, а сам шел к тайному месту, в котором хранил заготовки для стрел и наконечников. Если каждый день делать хотя бы по одной стреле, то к исходу зимы можно наполнить колчан, с которым не страшно уходить в тайгу, — так думал я. Но руки еще плохо знали работу, наконечники получались кривыми и громоздкими, как клюв ворона, древки ломались… А самое главное, в ту пору я не знал, что стрелы из лозы делают только на забаву детям. Для настоящей стрелы нужен отобранный один из сотни высушенный лиственничный ствол, острое тесло, крепкие руки и несколько лет учения. Ничего из этого я не имел, ни разу не видел, как их делают. Но незнание мне заменило упорство.

Прошло много дней, прежде чем получилась первая стрела, какой я ее видел, — ровная, острая, с пестрым оперением филина. Вторая появилась быстрее, третья — за день.

Однажды, отправляясь за дровами, я бросил в нарты свой невеликий лук. Добравшись до тайника, бережно убрал снег с большого куска бересты, прикрывавшей хранилище, и достал первую стрелу. Чтобы не потерять драгоценность в ветвях, не сломать наконечник об твердое дерево, я выстрелил в небо. Стрела ушла ввысь, превратившись в мерцающую черную точку, на мгновение зависла в небе и начала возвращаться. Не задев ни единой ветви, кратким хищным шипом она вошла в снег в десятке шагов от меня. Но взять стрелу в руки я уже не мог — ее держала Девочка Весна и улыбалась. Она шла по моему следу и спряталась за широким стволом мертвой сосны. Нара улыбалась.

— Так-то ты рубишь дрова, — сказала она.

— Отдай.

Одной рукой Нара взяла стрелу за основание наконечника, другой за оперение.

— Хочешь — сломаю?

— Отдай.

Девочка Весна услышала дрожь в моем голосе.

— Зачем тебе стрелы?

— Охотиться. Хочу добывать зверя.

— Разве тебе не дают мяса?

— Хочу сам.

— Сам? Какой ты охотник? Сходи на реку, там есть светлый лед, отчисти…

— Я уже был на реке.

— Может, ты хочешь жить своим очагом? — сквозь смех спросила Нара.

— Хочу, — неожиданно для себя произнес я.

— Твой ум где-то далеко ходит, когда ты это говоришь. Ты мал ростом, ниже меня.

— Что из этого?

— Ты не осилишь лук, которым можно убить оленя или сохатого. Чем будешь кормить свою жену? Куропатками и рыбой?

— Мне не нужна жена.

— Это ты никому не нужен. Я бы удавилась постромками, но не пошла бы за такого заморыша. Если желаешь жить дальше, то живи здесь. Всегда живи.

Я сделал шаг навстречу Наре. Стрела в руках Девочки Весны согнулась дугой.

— Сломаю…

На мгновение я онемел, когда понял: еще слово — и эта злая тварь вытянет из меня спасительную тайну. Она и так знает почти все. Я зарычал от отчаяния и бросился…

Взвизгнула Нара, древко хрустнуло, вместе мы рухнули в снег, превратившись в зверька, бьющегося в силке.

Я пришел в себя, когда увидел розовое пятно на снегу — это была кровь. Костяной наконечник распорол щеку Нары, она сидела напротив, зажав рану ладонью, — красные змейки появились между пальцев и заползали в рукав парки.

— Покажи…

— Росомаха, рыбье дерьмо, — глухим шепотом выпалила Девочка Весна, вскочила и понеслась к стойбищу.

Первой мыслью была мысль сбежать прямо сейчас. У меня есть лук, несколько стрел, ручные нарты, маленький нож и топор.

Широкий человек, Ума и братья увидят распоротую щеку Нары, спросят, кто поднял на нее руку, и Девочка Весна расскажет о тайнике заморыша, который, скрываясь, делает стрелы, а кроме того, хочет охотиться сам, уйти и жить своим очагом. Больше всех удивится Ябтонга — он уже привык к тому, что человек, которому он мочился в лицо, почти совсем перестал разговаривать. Старший сын Ябто будет думать, что можно сделать больше того, что он уже сделал с человеком, носящим лицо ненавистного Ерша. Блестящий будет ему советовать…

Подумав об этом, я решился — достал стрелы из тайника, положил их в нарты, где уже были лук и топор, взял постромки и пошел.

Я не знал, куда идти, меня занимала только одна мысль — о том, что все решилось вдруг и помимо воли. Ходьба разгоняла кровь по телу, я уже думал о том, как добыть еду…

Но внезапный порыв снежного ветра разбудил чудесный слух, и впервые я различил речь — два женских голоса. Один выкрикивал ругательства, другой, сквозь плачь, тянул слова: «Тальник разорвал лицо, когда я покатилась с обрыва…».

