Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом Страница 11

— Тут надо кому-нибудь из нас притти ему на помощь, — решает Альтганс. — Что же поделать, если у пруссаков чувство товарищества уже отжило свой век.

«Чувство товарищества» — любимое выражение Грас-ника, все присутствующие это знают. Ефрейтор Неглейн молчит: он человек робкий, мелкий помещик из Альтмарки. Тем решительнее зато ефрейтор Альтганс, тощий резервист, еще совсем недавно покинувший пехотный полк, — с этим полком он принимал участие в февральском наступлении в этом же районе, получил рану между ребрами и несколько месяцев пролежал в госпитале. Неглейн охотно показывает всем глубокую ямку у грудной клетки. Он несет нечто вроде курьерской службы между батальоном в Дамвплере и ротой, не занимая, однако, должности ординарца. У него есть постоянное удостоверение, позволяющее ему во всякое время показываться на улице, — не именное, а на предъявителя. Оно лежит за обшлагом мундира, а мундир висит за его спиной, на гвозде. Понятно?

Спустя несколько минут нестроевой Бертин торопливо шагает по деревянным настилам, кратчайшими путями, к парку, мимо команд, отгружающих снаряды. Он выпил кружку прекрасного кофе, и в рукаве мундира у него кое-что припрятано. Кроме того, старшему наводчику Шульцу из парка тяжелой артиллерии и обоим его помощникам всегда известно, когда бывают оказии на Романь, Ман-жиён и Билли.

Глава седьмая СТАРШИЙ БРАТ

— Унтер-офицер Кройзинг? Совершенно верно. Погребение в половине седьмого.

Бертину указывают на лестницу вниз, в подземелье. В выбеленном известью подвале стоят три гроба; один из них открыт. В нем покоится то, что еще напоминает о Кристофе Кройзинге: его умиротворенное лицо, Развешанные мокрые простыни и вертящийся вентилятор охлаждают помещение, в котором, однако, уже тяжело дышать. Но Бертин скоро забывает об этом. Вот он стоит у гроба своего самого недавнего и самого несчастного друга. «Отрок смуглый и приятный лицом», говорит он мысленно словами библии. И вслед за тем в торжественном тоне: «О господи! Что есть человек, что ты не забываешь о нем? Что есть смертный, что ты чтишь его? Ибо человек, как былинка, и цветет, как полевой цветок, и отцветает».

Длинные ресницы на пожелтевшем лице и далеко расходящиеся брови, словно музыкальные знаки, выступают над потухшим овалом щек; плотно сжатые губы скорбно изогнуты книзу; линия широкого в висках, выразительного выпуклого лба уходит вверх, под мягкие волосы. Кройзинг, думает Бертин, глядя на это благородное лицо, мальчик, друг, и зачем только ты оказал им эту услугу? Зачем только ты попался? А матери верят, что их молитвы доходят, не говоря уже о надеждах отцов, о радостях будущего.

В углу стоят козлы еще для многих гробов; жужжит вентилятор. Бертин придвигает одни козлы, садится и, покачивая головой, погружается в раздумье. Перед ним опять встают блестящие буковые листья, расщепленные стволы деревьев, покрытые медной ржавчиной; вот он и Кристоф сидят на краю воронки; хромовые сапоги покоятся возле обмоток, ржавые осколки торчат из земли, серая кошка, с зелеными, как бутылочное стекло, глазами, нагло уставилась на руку Кройзинга. Все это исчезло, исчезло, так же безвозвратно, как безвозвратно ушел звук голоса, все еще отдающийся в его ушах.

«На протяжении шестидесяти дней вы — первый человек, с которым я могу говорить об этих вещах. И если вы захотите, то даже можете мне помочь». Захочет ли Бертин помочь? А куда привело Кройзинга его стремление помочь людям? Сюда…

Бертин сидит скрючившись, покачивая коротко остриженной головой; в его маленьких глазах — раздумье о непостижимом устройстве мира.

Дверь осторожно' открывается, и в подвал входит военный, худой и такой высокий, что он вынужден пригнуться. Светлые волосы зачесаны на косой пробор; он неслышно ступает по полу. На нем поношенная форма и такие потускневшие погоны и портупея, что Бертин сначала не распознает в вошедшем офицера. Затем он вскакивает и вытягивается, держа руки по швам.

— Бога ради, — говорит вошедший низким голосом, — не разводите церемоний здесь, у гроба. Вы из его части?

Он подходит к гробу.

— Вот чем ты кончил, Кристль. Ты всегда был красивым, — шепчет он. — Но утешься, раньше или позже мы все будем лежать, как и ты, хоть и не так комфортабельно.

