Филиппа Грегори - Хозяйка Дома Риверсов Страница 11

Костер был такой высоты, что взгромоздить Жанну наверх оказалось делом нелегким. Ее изувеченные ноги неуклюже скребли по перекладинам лестницы, переломанными пальцами она ни за что не могла ухватиться. Солдаты грубо ее подталкивали и под зад, и под спину, и под бедра, а потом какой-то здоровенный парень, быстро взбежав по лесенке, взял ее за ворот грубой рубахи и втащил наверх, точно мешок, рывком поставил на ноги и прислонил к столбу. Снизу ему бросили кусок цепи, и он, несколько раз обмотав эту цепь вокруг ее тела и накрепко соединив звенья, даже подергал за нее, проверяя на прочность, точно мастеровой. Тот деревянный крест он сунул Жанне на грудь под рубаху. Вдруг к костру сквозь толпу протолкался какой-то монах и поднял вверх распятие. Жанна не сводила с распятия глаз, и я, к стыду своему, ощутила вдруг, что даже рада этому: ведь так она не заметит меня в моем нарядном платье и новом бархатном головном уборе, стоящую среди представителей высшей знати, которые громко переговариваются и смеются, ожидая кульминации действа.

Священник обошел вокруг костра, читая что-то на латыни – это было ритуальное проклятие еретику, но я почти не слышала его из-за пронзительных возгласов одобрения и непрерывного гула, висевшего над возбужденной толпой. Наконец из ворот замка вышли несколько человек с зажженными факелами и направились к костру. Окружив его, они бросили факелы в кучу дров, однако те лишь задымились и разгораться не желали – видимо, кто-то нарочно смочил их, чтобы костер горел медленней, а жертва страдала как можно дольше.

Клубы дыма уже почти скрывали Жанну, но мне все же было видно, как шевелятся ее уста; она по-прежнему не спускала глаз с высоко поднятого распятия и все повторяла: «Иисус, Иисус!», и вдруг меня озарила мысль: а что, если и впрямь свершится какое-нибудь чудо? Что, если начнется гроза и ливень потушит пламя? Или примчится стремительный как молния отряд арманьяков и освободит ее? Однако никаких чудес не случилось. Клубы дыма над костром сгущались, и теперь я с трудом различала в дыму ее белое лицо и шевелящиеся губы.

Огонь занимался слишком медленно, и толпа стала обвинять солдат в том, что они заготовили никуда не годные дрова. Ноги мои в новых жестких туфлях совершенно онемели. Раздался торжественный звон огромного соборного колокола. Жанна совсем исчезла в плотных клубах дыма, лишь временами мелькал знакомый поворот головы, увенчанной бумажной «митрой» – она всегда так поворачивала голову, когда к чему-то прислушивалась. И мне подумалось, что в звоне этого колокола ей, наверное, слышатся голоса ангелов. Вот только что они говорили ей сейчас?

Дрова понемногу разгорались; языки пламени, взлетая вверх, подобрались к ногам Жанны. Внутри кострища дрова оказались гораздо суше – ведь подготовка казни продолжалась несколько недель, – и огонь пылал все ярче. В его грозном свете домишки, окружавшие площадь, словно подскакивали, словно вставали на дыбы. Время от времени в густых клубах дыма стали проскальзывать мощные языки пламени, освещая Жанну, и я заметила, что она по-прежнему упорно смотрит в небеса; потом губы ее дернулись, явственно произнесли: «Иисус!», и головка ее, точно у ребенка, заснувшего сидя, упала на грудь. Она затихла и больше не шевелилась.

И я вдруг, тоже точно ребенок, в отчаянии понадеялась: а может, она и впрямь уснула? Может, это и есть чудо, посланное ей Господом? Тут пламя взметнулось как-то особенно ярко – это загорелась длинная белая рубаха Жанны, и огонь лизнул ее обнаженную спину; затем ее бумажная «митра» стала бурой и, вспыхнув, скорчилась. Однако сама Жанна так и осталась неподвижной и безмолвной, напоминавшей изваяние, маленького каменного ангела. А костер все бушевал, в нем вспыхивали и рассыпались угли, красные искры взмывали высоко к небесам.

Я даже зубами скрипнула от горя и ужаса, но тут же почувствовала, как руку мне сжали тетины пальцы. «Смотри, не упади в обморок, – шепнула она. – Ты должна все выдержать до конца». И мы с ней простояли там до последнего, крепко стиснув руки, с помертвевшими, ничего не выражающими лицами. Словно это вовсе и не было для нас самым настоящим кошмаром, словно теперь мне не было столь же ясно, как если бы это было написано в небе огненными скрижалями, какой конец ожидает любую девушку или женщину, вздумавшую противиться законам, установленным мужчинами, и решившую самостоятельно строить свою судьбу. Я понимала, что стала свидетельницей не того, как поступают с еретиками, а того, как мужчины уничтожают женщину, возомнившую, что она в чем-то разбирается лучше их.

