Лео Яковлев - Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества Страница 11

Вторая ее сторона состоит в том, что эта книга действительно и независимо от целей ее автора является уникальным собранием разного рода свидетельств, позволяющих восстановить многие события дореволюционной жизни Сталина в их фактической последовательности.

Третья ее сторона и главная особенность в том, что почти все материалы, в которых автор этой книги видит убедительные доказательства отстаиваемой им версии джентльменского поведения молодого вождя, при более пристальном их рассмотрении, увы, свидетельствуют об обратном: играл бывший семинарист с полицией свои тайные игры, в чем убедится каждый, кто внимательно и непредвзято их рассмотрит.

Именно это, почти не выходя за рамки книги А. Островского, мы попытаемся сделать в следующих главах данного романа, расчленив дореволюционную жизнь товарища Сталина на серию эпизодов. Итак, расчлененка начинается. Однако перед этим — лирическое интермеццо в две-три странички.

Глава V.

Тысяча девятьсот третий год.

Лирическое интермеццо

Я всё жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом.

Не раздобыть надежной славы,

Покуда кровь не пролилась.

Отшумел 1902 год, когда товарищу Сосо впервые в его удалой жизни посчастливилось практически лично «организовать» кровопролитие, подставив батумских рабочих под солдатские пули. Конечно, батумская кровь по своему количеству и качеству несопоставима с потоками этой субстанции, ожидавшими осчастливленную им часть человечества в будущем, но лиха беда начало. Теперь уже никто в бандитско-революционных кругах не скажет, что он вместо ожидаемого кровопролития чижика съел. В то же время отвечать за свои зверства по полной в его планы не входило. Когда убивали людей, имевших свои семьи, своих близких, товарищ Сосо спрятался так глубоко, что мог после ареста в 1903 году взывать из темниц к милосердию власть предержащих, сначала притворяясь больным, потом — как единственный сын у своей одинокой и больной матери.

Ну вот, товарищ Сосо сидит в тюрьме, готовясь к отбытию в административную ссылку, а я, спустя сто шесть лет — осенью 2009 года — сижу за столом и листаю толстую книгу под названием «Доклады по делам, назначенным к слушанию Тифлисской Городской Думы, 1903 г.» (Тифлис, Электропечатня Грузинского Издательского товарищества. Большая Ванская ул., 1903) и перед моими глазами течет повседневная жизнь большого интернационального города — одного из самых любимых мной городов на Земле. Мелькают милые топонимы, звучащие для меня как музыка: Дидубе, Ортачалы, Авлабар, Вери, Майдан… Кто-то просит землю под застройку, кто-то жалуется на соседей, нарушающих прочность дома и т. д., и т. п. Тифлисская Управа озабочена необходимостью отвода земли в Навтлуги для кладбища военного госпиталя и Михайловской больницы и предлагает выделить для этой цели территорию в таких пропорциях:

— под православное кладбище — 15 десятин;

— под армяно-григорианское — 17 десятин;

— под католическое — 6 десятин;

— под лютеранское — 6 десятин;

— под магометанское шиитское — 2 десятины;

— под магометанское суннитское — 2 десятины;

— под еврейское — 1 десятину;

— под молоканское — 1 десятину.

Так что и мертвые не обойдены заботой живых. Пройдет несколько лет после этого решения Управы, и 7 августа 1909 года из тифлисского ночлежного дома в Михайловскую больницу будет доставлен Бесо Джугашвили, который через пять дней — 12 августа — умрет в ее стенах от цирроза печени, как и положено запойному пьянице-сапожнику. Похоронят его на тех самых пятнадцати православных десятинах кладбища, выделенных управой для Михайловской городской больницы, но точно указать место захоронения не смог даже его собутыльник — сапожник Егор Незадзе — последний, кто видел его живым. Так неблагодарное человечество лишилось возможности поклониться могиле отца нашего гения всех времен и народов. Впрочем, самого гения судьба его отца никогда не интересовала. У него были другие заботы — он ковал наше с вами счастье в горниле революций.

Сам я на этом кладбище не был, но когда грузины говорят о своих покойниках, я вспоминаю Сабурталинское кладбище в Тбилиси, где похоронены близкие моей жены. Помню, что оно оставляет светлое впечатление — в этом уголке Земли нет тревог. Там живут удовлетворение прожитым и вера в будущие встречи. На темных камнях светлые очертания лиц. Богатые и бедные могилы соседствуют в мире. Душу обволакивает грустное веселье. Вспоминаются даже грузинское кладбищенские анекдоты, вроде того: стоит перед добротным памятником задумавшийся грузин.