Бертин редко встречал братьев, так мало похожих друг на друга. Лейтенант-сапер Эбергард Кройзинг прикрывает костлявыми руками лицо под козырьком фуражки, но не может спрятать двух слезинок, которые катятся по его щекам. Еще раз кинув взгляд на юное мертвое лицо, Бертин тихонько отходит в сторону; теперь и его душит невыразимая тоска, но он силится держать себя в руках.

— Оставайтесь, оставайтесь, — гудит низкий голос лейтенанта Кройзинга, — не к чему вытеснять друг друга, все равно скоро заколотят крышку. Посмотрите, тут ли носильщики.

Бертин понимает и отворачивается. Лейтенант целует в лоб младшего брата.

Кое в чем мне надо просить у тебя прощенья, малыш, думает он, не так уж легко было расти рядом со мной, под моим началом. Но почему ты был так похож на нашу мать, постреленок, а я — только на отца?

Снаружи слышен топот сапог. Входят два санитара. Как всегда безучастные, привыкшие к своему ремеслу, они

стараются ступать тише при виде лейтенанта. Сперва выносят два других гроба, простые сосновые ящики. Бертин помогает саперам вынести их из дверей и поднять по лестнице, чтобы братья подольше остались одни.

Когда чужие уходят, Эбергард Кройзинг вынимает из кармана брюк маленькие ножницы для сигар и срезает со лба прядь волос — для матери. Он тщательно прячет их, в плоский бумажник. Но разговор между братьями никак не может кончиться.

— И зачем ты только, Кристль, завидовал моей коллекции марок? Зачем мы с тобой постоянно ссорились? Может быть, мы дожили бы еще до настоящей мужской дружбы. Как хорошо и отрадно, когда братья живут в согласии между собой, говорил доктор Лютер. Благое пожелание! Нашей семье не везет. Ей не придется посещать красивый склеп на протестантском кладбище в Нюрнберге. Ты упокоишься в Католической земле, а меня разорвет снарядом и обязательно сожрут крысы. Ну, давай закроем твою каморку, позволь оказать тебе эту последнюю услугу, мальчик!

Задыхаясь от глухих рыданий он еще раз целует брата в холодный рот, в темный пушок на щеках, затем заботливо прилаживает крышку к длинному ящику и умелыми пальцами завинчивает ее по углам. Когда Бертин возвращается с обоими санитарами, мимо них решительным шагом, уже надев фуражку, проходит офицер. Он направляется наверх, на землю, освещенную косыми лучами солнца.

Погребение стало будничным явлением, чуть прикрашенным некоторой торжественностью. Трех павших воинов отпевает полковой священник, стихарь которого едва прикрывает мундир, его повседневную одежду. На похороны посланы, под командой унтер-офицеров, делегации от частей, к которым принадлежали убитые; баварские нестроевые солдаты приносят венок из буковых ветвей — последний привет резервной части стоящей у фермы Шамбрет. Оттуда никто не получил отпуска для присутствия на похоронах. Один над другим стоят три гроба в узкой могиле. Бертин ловит себя на том, что вздыхает с облегчением, когда юного Кройзинга опускают последним: ему, значит, не придется еще и после смерти нести на себе бремя своих ближних. Так как два других мертвеца — артиллерийские ездовые, убитые в пути при поездке за боеприпасами, карабины их товарищей салютуют над могилой заодно в честь всех троих. Затем траурное сборище поспешно рассеивается. Каждый пользуется редким случаем купить шоколад, консервы или опрокинуть рюмочку спиртного в кабачках Билли.

Унтер-офицер из госпиталя подходит к лейтенанту Кройзингу: рота уже затребовала и забрала вещи его брата; он передает Кройзингу список, который тот рассеянно просматривает и прячет в карман; в те немногие секунды, в которые это происходит, Бертин обдумывает и принимает решение. Выпрямившись, он подходит к брату своего друга и просит разрешения поговорить с ним. Эбергард Кройзинг с легкой насмешкой смотрит на него. Эти злополучные нестроевые стараются использовать каждую встречу с офицером, чтобы потолковать о своих маленьких нуждах или невзначай пожаловаться. Этот вот, по-видимому еврей с высшим образованием, хочет, наверно, выклянчить отпуск или что-нибудь в этом роде.

— Выкладывайте, — говорит он, — но поскорее, а то от своих отстанете.

— Я не из этой части, — говорит озабоченно Бертин. — Я хотел бы минут десять побеседовать с глазу на глаз с господином лейтенантом. Дело касается вашего брата, — прибавляет он, заметив нетерпеливый жест собеседника.

Местечко Билли сильно разрушено огнем, но кое-как приведено в порядок. Идя по улице, оба молчат, оба мысленно еще стоят у свежей могилы.

— А ведь трогательно, что ему принесли венок, — вскользь бросает Кройзинг.