Сквозь жаркое марево, дрожавшее над костром, я видела замок, и окно своей комнаты, и мою подругу, юную фрейлину Элизабет, которая смотрела вниз, на меня. И когда наши взгляды встретились, я догадалась, что мои широко раскрытые глаза – как и у Элизабет – кажутся пустыми и бессмысленными от пережитого шока. Вдруг Элизабет медленно подняла руку и изобразила в воздухе тот самый знак, который Жанна показала нам когда-то у крепостного рва в солнечный денек: указательным пальцем она нарисовала в воздухе круг – колесо Фортуны, способное и поднять женщину на недосягаемую высоту, позволив ей даже королями командовать, и сбросить ее в бездну, навстречу бесславной и мучительной гибели.

Замок Сен-Поль, Артуа, весна 1433 года

Вернувшись из Руана, я еще несколько месяцев прожила у своего дяди Жана, а затем на целый год уехала к нашим родственникам в Бриенн; лишь после этого моя мать сочла мое воспитание достаточно отшлифованным и позволила мне на какое-то время вернуться домой, где они с отцом стали искать мне подходящего жениха. Так что я жила дома, в нашем замке Сен-Поль, когда мы получили весть о том, что скончалась герцогиня Анна Бедфорд и герцог чувствует себя совершенно потерянным и несчастным. Затем пришло письмо от моего дяди Луи, канцлера герцога Бедфорда, и мать неожиданно пригласила меня к себе.

– Жакетта, это как раз тебя касается, – сообщила она, когда я вошла.

Она сидела в глубоком кресле, а отец стоял у нее за спиной, и оба они строго на меня смотрели. На всякий случай я быстро прикинула, в чем могла провиниться за минувший день. Конечно, имелось немало всяких дел, которые я не доделала; кроме того, утром я пропустила мессу, оставила свою комнату неприбранной, здорово отстала с шитьем. И все-таки мне казалось, что отец вряд ли явился бы в материны покои, чтобы отругать меня за такие пустяки.

– Да, матушка? Я внимательно слушаю.

Мать явно колебалась. Она вопросительно взглянула на отца, но все же решилась и сразу приступила к главному:

– Разумеется, мы с твоим отцом хотели выбрать для тебя достойного мужа, рассматривали различные варианты… мы надеялись… Впрочем, теперь все это не имеет значения, тебе очень повезло: мы получили в высшей степени выгодное предложение. Короче, твой дядя Луи предлагает тебе брак с герцогом Бедфордом.

Я была настолько ошеломлена, что попросту утратила дар речи.

– Это великая честь, – кратко заметил мой отец. – В том числе и для тебя. Ты займешь очень высокое положение в обществе, станешь английской герцогиней и первой дамой Англии после королевы-матери. А во Франции тебе и вовсе не будет равных. Тебе бы следовало на коленях благодарить Господа за подобную милость.

– Что? – пробормотала я, поскольку была совершенно оглушена и ничего не понимала.

Моя мать молчала, только кивала, подтверждая слова отца; оба они смотрели на меня, ожидая ответа.

– Но ведь его жена только что умерла, – слабым голосом пролепетала я.

– Да уж, твой дядя Луи и впрямь отлично постарался ради тебя. Успел раньше всех, назвав герцогу твое имя.

– А мне казалось, что после смерти жены он должен немного подождать и все-таки не сразу жениться снова, – промямлила я.

– По-моему, вы с герцогом уже знакомы? – спросила мать, словно не слыша меня. – Вы ведь еще в Руане познакомились, верно? И потом вы, кажется, встречались с ним в Париже?

– Да, встречались, но ведь он был женат, – довольно глупо попыталась протестовать я. – То есть он, конечно, меня видел…

Я припомнила его мрачный взгляд хищника, который он не сводил с меня, совсем еще ребенка, и то, как я испуганно пряталась за тетину спину, спасаясь от этого взгляда. Я припомнила тот мрачный холл и немолодого мужчину, который, крепко прижимая меня к себе, что-то шептал мне на ухо, а потом как ни в чем не бывало оттолкнул, делая вид, что он тут ни при чем. И ведь это он отдал приказ сжечь Девственницу…

– Но и герцогиня там всегда была, – закончила я. – И с нею я тоже была знакома. Кстати, с ней мы виделись гораздо чаще, чем с ним.

Отец пожал плечами.

– Ну, это уже неважно. Так или иначе, ты герцогу явно понравилась. А уж твой дядя постарался ему напомнить об этом, назвав твое имя. Теперь ты станешь его женой.

– Но он же старый, – тихо промолвила я, адресуя эту мольбу матери.