Юрий Сергеев - Княжий остров Страница 12

— Принести лопатку, может, попробуем?

— Давайте завтра… Если Серафим не воспротивится. Рытье могил — кощунство, а он может нас не понять.

— Ясное дело, совестно… Серафима обижать нельзя.

Смеркалось. Они вернулись к обители и застали безмятежно спящего старца в ней. Потом сходили к Николаю на край болота. Он сказал, что до тумана успел присмотреться к тому берегу. Немцев не приметил, но за лесом вроде вился дым костра. Сержант предполагал, что фашисты ждут подмоги и собак, чтобы продолжать поиск.

Опять наплыла тучка, и заморосил мелкий дождь. Трясина запузырилась, почерпнутая водой, пал мрак ночи. Они уверились, что немцы не сунутся впотьмях, и пришли в обитель. Растопили угасшую печь, тесно улеглись на полу. Егор разом уснул, словно провалился в нежилое…

ГЛАВА III

К полуночи над дубом выяснел месяц, и сокол услышал сквозь чуткую дрему уханье совы в дебрях Княжьего острова. Матерь-Сва повила гнездо свое тут вместе с его давними предками и почиталась у руссов символом Мудрости. Разбуженный сокол открыл глаза и покосился на небо — плат темный Луны в кружевных узорах ясных звездушек. Матерь-Сва царила в ночи и кружила бесшумно над спящей землей, все слыша и видя… Колдобины болота, мороком сокрытые, шевеление гадов в пучине тьмы, переклики сторожей-сверчков в сонной тиши… Мудрая матерь облетала за ночь всю землю, все долы и края, овитые океанами…

Егор Быков крадучись идет через поле, мимо желтени снопов и бессонных каменных богов. Обуревает страх и костенит в ознобе руки его, сжимающие восковые свечи, корит душу спящий ведун из обители, совестит, что полез басурманом на лихое дело… Но какая-то необоримая сила ведет Быкова к затхлой и смертной воронке у кургана. Округ густится лес, дышит и хрустит костьми, колдовским живодерством грозит. Вязнут ноги в густотравье, хочется стремглав убежать, но он идет и идет, помимо воли своей. Вот уж близка навесь леса и различим хвост самолета. Мертвенным пауком по белому кругу бегает и шевелится колченогий крест, не может вырваться… Ползут у Егора по спине холодные мурашки, но все же спускается в преисподнюю воронки и ощупывает рукой вывороченные бревна. Сноровисто копает лопаткой под ними, и скоро проваливается внутрь кургана пустота… Щемящая жуть когтит сердце его, но руки сами зажгли свечу; и полез, пополз в тесную дыру. Распрямился в глухой тьме, озаряясь свечой и вглядываясь. Под курганом просторная шатровая изба из вертикально поставленных бревен мореного дуба в обхват толщиной. Посреди избы высится домовина-гроб, долбленная из толстого кряжа, к домовине прислонен окованный щит и в ногах овитое серебром седло, а в домовине прах в воинских доспехах и остром шлеме. Вдоль стен сосуды греческие расписные и истлевшие ведра. Лежат взнузданные черепа и оседланные хребты коней, в богатых бляхах сбруй. В головах покойного, на каменной площадке, золотая соха с бычьим ярмом, золотые топор и чаша искусной чеканки. Над ними, в рост человека, высится знакомый бородатый идол со щитом в одной руке и золотым желудем в другой. На поясе серебряным ужом с золотой головкой-пряжкой привешен в ножнах меч.

Егор подходит ближе и видит в чаше горку золотых монет с тиснеными на них колосьями. Он взялся за рукоять меча и стер пыль с черенка прикосновением. Загорелись самоцветные каменья, и проявились грызущиеся крылатые волки. В ногах идола каменный резной ящер с золотым солнцем в раскрытой пасти и кровяными рубинами глаз. Подле ящера — яйцо белого камня с кулак величиной. Егора привлекла тонкая щель распила вдоль яйца. Он осторожно снял верхнюю половину и увидел на желтке из янтаря костяную иглу. Испуганно закрыл яйцо и поглядел вверх. Над домовиной сидит на бревне золотой петух, беззвучно кричит, растворив клюв и распушив кованые перья. По левую руку от усопшего груда оружия: наконечники копий, остатки кольчуг и топоров, палиц и ножей. По правую руку стоит закопченный обычный глиняный горшок с торчащими черными костьми. Егор опять берется за меч на поясе идола и с трудом извлекает его из ножен. Меч выкован из неведомого, искрящегося при свече железа, с травленой вязью славянских букв: «Святослав». Егор легонько ударил лезвием по камню, и раздался тонкий колокольный звон… И вдруг затрепетали свечи, опахнуло ветром, и они разом все погасли. Егор в страхе сжимает меч в руке, ничего не видя в кромешной тьме. Что-то обвально рушится с живым вздохом, и обступает его звенящая тишина. Он зажигает трясучими руками свечу и с ужасом видит, что вход завален землей. Егор подскакивает туда, роет мечом, выгребает ладонями липкую землю, а она все рушится и плывет под ноги, не давая хода. В отчаянье он со всей силы втыкает меч по рукоять в рыхлую хлябь и слышит могильный стон… Вдруг кто-то больно ударяет его по щеке, и Егор вопит, отбивается мечом от ползущих со всех сторон гадов и тут же видит перед собой светлый лик старца Серафима… В его руке горит свеча, а рядом испуганные лица Окаемова и Селянинова.

