Степан Злобин - Степан Разин Страница 12

Но мальчишка уже скакнул на колени Михайлы, обнял его за шею.

– Боярину-батюшке перво иди целуй ручку, бесстыдник! – тянула нянька мальчишку.

– Отстала бы, старая дура! – отмахнулся мальчишка. – Дядя Миша, кататься! – заскулил он плаксиво.

– Досуга нет нынче, Боря. Постой, в иной день покатаю...

Старший сын воеводы, шестнадцатилетний Федор, слишком толстый для своего возраста, затянутый натуго пояском, подошел к отцу, привычно поцеловал его руку, поцеловался с дядей.

– В объезд возьмешь нынче, как обещал? – спросил он Михайлу.

– Из градских ворот никуды! – решительно оборвал воевода.

– Велика напасть! – пренебрежительно отмахнулся Федор. – Мы к Болдину устью только струги смотреть!

– До стругов поезжай, а дале – ни шагу, – разрешил отец. – Да к делам пора обыкать: перво с нами поедешь в Приказну палату. Мать поесть велела бы дать, там скажи.

В белых сенях накрывали стол, ставили блюда.

– Боярыня, нам недосуг, – выходя одетым, сказал воевода. – Наскоро лишь закусить.

Спешить, казалось, и некуда, но боярину не до еды.

– Да много ли тут, боярин! Пироги со стерлядочкой, да икорка, да...

– Брось! Квашена молока дай да хлебушка свежего. То нам и в путь, – беспокойно сказал воевода.

– Хоть икорки! – настаивала боярыня.

– Рыбное с молоком не идет.

– А хлеб-то ржаной – аль боярская пища?!

– В обед расстараемся, Машенька-свет, а ныне – дела! Вишь, к обедне и то недосуг, – прервал воевода. – Ты птичницу не забудь отодрать за потраву. Тепличну клубнику павлинам скормила, проклятая баба!..

Наскоро похлебав, торопя за собой брата и сына, воевода вышел во двор.

Конюх торопливо разбирал дрожащими пальцами конскую гриву, выплетая одною рукою тесьму, другой проводя гребешком по волнистому волосу.

– Сказывал, с вечера заплетать для волны, – строго сказал воевода.

– Ей-богу вот, с вечера... – заикнулся конюх.

Боярин ударил его в подбородок серебряной рукояткой плети.

– Божишься еще!..

– Прости, осударь боярин, проврался! – на коленях воскликнул конюх, зажав окровавленную бороду.

Вереница конных помчалась от воеводского дома: четверо стремянных стрельцов, два конюха с заводными лошадьми, воевода с братом и старший сын воеводы Федор, одетый в платье стрелецкого сотника.

По пути сам боярин ударил плетью в ставень князя Семена Иваныча Львова. В ту же минуту стольник Семен выехал из ворот своего дома в сопровождении одного холопа.

– Слыхал, Семен, вести? – спросил воевода.

– Слышал, боярин. К тебе было выехал...

– Отколе прознал?

– Лазутчик меня взбудил час назад, пришел на ладье с верховьев...

– Где лазутчик?

– Угнал назад, воевода боярин...

В Приказной палате они замкнулись. Боярин развернул на столе чертеж Московского государства, и все склонились над ним.

– Писать царицынску воеводе, тотчас дал бы вести в Казань голове Лопатину, чтобы нам разом с ними ударить. Лопатин с верховьев погонит воров к низам, а мы снизу досюда вот, к Черному Яру приспеем. Тут бой, – указал Прозоровский, ткнув пальцем в Черный Яр. – Согласен, Семен Иваныч?

– Поспеть бы, боярин!

– Как струги? – обратился боярин к брату.

– Поедем глядеть. Должны завтра готовы быть.

– Четыре тысячи наших стрельцов да тысячи две у Лопатина будет. Пушечный бой у нас сильный... Как хочешь, Семен, а разом добить воров надо. Живем, как в какой-то орде: кто хочет, тот скочит!.. – говорил воевода. – Кого на бою не побьешь, того вешать. Пущим заводчикам головы сечь али связанных в Волге топить, чтобы мук устрашились... Ан знаю тебя: с поноровкою ты к казакам! Как будут побиты, я сам к расправе приеду... Да разбегаться по Волге отнюдь не давать, не плодить разбоя... Кои насады готовы, ты те, князь Семен, начинай снастить. Пока оснастишь – и достальные тоже поспеют, – приказал воевода Львову. – Прошлый год осрамились, так нынче побьем на корню, чтобы отцов своих не срамить еще пуще...

Царицын

Степан Тимофеевич вместе с ватагой Уса нагнал свое войско, когда смеркалось и разинцы подошли к бугру, у которого в позапрошлом году был разбит караван, шедший в Астрахань.

Бывшие в первом походе казаки вспоминали, как они пришли сюда не опытными воинами, а почти безоружными лапотниками.

