Анатолий Аргунов - Студенты. Книга 2 Страница 11

Так, в раздумьях, Савва Николаевич провел какое-то время, стараясь не нарушать наступившего затишья. Девушка докурила еще одну сигарету, потом отошла от окна, села на кровать.

— Можно, я чуть полежу, голова что-то закружилась…

Савва Николаевич хотел встать, чтобы помочь девушке, но она жалостливо посмотрела на пожилого человека. Видимо, ей совсем стало неловко за себя, и она попросила:

— Вы сидите, сидите… я сама прилягу.

Савва Николаевич понимающе кивнул, развернул кресло к окну, не вставая взял в руки книгу, лежавшую на тумбочке, и стал читать…

Под утро Савва Николаевич задремал, откинувшись на спинку кресла, но его разбудил хлопок двери. Савва Николаевич открыл глаза и прежде всего посмотрел на диван. Там никого не было. Лишь лежала его курточка и скомканное покрывало.

«Ушла! Но куда? Ведь голая!» — Савва Николаевич, сделав усилие, встал с кресла. «Далеко не уйдет…» Он вышел в коридор — пусто. Только пальма, стоящая у окна, показалась ему человеком. Савва Николаевич напряг зрение — нет, обман. Значит, ушла снова к артисту-соседу, больше не к кому. И он, тяжело вздохнув, побрел к себе обратно в номер отсыпаться.

— Грехи наши тяжкие, — произнес он на ходу, не зная, хорошо или плохо, что все так закончилось…

Глава 4. Дурь

Лежа в постели, Савва Николаевич не мог отделаться от мыслей о Злате. Вот, пожалуйста, типично женский поступок: никакой логики. Савва Николаевич какое-то время тихо лежал, отгоняя от себя неприятные размышления, но они снова и снова всплывали в мозгу. «И чего я так сильно растревожился? — не понимал сам себя Савва Николаевич. — Наверное, из-за Валеркиной подружки Дины. Да-а-а, точно из-за нее». В его усталой голове все завертелось, закружилось, как картинки в анимационном мультике. Савва Николаевич какое-то время пытался понять, что к чему, а потом неожиданно заснул. Во сне как бы сам по себе возник образ Дины, будто и не было несколько десятков лет расставания.

Они случайно столкнулись в студенческой столовой. Он, высокий худющий блондин с голубыми внимательными глазами, и она, тоже блондинка с роскошной стрижкой «каре», с томным взглядом, от которого у мужчин мурашки бегали по коже.

— Здравствуй, — сказал Савва и невольно протянул руку.

— Привет, — ответила с улыбкой девушка. — Меня зовут Дина, — и подала свою теплую ладонь.

— А меня Савва.

— Значит, это о тебе Валерий говорил?

— И я тебя знаю, мне он о тебе тоже рассказывал…

Они замялись, не зная, что еще сказать друг другу.

— Вставай впереди меня. — Савва показал на свободное место в очереди.

Дина улыбнулась и, изящно выгнув спинку, так, что грудь слегка коснулась плеча Саввы, прошла за узкую стойку, отгораживающую раздачу от зала столовой. Студенты, стоящие в длинной очереди, промолчали, хотя обычно не принято среди студенческой братии кого бы то ни было пропускать впереди себя. Так может выстроиться целая группа. Но тут другое дело. Очень уж красивая и эффектная была эта девушка — Дина.

— Что будете брать? — не поднимая головы от кастрюль, спросила полная розовощекая раздатчица Серафима Поликарповна.

Именно так, а не иначе, она просила себя называть. Этим пользовались шустрые и хитрые студенты, особенно когда были на мели.

— Серафима Поликарповна, — вежливо говорил кто-нибудь из них, делая как можно более серьезное лицо. — Что посоветуете взять: плов за шестнадцать копеек или котлету за двенадцать копеек? Есть хочется, а денег, сами понимаете…

Серафима Поликарповна все происходящее принимала за чистую монету. Она молча брала тарелку и накладывала с горкой плова, да так, чтобы непременно попались кусочки мяса и со дна, где рис потеплее, а масла побольше. Такой тарелкой можно было троих накормить, но Серафима Поликарповна на вежливом и голодном студенте не экономила…

Дина взяла бифштекс с яйцом, жареным картофелем, фирменное блюдо в столовой. Такую роскошь могли позволить себе только состоятельные студенты или преподаватели из числа аспирантов и ординаторов. Шутка ли сказать, порция тянула на тридцать шесть копеек, столько же, как целых три котлеты. Кроме всего, Дина взяла кусочек бисквитного торта и стакан чая с лимоном. Чай в студенческой столовой стоил три копейки, а с лимоном десять и всегда был хорошо заварен. Серафима Поликарповна старалась не экономить на студентах, она еще девчонкой испытала голод блокадного Ленинграда, жалела их: студенты должны питаться хорошо, а горячий чай с хорошей заваркой и сахаром — основа здорового питания, считала она. Лимон же был для нее роскошью. Она так и говорила:

— А что лимон? Кислота одна, приятная, но кислота… Не завари чай, пожалей заварки, а кинь туда лимон, и что? Пить не будете, — вещала она товаркам по смене. — Лимон кладут, у кого потребности в кислом есть. Я заметила: беременные и те, кто много курит…

— А почему так? — спрашивал кто-нибудь из них.

