Режин Дефорж - Голубой велосипед Страница 12

— Дядюшка, давайте воспользуемся этим случаем, чтобы приблизить срок нашей свадьбы. Уверена, что и Лоран желает этого больше всего.

— Как тебе угодно, Камилла. Как ты ни поступишь, все будет хорошо.

— Леа, а почему бы и тебе не обвенчаться в Сен-Макорс, как и нам? Было бы прекрасно справить наши свадьбы в один и тот же день.

Дура! Леа было, в общем-то, наплевать, где венчаться, раз Лоран женится не на ней. Ни за что на свете не хотела бы она услышать, как мужчина, которого она любит, соглашается взять в жены другую женщину. Она резко ее оборвала:

— Я хочу венчаться в Верделс. Папа, поехали. Мама ждет.

Всю обратную дорогу Леа с трудом сдерживала слезы. Она чувствовала, с какой тревогой посматривает на нее Пьер Дельмас. Обычно такая разговорчивая, на этот раз она односложно отвечала на вопросы отца, и вскоре тот замолк.

Дома в Монтийяке ей недостало мужества переносить уколы Франсуазы. Она убежала в детскую, где, свернувшись калачиком на своей кровати, оставалась до ужина. Ее страдальческие глаза были сухими.

Проснувшись на заре, Леа не могла усидеть на месте. Накануне Клод обещал ей позвонить сразу же, как только приедет Лоран. Она без конца металась по всему дому. Изабелла наконец отправила ее в Бельвю узнать, как поживает Сидони:

— На свежем воздухе тебе станет лучше.

В бешенстве неслась она к Бельвю, рискуя вывихнуть ногу на размытой недавними дождями и разбитой телегами дороге. Запыхавшись, села передохнуть на скамейку перед домом. Радостно лая и прыгая вокруг, старый пес Сидони устроил ей торжественный прием. На шум хозяйка открыла дверь.

— Это ты, малышка? Почему не зашла? Ты же вся мокрая! Быстрее в дом, иначе простудишься.

Сопротивляться Сидони было невозможно. Леа покорилась судьбе и, поцеловав пожилую женщину, прошла в дом.

— Что-нибудь серьезное стряслось дома, раз ты так бежала?

— Нет, нет! Мама послала меня узнать, не нуждаешься ли ты в чем-нибудь.

— Твоя мать — замечательная женщина! Передай ей, что я чувствую себя так хорошо, как только старость позволяет. Ах, милочка! Старость — это самое худшее, что только может приключиться с человеком.

— Послушай, Сидони, все-таки лучше быть старой, чем мертвой.

— Так ли? Это говорят, пока молоды, пока кровь в жилах кипит, пока можно подняться по лестнице, не боясь поскользнуться, пока можно быть полезной. А посмотри на меня. Какая от меня польза? Я — лишний груз для твоего отца, лишняя забота для твоей матери.

— Не надо этого говорить, Сидони. В Монтийяке все тебя любят, ты же знаешь.

— Конечно, знаю. Но это не мешает мне чувствовать себя обузой. Особенно сейчас, с началом этой треклятой войны. Даже вязать не могу, из моих скрюченных пальцев и крючки, и шерсть выскальзывают. А мне так бы хотелось связать носки для наших солдат! Ведь им, бедолагам, было так холодно в прошлую войну!

По ее морщинистой щеке сбежала слеза. С тяжелым сердцем смотрела Леа, как стекала она, расползаясь в морщинках в уголке рта. В порыве нежности Леа бросилась к ногам старухи. Она упала на колени, как некогда в детстве, когда бывала очень огорчена и прятала лицо в ее пахнувшем хлебом и стиркой переднике. Как давным-давно, рука, теперь изуродованная тяжким трудом на земле, нежно погладила золотистые волосы.

— Красавица ты моя, не расстраивайся. Я старая болтливая дура, плачу не переставая. Не обращай внимания. Это из-за грозы ломит мои кости, и я все вижу в черном цвете. Ну, взгляни на меня. Что же происходит с этим ребенком? Ведь не скажешь: вот девушка, которая вскоре замуж выходит. Представляю, какое лицо состроил бы твой жених, если бы увидел тебя такой, с глазами и носом красными, как у белого кролика. Ты помнишь белых кроликов? Чего только ни приходилось выдумывать, когда наступало время их забивать. Ты никак не хотела с этим мириться. Расставив руки, становилась перед клетками, крича: «Только не их; это же принцессы, превращенные в кроликов злыми феями!» Твоему отцу и мне приходилось пускаться на разные хитрости, чтобы до них добраться. Ждали, пока не наступит ночь, и в клетки клали столько лент, сколько там было зверушек, чтобы на следующий день ты поверила, будто кролики снова превратились в принцесс и, уходя, забыли свои ленты…

Воспоминание об этой сказке из детства вызвало улыбку на губах Леа.

— Какой же я была глупышкой, верила в волшебные сказки!

— А теперь не веришь? Напрасно. Кто сделал тебя такой красивой? Конечно, существует Боженька, но и без волшебства не обошлось.