Бугор весь порос бурьяном. Прежние их землянки осыпались и были размыты дождями. Среди травы чернели узкие дыры, подобные лисьим норам или медвежьим берлогам. Старые разинцы торопились их захватить, чтобы было поменьше работы, другие принялись за рытье новых. Иные из казаков тащили на берег челны и, опрокинув вверх днищами, устраивали под ними ночлег, а большинство повалилось просто в траву. Конные стали подальше от берега и в стороне от дорог, в ореховом поросняке.

– Наполохал ты нас, атаман! Как так можно? Ить ты пропадешь – так и войску пропасть! – укорял Наумов. – Послал бы кого из нас – привели бы и мы Василия!..

Разин созвал к себе есаулов. Он указал до рассвета обложить городские стены Царицына крепкой осадой, чтобы царицынский воевода не мог дать вестей о них ни в верховья, ни на низа.

Затем он выслал конный дозор вверх по Волге, чтобы московские стрельцы не напали внезапным ударом, а также чтоб разведать хлебные волжские караваны.

Всю ночь вокруг городских стен Царицына кипела невидимая работа: разинские есаулы передвигали свои полки по дорогам, ведшим со всех сторон к городу. Еще до рассвета Царицын был обложен многотысячным войском. Ни по одной тропинке стало нельзя ни войти в городские стены, ни выйти из них.

На бугор, где был раскинут шатер атамана, пришел обрадованный Наумов.

– Тимофеич, ан наши заветны стружки с астраханской стороны под стенами с прошлого года как были, так и лежат, и большие челны там лежат на песке! – радостно сообщил он.

– Не поспели, стало быть, воеводы в Астрахань их увести! – обрадовался Степан.

С Дона переволокли они с собою только легкие челны. Струги и большие челны для них были находкой. На стругах разинцы становились хозяевами волжского понизовья. Разин велел тотчас спускать суда на воду, оснастить парусами и ставить на них пушки. Ватагу Василия Уса, ходившую по Волге, Оке, Хопру и Медведице, он указал посадить на струги.

– Тимофеич, ишь, прибыли сколько у нас! – пожаловался Степану Наумов. – Боба, Алешка Протака, Василий Ус – захребетнички все: прийти-то пришли, а харчей у них лишних не слышно! Да мужики отовсюду лезут. Попутно с Дона тысячи две набралось. Чем эту ораву станем кормить?!

– Еще будет прибыль, тезка! Теперь что ни час прибыль будет. Земля закипела, – ответил Разин. – А что ты меня спрошаешь? Кормить – твое есаульское дело.

– На ногайцев нам, что ли, грянуть? – в раздумье спросил Наумов.

– На ногайцев?.. – Разин задумался.

– Что с ними цацкаться, батька! Едисански ногайцы, сам знаешь, ворье! Зазеваешься – так тебя же пограбят!

– Коли мочно у них барашков да коней купить подобру, то купляй, а добром не дадут, то и силой бери, – согласился Разин.

Царицын проснулся от набатного звона со всех церквей.

Жители выбегали полуодетыми из домов, спрашивали друг друга, что случилось. По улицам на городские стены бежали стрельцы, пушкари. С наугольной башни над Волгой ударила осадная вестовая пушка.

– Э-ге-гей-эй! Пушкари-и! – закричали из-под стены разинцы. – Не басурманы налезли. Степан Тимофеевич Разин с Дона к вам припожаловал! А станете весть подавать об осаде, то в стены войдем и город пожжем и ваши пушкарски семейки все насмерть побьем!

Осадные пушки умолкли. Замолк и набат.

Взобравшись на стены, горожане увидели вокруг города, как им показалось, бесчисленное конное и пешее войско. У надолб, невдалеке от стен, развевались разинские знамена. На парусах вверх по Волге шел караван стругов, с которых на город глядели медные пушки.

– Эй, царицынский люд! Слышьте, воля пришла! Секи воевод, отворяй ворота!

– Отворяй ворота, не бойся! Наш батька только бояр побивает! – кричали снизу казаки.

– Мы страшимся, не стало бы худа над нами. Вы нам укрепление дайте, что худа не станет! – несмело крикнули сверху после молчания.

– Опосле проситься к нам будете – батька не примет! – ответили снизу.

Еремеев, ездивший за лошадьми и мясом к татарам, примчался из степи. Он рассказал, что ногайцы кочуют верстах в двадцати от Царицына, но мурза не хочет продать ни коней, ни овец, говоря, что страшится за то государева гнева.

Разин вспыхнул:

– Пойду-ка я сам торговать к собакам! Покажу, кого надобно больше страшиться!

Василий Ус уверял, что если пойти в верховья, то сами крестьяне дадут им хлеба и мяса. Степан хотел ему доказать, что в низовьях Волги войско не будет голодным. Для этого ему нужно было не меньше чем тысяч в двадцать стадо овец. Кроме того, множество нового люда прибыло пешим. Старая казацкая поговорка гласила, что пеший – не воин. Надо было их всех посадить на коней. Тысячи три коней были нужны сейчас же. Разин хотел показать Василию Усу свое уменье воевать, свою пригодность к тому, чтобы стать первым среди атаманов.