Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1) Страница 11

— Дашь почитать?

— У меня нет этой книги. Надо попросить у знакомого. Еще успеешь прочесть. А ты, вижу, тоже смирный да тихий…

— Что «тоже»?

— Пристаешь к девушкам.

— Не пристаю! Не пристаю! Я… Я… уважаю ее… Машу. И ничего плохого не сделал.

— Не сделал! А тем, что напел ей на ухо: «Любимая моя!» — думаешь, не вскружил ей голову? Ты ведь женатый!

— Да я ведь ничего. И жену не забыл, и Маше не причинил никакого горя. Только она…

— Что она?

— Хорошая, очень хорошая! И ко мне тянется.

— Хватит. Дважды увидел девушку и уже голову ей вскружил. Вижу, что надо прекратить наши хождения к тетке.

— Как это прекратить? Я должен ее видеть, без этого не могу… и она…

— Не надо! Ишь, какой лихой сердцеед выискался. Поиграться захотелось?

— Не поиграться…

— А жена?.. Нет, ходить туда больше не будем.

— Аверьян! Я не причиню ей зла.

— Не причинишь… Всякое может случиться…

На следующий день после затяжной и утомительной муштры друзья опять разговорились в тихом уголке двора. Начинался апрель, и в туманном Петербурге повеяло весной. Хотя снег еще не таял, но уже чувствовалось нежное дыхание тепла. С Балтики дул легонький ветерок.

Аверьян и Никита стояли несколько минут молча. Никита не отваживался заводить разговор о семье Мировольских. А задумчиво куривший Аверьян ковырял носком сапога слежавшийся снег. Думал о предстоящей в воскресенье встрече с Дмитрием Каракозовым. Вспомнил недавнюю встречу с ним в условленном месте, состоявшуюся в то время, когда Никита бродил по улицам города. Они сидели втроем. Третьего — низенького, с лохматыми волосами — Аверьян видел редко. Но, наверное, это был один из руководителей их тайного ишутинского кружка. В эту организацию Аверьяна вовлек Дмитрий Каракозов. Вводил он его постепенно. Поначалу они встречались в саратовском студенческом землячестве, где вели невинные беседы с участием девушек-гимназисток. Однажды пили чай, пели, танцевали под гитару. Вдруг Дмитрий завел разговор об отце Аверьяна. И тут же спросил его, собирается ли он отблагодарить царя за издевательства над отцом. Должен отомстить. Каракозов говорил о том, что отмена крепостного права — не царская милость. Царь вынужден был это сделать. Так сложились обстоятельства, что царю, как волку в западне, некуда было деваться. Смелые ишутинцы примкнули к организации, называвшейся «Земля и воля». А назвали ее так, чтобы всем было понятно — землю крестьянам и волю всему народу. И долой царя и всех его прислужников! Аверьян внимательно слушал, а в конце разговора спросил:

— А что же будет потом? Каким будет управление государством и как это государство будет называться?

— Сначала надо убрать царя! — утверждал Каракозов. — Каким образом убрать? Разумеется, уничтожить, убить! Это должны сделать землевольцы!

Страшные глаза Дмитрия горели таким огнем, что Аверьяну стало не по себе. А Дмитрий воспламенялся все больше, рисовал картину новой жизни, когда не станет кровожадного царя и люди будут совсем другими, когда поднимутся угнетенные крестьяне и сметут со своего пути всех помещиков. А этого надо ожидать. Ведь угнетенные восставали и прежде. Еще до сих пор помнят о восстаниях Емельяна Пугачева и Степана Разина! Это передается из поколения в поколение. Только тогда люди были еще как слепые котята. У них не хватало сознания. Восставали на окраинах империи, а теперь и в столице есть люди, способные указать темным крестьянам путь, по которому надо идти. Из столицы следует начинать. Из столицы! И прежде всего — убить царя. К топору звать Русь! К этому призывал Чернышевский. А его схватили и сослали в Сибирь…

Дмитрий спросил Аверьяна, читал ли он журнал «Современник»? Не читал? Жаль! Это ведь была боевая трибуна крестьянской революции. Аверьян опять робко спросил: «А все же что будет потом?» Каракозов грозно посмотрел на него и выкрикнул: «Тогда миром решат. Люди будут жить общинами. В крестьянской общине сила…»

— Ты понимаешь, Никита? — начал после воспоминаний Аверьян. — Вы в селе как работаете — собираетесь вместе, едете в поле, а там…

Никита отрицательно покачал головой.

— Разве не так? — спросил Аверьян.

— Что-то не то говоришь про общину. И не собираемся мы всем миром, и не едем в поле вместе. Ты не жил в селе и не знаешь, как там живут люди. Каждый крестьянин едет сам по себе. А после манифеста появились мужики-богачи, их называют мироедами, они арендуют землю у безлошадных и бедняков, которых в селе больше, и за их счет богатеют. С мироедами крестьянам не по пути. И мой отец ненавидит богатеев, помещиков и власть имущих, проклинает их в тесном кругу родных и близких людей. Боже упаси услышит кто-нибудь чужой и донесет в полицию, тогда беда.