- Что с тобой?! Орал как резаный, — прошептал сержант. Чуть карачун со страху не хватил, когда ты врезал мне сонному по морде. Ну, думаю, все-е… немцы прихватили.

Ошалевший Егор потряс головой и обрадованно выдавил:

— Приснилось…

С трудом разжал закостеневший кулак правой руки и недоуменно поглядел на левую кисть. Большой палец на ней саднил, как от ожога наплывшего со свечи воска.

— Да у вас лицо белей полотна, как у мертвого, — проворчал Окаемов Егору, укладываясь спать.

— Крястись — Серафим кивнул на божницу. — Крястись! Сыру землю оручи, смерть кликаць ходиць душа твоя. Крястись святому радзицелю!

Егор перекрестился, чтобы ублажить старца, и краем глаза поймал усмешку Окаемова. Тот проговорил:

— Когда недоля пристигнет и большевики Бога чтут? Как же… неохота помирать… Не обижайтесь, Егор Михеевич, ведь сразу же полегчало. Ведь так?

— Полегчало…

— У нашего Барского села такая церква распрекрасная и богатая была… С Вологды понаехали, закрыли, — раздумчиво обронил Селянинов. — Теперь старикам хоть кусту молись. Их-то зачем перековывать. А попов сколь гнали через нас на Соловки… Страх вспомнить! А вишь… Человек перекрестился, и помогло. Я ить тоже втихомолку крещусь, особо когда нас немец снарядами молотил, может, и жить остался поэтому… Не нами придумано, не нам и погибель обычаям творить!

— А вы разве не комсомолец? — спросил Окаемов.

— Батяню кулачили, кто меня примет… Детворы полна изба, целая дюжина, вот миром и обжились маленько, две коровы, пара лошадей… В кулаки и записали. Слава Богу, что не успели сослать, послабление вышло. Но скотинешку загребли подчистую, лебедой спасались от голодной смерти. Да все одно в подкулачниках вырос, едва в пахари выбился… Не доверяли…

Серафим внимал им, щурил в думах глаза и вдруг достал из-за нар гусли. Все трое гостей разом умолкли и затаились. Ровно горела свеча на божнице, пальцы Серафима резво ударили по струнам. И Егору почудилось, что шатануло стены обители от мощного их взрыда и плача человечьего. Запел Серафим враз помолодевшим и набрякшим силой голосом. Он пел с закрытыми глазами, раскачиваясь: то откидываясь к стене, то коршуном нависая над гуслями. Играл незнакомую Окаемову былину. Слова текли с губ старца очень древние и малопонятные, но разум внимавших их людей улавливал суть прозрением и памятью. И души их взлетели на простор, поднятые лебедиными крылами гуслей, и увидели глаза стародавнюю быль о двух влюбленных, живших в сильном племени у могучей реки именем Ра…

Сей круг обережный в науку и здравуСлавянскому роду во память навечно…Врагам на погибель, а Богу во славу!Так зло беспредельно, а мы так беспечны…Мигнули столетья Перуна зарницей,И алчущий змей вполз по отчему Древу…Влюбились друг в друга охотник с девыцью,Взроптало все племя, взгордилось до смерци,Зловредничал каждый за красную деву,За дочерь вождя извелико прекрасну…Чтоб в племени распрь кровяную не сеять,Прогнал вождь двоих на погибель из дома,Любимую дщерь он отвергнул навеки…Ушли они, жили беспечно на брегеРеки величавой, Ра — к солнцу бегущей,В Сварога кочевье…Жалели друг друга, спасали от зверя,Кормились охотой и сбором кореньев.И вдруг! Объявилось откуда-то племяОт Поньскаго моря — лохматых зиадов.И стали жить рядом…И зависть таили зиады, увидевЛад пару изгнанных и ликами белых,Душой неразлучных, веселых и смелых.И жрец их нашептывал мужу той девы,Медовые речи глаголил в усладу,Лукаво и тайно, с улыбочкой гадкой:«Зачем тебе женщина эта, охотник?Приди к нам и сватай любых крутобедрых,Бери много жен, пышных передо и телом»….Не стал муж блазниться и в стан их не ходит,Не слушал жреца и во счастии с прежней…

