Явдат Ильясов - Золотой истукан Страница 11

И откуда это повелось — на князей, на бояр нет оков, им даже в полоне приволье. Вот уйдут сейчас домой, на Русь, и поминай как звали. Никогда их уже не увидишь.

Людожирица — ладно, хоть дружка пожалела. Другие смотреть не хотят. Отвернулись, к реке бы скорей. Вздохнуть боятся, не то что взглянуть: не дай господь — козаре передумают, опять в загон затолкают.

Эх, безобразники, пакостники. Эх, сволота.

Заметались пленные, кулаками замахали. Но, наткнувшись на копья, обессилели. Сидели, плакали, ругались.

— Сами — первые изменники.

— За что Калгаста сгубили? Добриту с Нежданом?

— За что нам век в цепях вековать?

Руслан, тот лихорадочно выхватывал из пестрых речей, изменчивых событий подходящие слова и мысли, лепил из них оправдание — себе, проступку своему:

— Всему — Доброжирова хитрость виной. Род на бояр, на князя сердился. За то, что хлебом с нами не делились. Волхв же сбил вече с пути. Неверно, с умыслом злым, истолковал гнев божий. На честных людей его повернул. И все равно… достал негодных Род грозой, огнем, злых козар напустил на лукавых.

— А кто в накладе? — Взбесился Идар, не унять. — Безмозглый крот! Заладил — Род, Род. Правду козарин сказал: урод твой Род, сто чертей ему в рот. Был бы за нас — упас. Нет, о сытых печется. Огонь наслал Хан-Теньгрей, а Род их теперь вызволяет. Княжил Ратибор? И княжит. Жили волхвы? И живут. Добрели, бояре на жирных щах? И впредь им добреть. А тебе, орясина, — в неволе гнить. Они заодно, волхв и есть Род. Этакий бог мне боле не бог. Иного найдем, смерды. У козар — Теньгрей. У ромеев свой бог. У алан, басурман. Поглядим, который лучше…

— Что, Арслан, скучно? — Старый козарин присел на корточки, сумрачно вздохнул. — Да-а, сыне, худо в неволе. Знаю. Сам не раз был в плену — у ромеев, славян. Народ мы неуемный, лезем всюду — случается, хватают нас. Правда, урусы — люди хорошие. Не то что ромеи. Те бесчеловечны. Урусы пленных не бьют. Одевают. Еды у них — вдоволь. Доставит степь хоть малый выкуп — ступай себе, друже, домой, да больше не попадайся. Одно плохо — для них, конечно, не для нас, — ленивы урусы. То есть, не то что ленивы, я неверно сказал, работать они здоровы — надо же столько земли перепахать, а медлительны очень, нерасторопны, На подъем тяжелы. Долго думают. От добродушия, что ли, это у них? Забыть его надо. Время какое? Гляди в оба, соображай мигом. А то живо голову снесут. Ты, сыне, не кисни. Изнутри сталью застынь. Иначе — зачахнешь. Ну, пойдем.

— Куда? Ходил уже Идар. Не пойду. Запори — не пойду. Лазутчиком вашим не буду. Убейте, не буду.

Старик изумился:

— Лазутчиком? Эх, милый. Какой из тебя лазутчик. Мешки будешь таскать. Но уговор — не пытайся бежать. Сам на стрелу каленую нарвешься и меня под плети подведешь, — доверяю, видишь, тебе.

— Это хорошо, — сказал он по дороге, — что урусы упрямы. Для них, конечно, не для нас, — вновь отметил старик с усмешкой. — Потому-то и живы, при своей-то неповоротливости. Идара, дружка твоего, уж чем не прельщали беку служить. Не хочет.

Руслан остановился.

— Как? Разве он… разве не сам? Сманывали его?

— Князева жена на колени становилась. Согласись, мол, за князем следить, о делах на Руси козарам доносить. Эх, заживем. Вином, беднягу, поили, плетьми лупили — ни в какую, «И так весь в грехах. Лучше убейте. Брата вину, свои грехи искуплю. А то — стыдно людей. Арслану — то есть, тебе — в глаза, мол, совестно смотреть: он, говорит, только путь начинает; к чему придет, кем он станет, если подле — подлость одна, сплошь сволочь». Ну, другой напросился. Богатый.

— Как зовут?

Старик усмехнулся:

— Не помню.

— Дородный, веселый?

— Вроде.

— Пучина!

— Может, Пучина, может, Кручина.

Руслана будто по голове ударили — схватился, остолбенел. И впрямь — крот слепой. Какой же ты дурак. Сечь тебя и сечь, чтоб хоть чуточку ума прибавилось…

— Не буду мешки таскать.

— Что? Тоже стыдно? — Старик покачал головой. — Эх, зеленый ты еще, зеленый. Брось. Ребячество. Всех погнали телеги нагружать. Было бы, сыне, из-за чего рисковать. Береги башку, пригодится.

Окраина стана. Вереница больших раскрашенных телег. Возле — кучи плотно набитых шерстяных мешков. Ишь, бродяги степные. Любят пестрое. Мешки — и те полосатые, красные с желтым. Немало пришлось их перекидать на телеги Руслану. Растянулся, как жердь, на траве. В очах — полосы красные. Долго держал, лежа навзничь, очи закрытыми, пока, приоткрыв, вновь не увидел небесную синь.

