Жюль Верн - Кловис Дардантор Страница 11

— Жан, ты в здравом уме?

— Утро вечера мудренее. И потому завтра сообщу тебе о совете, что нашепчет мне ночь.

ГЛАВА V,

в которой Патрик по-прежнему считает, что его хозяин лишен утонченности

К восьми утра на юте еще не появилось ни одного пассажира. Между тем море не было настолько беспокойным, чтобы вынудить их сидеть по каютам. Невысокие средиземноморские волны мягко покачивали «Аржелес». Мирную ночь сменял солнечный день. И только из-за лени путешественники остались на своих койках, вместо того чтобы встретить восход светила. Одни не могли стряхнуть с себя остатки сна, другие предавались неясным мечтаниям. И всех их зыбь укачивала, словно младенцев в колыбели.

Речь здесь, конечно, идет только о тех счастливчиках, что даже в шторм не страдают от морской болезни, а не о бедолагах, чувствующих себя всегда плохо, даже в хорошую погоду. К последним относились супруги Дезирандель и некоторые другие, кто смог бы восстановить свое физическое и душевное равновесие лишь по прибытии судна в порт.

На редкость прозрачный чистый воздух прогревался сияющими лучами. Подрагивала блестками мелкая морская рябь. «Аржелес» шел на скорости десять миль в час, держа курс на юго-юго-восток, по направлению к Балеарским островам. Мимо корабля проплыло несколько судов, украшенных султанами дыма или сверкавших на фоне чуть затуманенного горизонта белизной своих парусов.

Поглощенный своим делом, месье Бюгараш расхаживал по капитанскому мостику. Когда же у входа на ют показались Марсель и Жан, капитан спустился к ним пожать руки:

— Надеюсь, ночь прошла спокойно, господа?

— Да, вполне, — ответил Марсель, — лучше не может быть. Не знаю ни одного гостиничного номера уютнее каюты на «Аржелесе».

— Я того же мнения, месье Лориан, — заявил Бюгараш, — и не могу себе представить, что можно жить где-то, кроме как на борту парохода.

— Скажите об этом месье Дезиранделю, — посоветовал молодой человек, — и если он разделяет ваш вкус…

— Нет, такое я не скажу ни этой рептилии, ни остальным, подобным ему, поскольку сия публика совершенно неспособна оценить радость морского плавания! — воскликнул капитан. — Это же настоящие сундуки, и место им — в трюме! Такие пассажиры просто срам для судов! Впрочем, если платят за проезд…

— Да-да! — смеясь подтвердил Марсель.

Жан, обычно разговорчивый и экспансивный, выглядел чем-то озабоченным и на этот раз ограничился тем, что пожал морскому волку руку, участвовать же в разговоре не стал.

Но Марсель не отставал от капитана.

— Как вы считаете, когда покажется Мальорка?

— Мальорка? Около часу дня. Вскоре мы увидим самые высокие из гор на Балеарских островах.

— А мы сделаем остановку в Пальме?

— Да, где-то до восьми вечера, на то время, какое нам потребуется на погрузку товаров для доставки в Оран.

— Надеюсь, мы успеем осмотреть остров?

— Остров — нет, но город Пальму, который, как говорят, того заслуживает, вероятно.

— Что значит «как говорят»? А вы сами разве не бывали на Мальорке?

— Бывал. Раз тридцать, если не сорок.

— И вы никогда не осматривали остров?

— А время, месье Лориан, время? Разве оно у меня есть?

— Ни времени… и, быть может, ни охоты?

— И правда, нет охоты! Есть люди, которые скверно чувствуют себя на море. А вот мне не по себе на суше!

И тут Бюгараш расстался с собеседником и вернулся на капитанский мостик.

Марсель повернулся к двоюродному брату:

— Жан, что это ты сегодня с утра молчалив, как Гарпократ?[41]

— Потому что думаю, Марсель.

— О чем?

— О том, что я тебе сказал вчера.

— А что ты мне сказал?

— Что у нас появилась единственная в своем роде возможность сделать так, чтобы этот господин из Перпиньяна усыновил нас.

— И ты все еще размышляешь об этом?

— Да, признаться, всю ночь я ломал над этим голову.

— Жан, ты это серьезно?..

— Вполне. Ведь ему хочется иметь приемных детей, так пусть возьмет нас! Лучших ему, я уверен, не найти.

— Ну и фантазер же ты, Жан!

— Видишь ли, Марсель, быть солдатом — это очень даже неплохо! Вступить в Седьмой африканский стрелковый полк — дело вполне почетное. Однако я боюсь, что армейская карьера сегодня совсем не то, что раньше. В доброе старое время люди воевали по три, а то и по четыре года. Продвижение по службе, повышение в чинах, награды — все это было обеспечено. Но нынче война — я имею в виду европейскую — стала почти что невозможной, если учесть огромную численность армий, которые нуждаются в управлении и прокормлении. Для наших молодых офицеров, во всяком случае, для большинства из них, реальна лишь одна перспектива — выйти в отставку в чине капитана. Военное ремесло, даже в случае большой удачи, теперь уже никогда не даст того, что давало лет тридцать тому назад. Большие войны сменились большими маневрами. С социальной точки зрения это, безусловно, прогресс, но…

— Жан, — прервал его кузен, — нужно было думать об этом раньше, до поездки в Алжир…

— Объяснимся, Марсель. Как и ты, я всегда готов поступить на военную службу. Однако, если бы богиня, чьи руки полны даров, вздумала бы теперь осыпать нас ими…

— Ты что, спятил?