 Тогда жрец к жене стал шакалом ластиться,Нашептывал в уши. глаза маслил негой:«Зачем тебе увспень сей, он не можетТебя защитить, украшенья навесить…Смотри, Наши воины грозны и сильны,И члены У них все мощны, и богатство…Ты брось поскорей своего недотепу,И к нам уходи за любого… со златом,Ты будешь и в неге…»..Смеялась над ним руса гордая дочерь,И дланью живот свой потрогала нежно.И боле она не осталась в лесу ли,У берега Ра полноводной без мужа.Страшилась зиадов вонючих, поганыхИ верой и телом!И вот девять лун миновало, и муж ейСплел люльку из ивы плакучей охранной,Все млада дитя ожидая в терпенье.Рожала она на холме, над рекою…И только успела младенца увидетьИ ладе его показать, чуять радость…Как злы и свирепы зиады настигли!Убиша обоих, глумились над ними…Бесися от крови…Но видят вдруг — люлька огнем засветилась,Дитя в ней сияет и ручками машет.Велит жрец копьем заколоть — не выходит!Сгорает копье, не достигнув младенца.А стрелы подавно как пух палит пламя.Ничто не берет сироту золотого,Хранят его Боги и бесят зиадов…Тогда черный жрец сам метнулся на пламяИ смог лишь ногою ударить по люльке…И сажею сизой извился на ветер,И вонью истек, пуще падали мерзкой…А люлька на волны могучи скакнулаИ вниз поплыла по реке синегривой,Плыла долго так и сияла, как солнце.Дитя беззаботно в той люльке качалось…Смотрело на звезды — глаза видя дедов,Могучего Рода небесную силу.Внизу по течению бысть племя — Анты!И волхв их узриша плывущее чудо.Присипил руками до брега крутогоИ поднял из люльки младенца златого.

И молвил сей волхв, обращайся к роду:«Чей сей дитя?»— Мой — сей дитя, — откликнулся старец,Сынов потерявший на сечах и водах,Один в целом свете оставшийся корень.И стал он растить и лелеять мальчонку.Учил меч держать и богам поклоняться,Водил ночью в поле под взоры Вселенной,Дедов звездоглазых смотрящих потомка…А он трепетал весь сердчишком и клялсяДостойным быть предков, и сильным, исмелым…Потом спас весь род этот муж огнеликий,Власами ковыльный и знаньем могутный.Увел дном Миотского моря от смерти,От полчищ поганых хазар и зиадов…Вода расступилась, и шли через рыбы…От Сурожа, предков оставив могилы…И звали его МОИСЕЙ, первым словомБыл назван, какое услышали богиИз вечи Трояни… Бог — Рода посланник!Дажьбоговы внуци се племя зовется.Семь лет в нем Христос у волхвов был вученье.И после того, как вернулся за море…Распят был!Зиады его погубили, узрили они в немПророка-Сварога,Небесного Бога добра и знаменья,Себе на погибель узрили и вере,Своей жесткосердной, кровавой и злобной.От жертв неразумных…Доселе пускают все стрелы и копья…Но тщетно… Ведь Солнца они не достигнут,Пускают злословья, и храмы скверняют,И в жертвенной крови славян силу ищут.Но Бог русский крепче!А зло все бессильней!Клокочет и ярится племя зиадов,Антихриста племя, тельца неживого,Во дьявольской страсти попрания мираИ жадности лютой коварства Кощея.Ползет их нечистая сила и губит,Добро, и веселье, и распри наводит,И травит людей друг на друга с оружьем.Вот зри! Их кощун мчит к святой колыбели,Где солнцем сияет младенец Арины…

У берега Ра, нашей Волги-Итиля…Сгори же ее враже семяИ пеплы развей…

Струны рокотали, и новые видения вставали перед глазами гостей Серафима. Слышался в их ритме конский топот и звон мечей, завывание ветра и хлесткие удары волн о борта стругов. Егору чудилось море и шелковый алый парус над головой. Попутный ветер гнал струги россов с богатой добычей от греков. На корме задумчиво сидел воин в скромной белой одежде с мечом у пояса… на эфесе меча грызлись крылатые волки… У воина вислые усы и бритая голова с прядью-чубом осельца через ухо с золотой серьгой. Егор ясно видел этого воина и слушал вместе с ним бородатого старца с гуслями резными на коленях. Вещун пел славу победам князя и ратникам смелым его, победившим злых хазар и с греков дань собравшим. Соленые брызги летели в струг, и бились волны, и дул ветер в паруса из алой паволоки, и рокотали струны, князя думы теша…