Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина Страница 11

дельца, умел вести переговоры плюс знание языков и манеры. Плюс респектабельный вид. Выделялся среди совдеповских выдвиженцев. Занял важный пост по линии финансов в каком-то наркомате, ездил на государственной машине с шофёром, был прикреплён к распределителю. Бабка с дочками ни в чём себе не отказывали, недостатка ни в чём не знали. Обшивались в спецателье, лечились в Кремлёвке. Билеты в первые ряды в любые театры. Бабка и тут жила барыней. Имела домработницу и Паньку в помощь. Кухарка не понадобилась – готовые блюда возили из кремлёвской кухни. Шофёр деда доставлял им домой на Метростроевскую судки с обедами из трёх блюд и большие пакеты с продуктами. Не жизнь, а малина. Кругом голод, нищета. Дед, правда, чего-то боялся, временами мрачнел, но уверял себя, что его не тронут, он человек нужный. Любил говорить: «Бог не выдаст, свинья не съест». Работал много, часто приезжал домой ночью. У него в Кремле был сильный покровитель. Не знаю кто. Идиотская семейная тайна. Девок пристроил в Кремль в стенографистки. Курсы они закончили тоже там. Они стенографировали речи членов тогдашнего советского правительства. Обе хорошенькие, изящные, росточком в мать, фарфоровые куколки. За ними ухаживали. Динка даже была влюблена в Карла Радека и одновременно в Енукидзе. Радек был остряк, любил смешить дам, Динка сказывала. Чем закончилось, знаем. И Енукидзе также, хе-хе. Девок, естественно, загнали в комсомол. Динка отлынивала, а Дора, моя мамаша, бегала на собрания, на все слёты, записалась в гимнастическую секцию, изображала пирамиды, на парадах гордо маршировала в колонне и пела: «Кто был ничем, тот станет всем!» Я тогда ещё не родился. Динка ходила в кружок танца а-ля Айседора Дункан и занималась фехтованием. К ней из Австрии прикатил Ханс, жених, они познакомились в Вене, в конном клубе. Поселился у неё на Метростроевской. Дед пытался найти ему работу, но тот всё понял и вскорости смылся домой, хе-хе. Он был из состоятельной семьи. Динка быстро утешилась и пошла учиться в Гнесинку, там познакомилась с Виктором, они поженились. Пианист, учился на дирижёра. Погиб в обороне Москвы, записался добровольцем. Хилый был, по призыву его в армию не взяли. Моя мамаша поступила в технический вуз и выскочила замуж за моего отца. Он был кремлёвским курсантом и ухаживал за ней, когда она вкалывала там стенографисткой. Представляешь, какая кодла собралась в нашей квартире? Дед подружился с зятьями, видно, бабы ему надоели. Девки собачились, бабка кричала на прислугу, прислуга за словом в карман не лезла. По воскресеньям все собирались за обеденным столом, мужчины выпивали, закусывали. После обеда играли в преферанс и Динку научили.

Ездили смотреть футбол и на скачки. И в рестораны со знакомыми молодыми артистками. Кутили как до революции. Ничего себе трио, представь: старый кокетон с замашками аристократа, а-ля лондонский денди и совдеповский босс – это мой дед. Второй – интеллигент до мозга костей, рафинированный знаток музыки – Моцарт, Бах, Рахманинов, Вальдтейфель, Хиндемит, Антон Рубинштейн и ещё Равель, Скрябин; остальные – нижний ряд, так он рассуждал, муж Динки, любимый дедов зятёк. И третий – мой папан, тоже зятёк, – абсолютный плебс, неуч и хам, от сохи, природная стихия. За столом чавкал, рыгал, на улице харкал, плевал, сморкался в два пальца прямо на асфальт. По утрам, выходя в трусах в сортир, громко пукал, и, почёсываясь и зевая, говаривал: «Эхма, кабы денег тьма!» Мамаша злилась и шипела, а Динка заливалась смехом. При этом платёжеспособным в этой компании был только дед. Виктор нищий, да и с моего отца нечего взять. Субсидировал вылазки дед. Он умел рассчитать – где ужаться, недодать, а где раскошелиться, пустить пыль в глаза, звякнуть монетой. Довоенная жизнь была всякая: и такая, беспечная, и тёмная, страшная, для кого как. Но под крылом у деда и, главное, под защитой родственника, молодого чекиста, казалось, им ничего не грозит. Рассказываю со слов Динки. А из мамаши слова не выжмешь – болтать не любит, боится. Чокнутая слегка. Пуганая. Что ты говоришь, Лёль? Подсознательный вызов времени? Загнула! Просто мужикам хотелось хоть на время сбежать от домашнего очага. Да от домашнего очага иногда хочется хоть на край света! Бабы… Чего надулась? Это жизнь, старушка!

Он понял, что сказал что-то непонятное и обидное для молодой жены. Достал из кармана конфетку и почти силой сунул ей в рот.

– Ладно, проехали, слушай дальше. Короче: я родился в тридцать первом, рос с няней, её по выходным сменяла Панька. Она в то время рыла тоннели в метро, у нас подрабатывала. Летом бабка со мной и нянькой выезжали на госдачу, от работы деда. Там тоже на всём готовом. Дед с моим папашей приезжали по воскресеньям, возили гостинцы. Мой папаша был станичный казак, дрался с белыми, а потом охранял какого-то члена правительства, забыл кого. В тридцать седьмом того расстреляли, а папашу в тридцать восьмом посадили. Дед кинулся вызволять, его даже слушать не стали. Надо же, боялись за Виктора, небожителя – он на людях болтал совсем не то, что надо, язык распускал. Ну и немного за деда, ответственного совслужащего, сколько таких истребили и пересажали тогда. А запрятали в кутузку коммуниста, своего. Мамашу таскали в органы. Она, дура, поверила, что он шпион, и с ним разошлась. Через полгода его выпустили и послали служить на границу. На фронте он был командиром, получил ранение, довоевался до генерала или до полковника, точно не знаю, получал награды, а после войны стал большим человеком. Теперь руководит подмосковным важным секретным предприятием, депутат, живёт в шикарной квартире, имеет дачу, ездит на «Волге». Сразу после войны женился, у него родились сын и дочка. Я их не видел, мамаша запретила мне поддерживать с отцом отношения. Может, и в курсе, что он мне помогает, но так ей удобнее, самой не надо напрягаться, она хитрая. Мы с ним тайно перезваниваемся, он от армии меня принципиально не отмазал, но после помог с институтом и устроил на работу. Будешь говорить с моей мамашей – о нём помалкивай, а то станешь на всю жизнь её врагом. И на будущее: начинай почитывать газетки, иначе не найдёшь с ней общий язык, хе-хе. Усекла, старуха?

От обилия информации Лёля не знала, что и сказать. Кивнула – мол, всё поняла.

Он загнал «Москвич» в гараж и распорядился:

– Вылезай и иди к подъезду, не забудь пирожные. Чемодан я прихвачу. Пышного приёма не будет, не жди, хе-хе.

Лёлю уже начинала раздражать его манера посмеиваться всякий раз, когда ему казалось, что он сказал что-то остроумное.

* * *

Дом был без лифта. Судя по архитектуре – доходный