— Я слыхал, — просипел Руслан. — у степных людей в почете синее. У вас же все красное. А красное — цвет хлеборобов.

— Наверно, от аланов переняли. Аланы, правда, тоже конный народ, но иных корней, арийских. Пристрастны к красному. А мы — на треть аланы.

— То-то вижу: не столь уж вы, козаре, скуласты да узкоглазы, как в наших весях толкуют. Есть носатые, рослые. К примеру, ты — вовсе светлый.

— А мы не козаре. Булгаре. Потомки воинов хуннских да женщин аланских.

— Это как же? Ведь истребили козаре булгар.

— Истребили? — Старик засмеялся. — Попробуй этаких истребить. Стрел не хватит. Ну, было дело лет пятнадцать-двадцать назад. Разбранились наши ханы, Батбай и Аспарух. Первый по нижней Кубани стал кочевать, второй — на буграх, у верховьев. Козаре — то есть, хазары, милый ты мой, видят, булгары в раздорах, значит, сил у них меньше — ударили по Аспаруху. Ничего, не пропал. Ушел на Дунай. Войско царя ромейского, Константина Погоната, вдребезги разнес, взял

Добруджу. Теперь славянами тамошними правит. Без стычек кровавых поладили — славяне рады, что от ромеев избавились. Часть булгар поднялась по Итилю, и сейчас племена идут волна за волной, всю мордву разогнали. А мы, Батбаевы, остались. Может, тоже туда уйдем. Но пока в Тавриде, кочуем, по Бузану — Дон по-алански, по нижней Кубани. Булгары в Хазарской державе — самый крупный, первый народ. Хазар истинных — горсть.

— Однако вы им покорились.

— Считается, что покорились. А так — на свой лад живем. Хазары тоже смесь хуннов с аланами, но в речных долинах сидят. Хлеборобы. Садоводы. Рыболовы. А мы — пастухи, охотники. Хану, бекам своим подчиняемся. Ну, дань кагану хазарскому платим. Каган — из рода тюркских царей Ашина. Потому и сумели хазары нас победить, что тюрки их поддержали. В них большая тюркская примесь. Глянь, вон хазары настоящие. — Он показал бровями на трех молчаливых мужчин, не спеша проходивших мимо. Скулы острее, халаты пестрее. — Встань, сыне, возьмись за мешки. Уйдут, — опять дозволю отдыхать.

Поймав недоверчивый взгляд Руслана, он усмехнулся. Да, усмешливый старик, тут ничего не скажешь, только невесело все усмехается.

— Что, дивно: недруг пленного жалеет? Но ведь ты — не железный. Надорвешься, кто купит. Ну, не хмурься. Просто так жалею. Какая мне выгода оттого, что тебя продадут? Я, сыне, и сам… Ладно. Садись. Есть сейчас принесут.

— Хуни, булгаре, козаре… — Руслан вздохнул. — Еще тюрки какие-то. Поди разберись, сколько вас. Кто это — тюрки? Что за народ? Иной, чем булгаре?

— Не то чтоб иной. Тоже с востока, наших кровей. Язык, считай, один, обычаи сходны. Но позже пришли, лет этак сто пятьдесят назад. Хазары до них нам подчинялись, оттого — не любили, живо с тюрками снюхались. Тюрки сперва побили нас, но потом князь Орхан сплотил всех булгар, скинул тюркскую власть. При хане Кубрате, при тезке моем, — старик горделиво расправил усы, — все степное приволье над морем было нашим. Но умер Кубрат — распалось великое царство. И одолели нас хазары с тюрками.

— А кто аланы?

— Сарматское племя. Народ из степей хорезмийских. Издавна здесь кочуют, с туманных скифских времен. Потому-то у всех крупных рек — названия аланские: Дунай, Днестр, Днепр. От ихнего «дон», то есть поток. Аланы — вроде закваски окрестным народам: во всяком, кто обитает близко к степи, течет боевая аланская кровь. Вся степь к востоку от Дона к приходу хуннов гудела под табунами коней аланских.

— А хуни кто? — выпытывал Руслан. Залез в чертову пасть — сосчитай, сколько зубов. Узнай, как именуются, который острее. Может, увернешься.: — Слышал я, хуни — самый дикий народ на земле.

Кубрат — оскорбленно: — От кого слыхал?

— От старших. От разных людей. От волхвов.

— Это, сыне, для истинно диких всякое племя, опричь своего, — дикое, темное. Хунны — точнее, хунну — древний народ, сказал Кубрат. Прародители славных степных племен. Многих, ныне — гордых, племен в помине не было, когда пращуры его под этим честным именем пасли стада в дальних синих краях.

… В краях с деревьями с чешуйчатой корой.

С дыханием из острого ветра, слоями подвижных туч, красным песком, на лету хрустящим, белой пылью, до неба вздымающейся.

С заносами из сизого галечника.

С пургою из камней размером с трехлетнего бычка.

С бурей, дождем проливным, с глазом из ясного солнца, со знаком из полной луны.