Леа смеялась.

— Перестань, Дони. Я больше не ребенок.

— Для меня ты всегда останешься моей малюткой, дитятей, которого у меня самой не было, — сказала она, заставив Леа встать и крепко прижав к груди.

Обе женщины долго не произносили ни слова. Сидони первой прервала молчание. Вынув из кармана фартука платок в клетку, она шумно высморкалась и вытерла глаза.

— Ладно, нехорошо распускать нюни. Скажи матери, пусть не беспокоится. Мне ничего не нужно. Поблагодари мадемуазель Руфь за вчерашнее посещение… Где же была моя голова? Ты не можешь уйти, не выпив стаканчик черносмородиновой наливки.

— Спасибо, Сидони. Не беспокойся из-за меня.

— Не спорь! Не спорь!

7

— Лоран д'Аржила, согласны ли вы взять в жены присутствующую здесь Камиллу д'Аржила?

— Да.

Это «да», произнесенное твердым голосом, пронеслось под готическими сводами и поразило Леа прямо в сердце. Она ощутила, как деревенеет тело, стынет кровь в жилах, останавливается сердце и ее охватывает смертельный холод.

Краски витражей, освещенных праздничным солнцем, закружились, как в калейдоскопе, окрасив в цвета радуги алтарь, где служил священник, образовав нимб вокруг одетой в кремовое Камиллы и превратив в костюм арлекина мундир Лорана. «Как у моей старой куклы Жана», — мелькнула у Леа мысль. Отдельные части волшебной игрушки постепенно заполняли всю церковь, а собравшиеся будто растворялись. Очень скоро из этой движущейся пестрой массы выделилась лишь одна холодная серая статуя. Леа испытала огромное облегчение, обнаружив, что, закрыв глаза, оказывается единственной владычицей этих красок. Гул отбросил красные цвета, будто струей крови, к возникшим на мгновение сводам; звук повыше рассеял синие краски, в то время как зеленые развернулись темным ковром, на который лепестками упали желтые, розовые и фиолетовые пятна. Затем, по мере того, как шум, словно по мановению палочки, невидимого дирижера, все больше нарастал, краски сгрудились в чудовищные образы, а их пугающую — уродливость подчеркивала жирная черная линия, которой они были обведены. Вдруг перед Леа выросла еще более страшная сатанинская фигура. Охвативший ее ужас был так силен, что она вскрикнула.

Откуда тянуло этим невыносимым жаром? Кто отогнал чудовищ? Куда исчезли яркие танцующие краски? Почему все выглядело таким мрачным? А эта разрывавшая сердце и стучавшая в висках музыка?..

— Мадемуазель, не угодно ли вам собрать пожертвования?

Чего добивался от нее этот колосс в красном? Зачем обращался к ней этот человек в смешном костюме, в шляпе с пером? Что невыносимо сдавливало ей руку?

— Леа…

— Мадемуазель…

Она повернулась налево и различила, как в тумане, лицо жениха. Пожатие? Его ладони? Она резко высвободилась. По какому праву осмелился он к ней прикоснуться? А что это за тип в красном протягивал ей обтянутую белым шелком корзиночку? Чтобы она собирала пожертвования?.. А что дальше? Неужели он не понимал, как ей непереносима сама мысль о том, что придется ряд за рядом обойти всех присутствовавших, одной рукой поддерживая платье из светло-розовой кисеи, а в другой держа корзиночку?

Привратник настаивал:

— Мадемуазель, не угодно ли вам собрать пожертвования?

— Нет, спасибо, — ответила она сухо.

Тот удивленно на нее посмотрел. Обычно молоденькие девушки любили собирать пожертвования, потому что у них появлялась возможность похвастаться своим нарядом… Он огорченно повернулся к Франсуазе, которая торопливо согласилась. Ее улыбка была торжествующей…

Наконец служба закончилась. Перед алтарем, заваленным грудами белых цветов, молодожены выслушали поздравления родных и друзей.

Когда подошла очередь Леа, которую только гордость удерживала на ногах, похорошевшая, чуть раскрасневшаяся Камилла протянула к ней руки и прижала к груди.

— Моя Леа, скоро наступит твой черед. Будь так же счастлива, как я сейчас.

Леа равнодушно позволила себя обнять. В ее потрясенном сознании кружились слова, за которые она цеплялась: «Это неправда… это лишь сон, дурной сон… это неправда, мне привиделось, это дурной сон… неправда…»

Подталкиваемая Клодом, она неподвижно замерла перед Лораном.

— Расцелуй его, — сказал Клод.

Ликующая музыка органа сопровождала шествие. В длинном платье из поблескивающего на солнце кремового сатина, под вуалью из слегка пожелтевших от времени кружев, которые много поколений женщин из рода д'Аржила носило на своих свадьбах, шедшая чуть впереди Камилла была восхитительна. Легкая ручка новобрачной лежала на руке мужа, который предупредительно подстраивался под ее походку. В платьях из розовой кисеи сзади шли восемь подруг невесты со скрытыми под капорами милыми личиками… Леа не переносила кисею и розовый цвет.