— Ну беременные понятно, их на солененькое и кислое тянет. А вот кто курит — не понимаю. — Серафима Поликарповна мотала головой. — Может, чтобы зубы не чернели, кислотой налет отмывают… Вот чего не знаю, врать не буду. Только точно заметила: если курит женщина, всегда чай с лимоном заказывает. Хоть и десять копеек, дорого, а заказывает.

— Дина, садись вон за тот столик у окна, там Женька Вельяминов мне место держит. — И Савва показал в сторону своего приятеля, который уже поел и терпеливо дожидался друга, сохраняя ему место…

В обеденное время с местами была напряженка. Савва, чтобы не ударить в грязь лицом перед девушкой, взял себе тоже бифштекс, булочку, только чай без лимона: денег не хватило. И так почти на полтинник набрал.

За столиком они разговорились. Оказалось, что Дине уже двадцать пять. Она училась на врача, но вынуждена была уйти. Срочно нужны были деньги: мама у нее серьезно заболела.

— Нашли онкологию, прооперировали. Лечение хоть и бесплатное, но хорошие лекарства просто так не достать, только по блату… А раз блат, значит, плати. Денег у матери таких не было. С моим отцом она разошлась еще в молодости… Я его даже не помню… Пошла к декану, тот пожалел меня, оформил медсестрой в отделение нейрохирургии. Там доплата за вредность, да и вообще на хирургии платят побольше. Вот так я оказалась медсестрой… Учебу, конечно, пришлось забросить: дежурства через ночь, не до учебы.

Дина допила свой чай.

— Теперь ты обо мне все знаешь, Савва, из первых уст.

— Дина, а что с мамой?

Дина как-то отрешенно посмотрела на Савву.

— Она умерла год назад… Метастазы пошли во все органы, не удалось остановить…

— Извини, я не хотел… — начал было оправдываться Савва.

— Да нет, что ты, Савва, все как в жизни… Близкие, к сожалению, уходят, не спросив нас…

Они замолчали на какое-то время, думая каждый о своем. Но студенчество тем и хорошо, что о грустном не дают долго думать друзья или приятели. Студенчество, как единый неделимый организм, живет по своим законам: оно помогает, но оно и отторгает все ненужное, плохое и наносное… Слава студенчеству!

После той встречи Савве никогда больше не довелось поговорить с этой красивой и умной девушкой, а увидел ее в последний раз уже в гробу. И надо же было так случиться, что через много-много лет Савва узнал о ней почти все…

К Савве Николаевичу, уже известному к тому времени торакальному хирургу, привезли по «скорой» умирающего от легочного кровотечения худого, изможденного мужчину. По документам он числился Панкратовым Сергеем Константиновичем, сорока семи лет от роду. Диагноз: «фиброзно-кавернозный туберкулез». В графе «профессия» стоял прочерк. Да собственно никаких письменных подтверждений его профессии опытному доктору Мартынову и не нужно было. Достаточно посмотреть на татуировки пациента: свободного места на коже почти не осталось. А главная — бубновый туз в витиеватой рамочке — располагалась на левом плече, верный признак, что он не просто бывший зэк, а серьезный пахан из уголовной элиты.

Так оно и оказалось. После тяжелой операции по удалению всего правого легкого, которую искусно провел Савва Николаевич, Панкратов три дня провел в реанимации. Медсестры уже и не надеялись, что он встанет, но, к удивлению всех, пациент ожил и пошел на поправку. Раза два или три его навещали друзья: хорошо одетые в импортные костюмы молодые люди. Однако наколки на руках выдавали в них зэковскую братию. Удивительно, но вел себя бывший заключенный исключительно тихо. Никто не слышал от него плохого слова и уж тем более — мата, что для русского зэка вещь весьма нехарактерная. Одним словом, через полтора месяца больной Панкратов поднялся с койки и стал ходить с помощью медсестры.

Как-то ближе к вечеру в дверь кабинета Саввы Николаевича постучались.

— Войдите, — коротко сказал Савва Николаевич, склонившийся над историями болезней.