— О чем задумался, дорогой? — спрашивает его подошедший родственник покойного.

— Как же так: вот здесь — годы жизни уважаемого Котэ — «1920–1999», а тут написано: «Прожил шесть лет»?

— Понимаешь, дорогой, наш уважаемый Котэ считал временем своей жизни только те шесть лет, когда он заведовал продуктовой базой!

Жаль, что я сам не планирую своей могилы на Земле: мой прах должен быть развеян в указанных мною местах, но если бы мне ставили памятник, я бы по примеру уважаемого Котэ попросил бы указать в качестве времени моей жизни только годы, прожитые мной после падения ненавистного мне режима, установленного в моих краях товарищем Кобой и его соратниками. Вернемся, однако, в Тифлис 1903 года.

Не забыты были в нем и духовно-эстетические потребности населения: господину Исправляющему должность Тифлисского губернатора сообщают, что в местном Ремесленном училище «взрослые юноши (ученики III класса) питаются чтением Майн-Рида. Чтение не организовано. Духовные интересы юношей находятся в пренебрежении: они не только не воспитываются, но и развращаются пустотой содержания или ложными предложениями». Однако заведующий училищной библиотекой при «проверке фактов» выражает несогласие с этими замечаниями и сообщает, что с 1 сентября по 15 января было 1322 выдачи книг, «из коих лишь в 15 случаях сочинения Майн-Рида; чаще всех читаются произведения Пушкина, Тургенева, Гоголя, Лермонтова, Гончарова, Григоровича и др.

Задолго до ленинского плана ГОЭЛРО тифлисские думцы тщательно изучают возможности строительства гидравлической электростанции на Куре, всесторонне сравнивают ее с вариантом строительства тепловой (паровой) электростанции для электроснабжения Тифлиса, находя при этом время для разбирательства попыток некоей Мелании Пурцеладзе присвоить кусок городской земли…

В общем, город жил привычной жизнью. Не всем в нем жилось хорошо, но так уж был устроен свет, и тем, кому было плохо, помогала благотворительность, также присутствующая в «Докладах» Тифлисской Думы, и на добрые перемены в будущем оставалась надежда.

Но, как говаривал в свое время царь Соломон, «если Господь не охранит города, то напрасно бодрствует страж». И мудрый еврей был прав: напрасно многочисленные стражи пытались охранить этот город, Господь почему-то просмотрел и не воспрепятствовал появлению в мире другого еврея по имени Мордехай Леви. Мордехай начал с ненависти к своей матери, с нетерпением ожидая, когда она умрет, чтобы завладеть наследством, продолжил свое восприятие мира ненавистью к соплеменникам-евреям, публично призывая к их истреблению, а закончил ненавистью ко всему человечеству, для которого он (под именем Карла Маркса) изобрел примитивную зоологическую философию «освобождения», требуя, чтобы глупые народы всего мира признали его новоявленным мессией. Некоторые признали. Это было отвратительное существо — возомнивший о себе хам с явными признаками вырождения. В своей относительно долгой жизни он проработал всего несколько дней, а всю остальную жизнь был побирушкой, питаясь и содержа семью за счет Энгельса. Его жизнь — это яркий пример придуманного им «абстрактного труда», на котором этот прощелыга создал все свои идиотские теории.

Отсутствие личного опыта конкретного труда в работающем коллективе, того самого труда, который, по мнению его содержателя и кормильца Энгельса, сделал из обезьяны человека, привело к тому, что человеком в полном смысле этого слова Мордехай-Карл так и не сумел стать. Этот бездельник, изолированный от нормального человеческого общества, не знал элементарных основ человеческой психологии, по законам которой любой «пролетарий» или люмпен, получив реальную власть, сразу же перестает быть «пролетарием» или люмпеном и приобретает отнюдь не пролетарские замашки морального урода, не сдерживаемого гуманными традициями, впитавшими бесценный опыт многих поколений людей, несших бремя власти в многовековом процессе эволюционного развития этого института. Таким образом, придуманная Мордехаем «пролетарская революция» (о которой так долго говорили большевики) нарушает естественный процесс совершенствования человечества, содержащий в себе единственный путь спасения.