И Никита начал пересказывать слова отца. После манифеста девятнадцатого февраля крестьяне стали жить еще хуже. Какая это свобода? Наделы земельные мизерные. Крестьянам оставили меньше третьей части земли, а остальную захватили себе помещики. Придумали какие-то «отрезки» в пользу помещиков. Сами помещики да царские чиновники подсчитали и объявили, что, мол, после реформы девятнадцатого февраля у жителей села оказалось земли больше, чем следует согласно указу о новых наделах. И тогда помещик эту «лишнюю» землю прирезал себе. К тому же — самую плодородную, а «освобожденным» хлебопашцам по своей щедрости оставили худшую. Отрезал, чтоб ему здоровье и язык отрезало. А община или сельская сходка отвечала за всех, никто не имел права выехать из села без разрешения общины. Вот почему голь безлошадная отдавала внаем или продавала свои наделы. А мироед тут как тут: «Давай землицу, а я тебе немного рубликов подкину».

После разговора с Никитой Аверьян призадумался. Как же так, Каракозов возлагает надежды на общину, убеждает, что деревня пойдет за ними, а вот селянин Никита говорит, что нет согласия между теми, о ком заботится Каракозов и его друзья, что выползают какие-то мироеды, скупают и арендуют землю. Никита заблуждается. Будущее России в селе, в чистых душой и неиспорченных трудовых людях. Нет! Каракозов прав. Стоит только убить царя и скинуть царедворцев и всех его приспешников, и тогда начнется воля…

— Ты, Никита, ничего не понимаешь. Вот увидишь, скоро взойдет солнце свободы. Мы вызовем это солнце и зажжем его.

Никита удивленно хлопал глазами. О чем говорит этот пылкий человек? Хотел спросить, кто же это — мы? Не думает ли Аверьян, что и он, Никита, вместе с ним зажжет солнце… да и как же его зажечь, если оно само всходит, никого не спрашивая.

— А как это можно зажечь солнце, Аверьян?

— Наивный ты парень, Никита. Это такой образ. Ну как тебе сказать? Так пишут в книгах.

— А!.. В книгах! В книгах легко писать, а как же его вызвать, ежели оно само ходит вокруг земли…

— И этого ты не знаешь. Солнце не ходит вокруг земли.

— Э! Не морочь мне голову. Утром всходит, а вечером заходит. Не обманывай, Аверьян.

Но Аверьян вдруг перевел разговор на другую тему.

— Очень хочешь повидаться с Машей?

Ни кита встрепенулся, наклонился к Аверьяну и, тяжело дыша, произнес:

— Хочу. Мы пойдем к ней, Аверьян?

— Пойдем, пойдем. Только не завтра, а на будущей неделе.

И Никита сразу же сник, на лицо набежала тень. «Переживает, расстроился, — подумал Аверьян, — видимо, Маша завладела сердцем».

— Завтра я пойду один, мне надо старушку проведать, родственницу моей матушки. Она захворала, я там долго буду, возможно, придется врача вызвать, ведь она одинокая. А в следующее воскресенье обязательно пойдем. Ну, что ты нос повесил?

— А я думал…

— Ничего, больше соскучится, горячее встретит.

И подумал Аверьян, что теперь Никита в Машиных руках и на него можно положиться.

— А может быть…

— Что «может быть»?

— Может быть, пойдем все-таки завтра?

— Нет… Я никак не могу. Подожди восемь дней, это ведь недолго. Тогда я тебя провожу, а сам пойду к старушке.

— А я один пойду.

— Не надо! Послушайся меня. Это в твоих интересах. Маша еще больше соскучится по тебе. И для тебя будет лучше. Понял?

— Понял.

— А чтобы ты поверил мне, я даю тебе вот это письмо. Спрячь его в карман. И требую от тебя, слышишь? Как присягу! Никому ни слова ни о том, что ходили к тетке, — это раз, а во-вторых, никому не проговорись об этом письме. Его потом отнесешь Мировольским и отдашь Маше, чтобы не видела и не знала Олимпиада Михайловна. Это тайна. Понял? Вручаю его тебе сегодня, так как в понедельник фельдфебель посылает меня с командой в Кронштадт и в суматохе я могу забыть отдать. Передай, пожалуйста, Никита!

— Хорошо! Все сделаю, как ты сказал, и никому ни слова.

…В воскресенье Никита весь день бродил по казарменному двору как неприкаянный. Аверьян вернулся, когда уже стемнело, и поговорить с ним не удалось. Мимоходом бросил фразу: «В будущее воскресенье Маша ждет тебя».