Лебединая охота - Алексей Николаевич Котов Страница 11

Хо-Чан покраснел. Вино вскружило голову измотанному до предела за день китайцу, а придавленная страхом обида на очередную злую шутку вдруг кольнула его в самое сердце. Перекошенные смехом лица вокруг уже не казались Хо-Чану страшными, а скорее уродливыми.

«Великий Хан рядом с тобой, – сказал он сам себе. – Кого ты боишься?»

Бату не поддержал шутку и смех стих.

«Пора!» – решил Хо-Чан.

Немного путаясь в начале своего рассказа, он громко – чтобы слышали все —рассказал Бату о том, как сегодня утром молодой монгольский воин ни за что толкнул его, и он чуть не сломал позвоночник. Хо-Чан не стал упоминать о том, что приказал воину нести за ним бревно. Во-первых, его приказ был отдан только после того, как его толкнули, а, во-вторых, молодой монгол и не думал выполнять его. Но Хо-Чан сказал, что шел, чтобы выполнить приказ Великого Хана. Кто бы выполнил его, если бы он остался лежать на земле у арбы?

– У воина был синий нагрудник с золотым кречетом, – закончил свой рассказ об обидчике Хо-Чан. – А на его левом наплечнике след от удара копья.

В шатре стало тихо. У Хо-Чана огнем горело лицо. Лица вокруг вдруг него вдруг слились во что-то общее и пугающее. Китаец снова потянулся к вину…

– Твой воин? – Бату посмотрел на Кадана.

– У меня таких удальцов сотни три, – уклонился от прямого ответа Кадан. Он спокойно выдержал взгляд Великого Хана. – И каждый из них стоит сотни других воинов.

– Найдешь и покажешь мне его, – хладнокровно сказал Бату.

Кадан склонил голову в знак согласия. Когда он поднял глаза, первый взгляд, который он поймал, был взглядом Бури. В темных и узких глазах «медведя» больше не было дерзкого вызова. Бури хорошо знал воина с нагрудником, украшенным золотым кречетом и следом от удара копья на доспехах. Весельчака-монгола звали Сэргэлэн, и не так давно он сватался к младшей дочери Бури Болорцэцэг. Бури протянул кубок и отлил часть кумыса в кубок Кадана. «Разделенное горе – уже наполовину счастье, потому что человек находит новых друзей».

«Умен же, дьявол! – не без восхищения толстяком подумал Кадан. – Все понимает мгновенно. Даже неохота ссорится с ним… ну, тогда… потом»

Снова повеселевший и явно захмелевший Хо-Чан уже ничего не видел вокруг. Он распевал вместе со всеми монгольскую песню и, вытягивая длинные ноты, по-петушиному задирал голову, обнажая худое, дрожащее от напряжения горло.

«У меня хорошие воины, – усмехнулся Бату, наблюдая за Бури и Каданом. – Если нужно, они перегрызут друг другу глотки, как настоящие волки, но если им угрожает лань, они объединятся для охоты на нее…»

Бату подумал о том, что нужно отправить Хо-Чана в Китай. Он поднес к губам чашку с кумысом и на секунду замер. Словно соткавшись из густого, спертого воздуха и гула голосов где-то под сердцем возникло чувство раздражения. Пытаясь понять, откуда оно, Бату скользнул взглядом по лицам гостей. Хо-Чан снова пел, и его глаза превратились в узкие щели с набухшими, синеватыми веками. Бури и Кадан уже не смотрели друг на друга.

«Молчат, хотя могли бы и поговорить, – подумал Бату. Он усмехнулся: – Значит, договорились уже…»

Его мысль вернулась к китайцу. Бату наконец понял, что раздражение вызывает именно он, а не Бури и Кадан. Ему вдруг захотелось сорвать давящий на плечи тяжелый, дорогой халат и швырнуть его в китайца.

«И тогда пройдет твоя усталость…», – мелькнула в голове Бату странная мысль, обещающая облегчение.

Великий Хан тут же отогнал ее.

«Хо-Чан еще пригодится, а когда мои волки, через год, забудут его жалобу на монгольского воина, я верну мастера…»

9.

Шли медленно… Андрей сильно припадал на левую ногу.

– Опирайся на плечо смелее, трясца тебя возьми, – Гридя обхватил Андрея за талию и крепко взял его поясной ремень. – Что как девка голову в сторону воротишь?

– Думаю…

– А ты лютее думай, ходчей ползти будешь.

У ограды полусгоревшей Покровской церкви присели отдохнуть на горку бревен. Еще в самом начале осады татарский заряд с горючей жидкостью попал в западную стену храма. Выгорела вся стена, полностью обнажив внутренность церкви. После пожара огромный провал в стене укрыли рогожами и теперь, темные от тающего снега, они были похожи на сохнущие, вывернутые наизнанку шкуры.

Гридя стукнул по бревну кулаком.

– Слышь, Андрей, отец Сергий кричит, мол, не отдам бревна на стены. Татары уйдут, храм восстанавливать придется, а от вас помощи не дождешься, – Гридя хмыкнул. – Пожар, мол, и тот бабы с детьми тушили, а не вы… Совсем сдурел поп.

Андрей смотрел на церковь. Ее купол и крыша еще белели снегом, а ниже уходили во тьму темные, вековые стены. Основание скрывал кустарник у забора.

– А что, не уйдет, по-твоему, татарва? – спросил Андрей.

– Не уйдет… – глухо и нехотя ответил Гридя. – Не за этим они сюда пришли, не коней попасти.

– Что ж ты там, на стене, хорохорился?

– Время такое. Когда волки вокруг, каким бы не был, поневоле к своему стаду прибиваться нужно.

– И мычать как надо?

– Что мычать?.. Я молчать не люблю.

Андрей принялся растирать пятерней колено. Досталось и ему осколком татарского камня из катапульты, но двумя неделями раньше. Ушиб все еще давал о себе знать тупой, ноющей болью.

Андрей взглянул на притихшего Гридю. Нет, совсем не из-за своей говорливости храбрился Гридя перед Данилой и его братьями. Просто не любили его в Козельске за взбалмошный, неровный нрав, вот и решил он показать всем мужской характер.

А жизнь Гриди, с самого ее начала, получилась витиеватой, как тропинка с крутого бережка. В шестнадцать лет сбежал он из дома Новгород с купцами, а через три года вернулся со скоморохами. Где свадьба или праздник – Гридя там. «Эх, жизнь весела, открывай ворота!..» Десять лет напропалую гулял, пил и скоморошествовал парень, за что и бывал бит неоднократно. Иногда пропадал из города, но всегда возвращался, и все начиналось сначала. Выпив, Гридя терял чувство меры. Он мог запросто разозлиться на ответную шутку, хотя его собственные остроты и прибаутки скромными никогда не были и тогда лез в драку. Несколько раз Андрей подбирал избитого Гридю на улице и вел к себе… Тот молча отлеживался пару дней и уходил не благодаря. А пять лет назад прибился Гридя к вдове пономаря – маленькой, невзрачной и бездетной бабенке. Все думали, опять шалит парень, но нет… Глядь, повеселела неказистая Арина и даже глазки у нее заблестели. Через год родила она девочку, а еще через два – мальчика. Гридя изменился мало, все