— Как можно!

— Ты что, уже видишь в этом месье Дарданторе…

— Отца…

— Но при этом забываешь одно условие: чтобы усыновить, ему необходимо было бы опекать тебя в течение шести лет до совершеннолетия. Разве он этим занимался?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Жан, — или, во всяком случае, я этого не заметил.

— Вижу, к тебе возвращается здравый смысл, дорогой Жан, поскольку ты снова шутишь…

— Шучу и вместе с тем не шучу.

— И ты ведь хорош: не спас этого достойнейшего человека ни в бушующем море, ни в огне пожара, ни в сражении!

— Да, не спас… Но спасу… или, скорее, мы с тобой спасем его…

— Каким образом?

— Не знаю, но в том, что так будет, ни капельки не сомневаюсь.

— И где это произойдет — на суше, на море или в воздухе?

— В зависимости от обстоятельств, и не исключено, что в ближайшее время нам представится возможность проявить себя.

— Уж не ты ли сам создашь такую возможность?

— А почему бы и нет! Мы сейчас находимся на борту «Аржелеса», и, если предположить, что месье Дардантор упадет в море…

— Что, что? Надеюсь, ты не намерен выбросить его за борт?..

— Нет, конечно, но все же… Допустим, он падает в море… Ты и я, мы оба бросимся за ним, словно ньюфаундленды.[42] И вышеозначенные ньюфаундленды, после того как спасут месье Дардантора, становятся приемными собаками… то есть приемными сыновьями.

— Говори лишь о себе, Жан! Ты-то умеешь плавать! А я нет, и если мне представится только такой способ принудить этого замечательного человека усыновить меня…

— Хорошо, Марсель! Я буду действовать на море, а ты — на суше! Но давай договоримся: если ты станешь Марселем Дардантором, я не буду тебе завидовать, а если мне предстоит носить сие блистательное имя, то… Но лучше бы, чтобы он усыновил нас обоих…

— Я не хочу даже отвечать тебе, мой бедный Жан!

— Избавляю тебя от этого… при условии, что ты позволишь мне действовать, как я сочту нужным.

— Вот это-то и беспокоит меня, — возразил Марсель. — Ты ведь высказываешь мысли одна другой безумней, притом с серьезностью, которая за тобой никогда не водилась…

— Потому что над этим стоит задуматься. А вообще не волнуйся: я буду все воспринимать с веселой стороны, и если даже моя затея не выгорит, пулю в лоб не пущу.

— Да осталось ли еще что-нибудь в твоей голове?

— Кое-что еще есть.

— Повторяю, ты просто спятил!

— Оставь!

На этом и прервался их разговор, которому, впрочем, Марсель не придавал никакого значения. Затем, покуривая, друзья стали прогуливаться по юту. Подходя к поручням, молодые люди не раз замечали слугу Кловиса Дардантора, неподвижно стоявшего у корпуса машины в безукоризненной дорожной ливрее.

Что он здесь делал, чего ждал, не выказывая при этом нетерпения? Оказывается, караулил, когда проснется его господин. Такой вот человек состоял на службе у месье Дардантора — оригинал ничуть не меньший, чем хозяин. Правда, между ними существовали и большие различия.

Патрик — так звали слугу, хотя он и не был шотландцем — вполне заслуживал свое имя, унаследованное от патрициев Древнего Рима: изысканные манеры этого сорокалетнего мужчины, отменно воспитанного и столь же приличного, контрастировали с бесцеремонными ухватками перпиньянца, которому он служил по воле одновременно доброго и злого случая. Гладкое, всегда чисто выбритое лицо, несколько скошенный лоб, не лишенный гордости взгляд, полуоткрытые губы, за которыми поблескивали отличные зубы, тщательно причесанные белокурые волосы, хорошо поставленный голос, благородная осанка — далеко не полная и чисто внешняя характеристика Патрика, державшегося с таким видом, будто он член английской палаты лордов. Находясь в услужении у богатого перпиньянца пятнадцать лет, он не раз испытывал желание расстаться с ним. Точно так же и у месье Дардантора не раз возникала мысль указать слуге на дверь. В действительности же они не могли обойтись друг без друга, хотя трудно было вообразить натуры более противоположные. Не жалованье, впрочем довольно большое, привлекало Патрика, а убежденность, что хозяин доверяет ему абсолютно, что было вполне оправданно и заслуженно. Но его самолюбие очень страдало от фамильярности, болтливости и чрезмерной экспансивности южанина, отличавших господина. На взгляд слуги, месье Дардантору недоставало хороших манер, и он к тому же и не хотел вести себя с тем достоинством, какого требовало его социальное положение. Например, то, как хозяин здоровался, знакомился или выражался, сразу же выдавало в нем бывшего бочара. Ясно, месье Дардантору не хватало соответствующего воспитания, да и как он мог его получить, изготовляя, стягивая обручами и выкатывая из своих магазинов тысячи винных бочек?! Но с подобными вещами мириться нельзя, считал Патрик и не раз пытался втолковать это своему работодателю.