Здесь и остановились мои ноги. Я вернулся к тайнику, спрятал стрелы и пошел в стойбище.

Нара не предала меня, и я был благодарен ей. Но благодарность смешалась со страхом, что моя спасительная тайна висит на паутинке, которая есть прихоть Девочки Весны. И самое скверное было в том, что она, как мне казалось, понимала свою власть. В первые дни после полученной раны она не обмолвилась со мной ни словом, даже не глядела в мою сторону, и тем измучила меня до слабости в руках и ногах.

Но однажды я понял, что делать, — благодарность должна быть отплачена.

У меня не было ничего, кроме одежды, детского лука, тайника и маленького ножичка для рукоделия, которые носят с собой женщины. Несколько дней я бегал в лес, поднимал припорошенную снегом бересту и сосредоточенно работал. Я уже не думал о стрелах — из костей, предназначенных для наконечников, я выточил бусы в виде малых птиц. Эту стаю, вздетую на тонкий ремешок, вырезанный из куска старой ровдуги, я преподнес Наре однажды утром, когда широкий человек с сыновьями ушел на большую ходьбу, а Ума сидела в чуме и скоблила шкуры.

Девочка Весна не удивилась: она взяла подарок, держала его на вытянутой руке и смотрела, как белая стайка прыгает и вертится на ветру.

— Нравится? — с надеждой спросил я.

Нара помолчала немного, будто желая всласть налюбоваться бусами.

Из ее рта вырвался лукавый смешок, искоса она глянула на меня.

— Боишься, что все расскажу отцу?

Слова Девочки Весны меня добили. Я ответил глухо и зло: «Нет», — и пошел к своей работе.

Той же ночью я решил бежать и проклинал себя за прежнюю слабость.

Железный рог

Все рухнуло, когда солнце заняло над сопкой место, означавшее середину дня.

К стойбищу приближалось не три, а четыре ездовых оленя.

Впереди ехал Ябто, а рядом с ним на огромном чернолобом быке — чужой человек. Он казался единоутробным братом хозяина стойбища, ибо так же не имел шеи, был одинаков с ним ростом и шириной плеч.

Но Ябто не имел братьев.

Этот человек был тунгус и носил прозвище Железный Рог. По его щекам скакали олени, с нижних век на щеки падали стрелы, по переносице полз змей, а рот был квадратным. Из всех тунгусов, покрывающих себя татуировками, он был первым в умении скрывать настоящее лицо.

Ябто и Железный Рог знали друг друга много лет — с тех самых пор, когда мужчины нескольких ненецких и тунгусских семей объединились для похода к верховьям Йонесси. Оба были тогда мальчишками, такими, как нынешние сыновья широкого человека.

Ябто встретил тунгуса в половине малой ходьбы от стойбища, и эта встреча заставила широкого человека отказаться от охоты.

— Славные у тебя парни, — сказал Железный Рог, — сильные. Мне бы таких, да я, брат, одинок.

— Отчего не женишься?

— Не хочу.

Шитолицый расхохотался, запрокинув лицо, и олени на его щеках отпрянули от змея.

— А парни славные, — повторил он. — Наверное, ждут от отца наследства — панцирей или железных рубах. Эй ты, — тунгус развернул оленя в ту сторону, где стоял Ябтонга, — есть у тебя железная рубаха?

Пока старший сын терялся, открывать ли ему рот для ответа, ответил отец:

— Хорошее железо дорого стоит. Не нажил еще…

— Пока наживет — состарится. Да и зачем наживать таким здоровым парням?

Ябто понимал, о чем говорил тунгус. Он сам не получил в наследство доброго оружия — отец по большей части предпочитал войне охоту. Панцирь светлого железа с желтой птицей на груди и островерхую железную шапку, добытые во время похода к верховьям Йонесси, отец потом променял на стадо в сто голов — он хотел стать оленеводом и навсегда уйти в тундру. Но в тот же год всех оленей прибрал мор.

В юности широкий человек мечтал об этом панцире, тайком доставал его и рассматривал желтую птицу.

Когда отец умер, Ябто не дал деревянной кукле, вырезанной в память о нем, ни капли свежей крови с охоты, ни куска мяса — дух отца расплачивался за глупость и унижение сына, проявленные в смертном теле. И после слов тунгуса он вдруг подумал о том, будет ли сыт после смерти.

Когда не на что купить доброе оружие, его можно добыть войной. Но подходящей войны боги не посылали широкому человеку, кругом жили и кочевали либо сильные, либо бедные. Эти мысли кратким остатком ветра пронеслись в его голове.