Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год Страница 12

– Господин полковник, разрешите, я пока гляну санитарные эшелоны? Возможно, рядом кто-нибудь стоит!..

– Идите, голубчик, да долго не задерживайтесь, чтобы не отстать ненароком.

Курашвили поклонился. Через площадку ближнего вагона стоявшего рядом пустого эшелона он перешёл на другую сторону. На следующих путях тоже стоял эшелон, мёртвый и пустой, Курашвили таким же образом миновал его; железнодорожный узел Белосток был большой, и путей было много. На четвёртых или пятых путях он увидел санитарный поезд, паровоз пускал пары, а рядом со вторым вагоном Курашвили увидел двух военных чиновников. Он направился к ним, представился, они тоже представились, это были комендант и старший врач санитарного поезда № 1 гродненского крепостного лазарета. Поезд стоял в ожидании отправки, и они стали разговаривать: они прибыли час назад забрать раненых из 10-й армии.

– Пекло, коллега! – сказал комендант. – В десятой-то… оттуда везём… жмёт германец!

– Много обмороженных и с потерей крови, – добавил главный врач.

Курашвили слушал, курил, комендант смотрел в сторону паровоза, он ждал отправки, главный врач стоял спиной к вагонам, на вагонных подножках курили санитары и раненые. В какой-то момент Курашвили увидел, что санитары и раненые зашевелились, стали оглядываться и сторониться, они раздвинулись, и на площадку вагона вышла сестра милосердия. Один санитар спрыгнул и подал ей руку, сестра сошла на землю и решительными шагами пошла в их сторону. Курашвили смотрел на сестру и не мог пошевелиться. Это была…

Худощавый комендант увидел её и поджал губы, крепыш лет пятидесяти, главный врач обернулся и стал чертыхаться:

– Принесло на мою голову, ведь не хотел соглашаться! – Он бросил папиросу под ноги и стал затаптывать. – И не соглашусь!

Сестра подошла, кивнула всем, взяла главного врача под локоть и отвела на несколько шагов. Комендант тоже бросил папиросу, Курашвили о своей забыл…

Комендант промолвил:

– Всем хороша, да только… – Он не успел договорить, часто раздались три свистка, паровоз дал гудок, и эшелон задрожал. Шептавшиеся сестра и главный врач махнули друг на друга руками, и сестра с недовольным лицом пошла к вагону, откуда с площадки ей уже призывно махали и – Курашвили это отчётливо увидел – радостно улыбались раненые и санитары. Они протянули ей руки, и сестра исчезла в тамбуре.

Главный врач, проходя мимо Курашвили, в сердцах высказался:

– Обещался её матушке, моей сестрице, присматривать, и с неё взяли обещание не своевольничать, так, представляете, рвётся в полковые санитарки, прямо как сноровистая лошадь постромки рвёт, говорит, что вот, мол, разгружается полк, так она готова прямо в этот полк… Приедем в Гродну, спишу, от греха подальше!

Когда сестра проходила мимо Курашвили, она мельком глянула на него и неожиданно сунула ему в руки какую-то книжицу, но Курашвили о книжице тут же и забыл. Только что он лицом к лицу столкнулся с Татьяной Ивановной Сиротиной, девочкой, девушкой-гимназисткой из соседнего с ним дома, что во дворе доходного дома лесопромышленника Белкина.

Только через секунду Курашвили осознал, что произошло. Он побежал за Татьяной Ивановной, но поезд уже тронулся и разгонялся, санитары с подножек удивлённо смотрели на Курашвили и ничего не делали, тогда Курашвили остановился и стал заглядывать в окна проходившего перед его глазами вагона, но в окнах никого не было.

Ошеломлённый Курашвили проводил взглядом санитарный поезд, кругом стало пусто, и он тем же путём вернулся обратно, только эшелон, на котором он приехал, уже ушёл. Он стал осматриваться. Железная дорога проходила к западу от Белостока, а западнее железнодорожных путей простиралось широкое поле с куртинами высоких кустов. Эскадроны уже перешли на это поле, и он увидел авангард своей медицинской части: две повозки с красными крестами на брезентах – фуру и двуколку. Надо было идти, но вместо этого хотелось сесть где-нибудь на пне и всё обдумать. И закурить. Он пощупал на груди шинель, там во внутреннем кармане лежали его письма.

«Вот это да! Вот это да!» – вращалось в его голове по кругу.

Это «Вот это да!» возникло в тот момент, когда он остановился перед уходящим уже санитарным поездом. В сознании всё смешалось: он то видел, как Татьяна Ивановна идёт мимо него к главному врачу гродненского санитарного поезда, оказавшемуся её дядькой; то он видел, как она переходит через ставший родным Малый Кисловский переулок на противоположную сторону к Никитской. Видел по-разному: по Малому Кисловскому он не мог разобрать, во что она была одета и даже что это было, зима или лето. Он видел только её лёгкую изящную фигуру, а тут! А тут она шла прямо на него. Тут она была ещё более изящная, совсем близко, в белой, скрёпленной под подбородком головной накидке, длинной, почти до локтей; в наброшенном на плечи пальто, под которым белел передник. Она была похожа на монашенку, светлую, с крестиком – вышитым красными нитками на груди.

Сесть было негде, не торчал ни один пень. Курашвили остановился и увидел, что рядом с повозками возятся фигуры, одна фигура распрямилась во весь рост и посмотрела в его сторону. Это был Клешня. Теперь, даже если бы пень появился, сесть уже было бы нельзя. Он одёрнул шинель и нащупал что-то в кармане и вспомнил, что это книжка, сунутая ему в руки донельзя рассерженной на своего дядьку Татьяной Ивановной. Он её такой ещё не видел, а она его не узнала.

Курашвили огляделся, между ним и повозками лежал нетронутый снег, он поискал глазами что-нибудь вроде колеи и нашёл. Он перешёл на колею и пошёл к повозкам, к лагерю, на ходу вынул из кармана книгу, это был томик Чехова. Он покрутил его и на уголке обнаружил пропитавшую матерчатую обложку засохшую кровь. «Книжка какого-нибудь раненого, – подумал он и подумал ещё: – Умершего раненого!»

Вокруг повозки ходили и разглядывали старший фельдшер, Клешня и кузнец. Курашвили остановился в нескольких шагах, он держал в руках книжку и, делая вид, что занят, стал слушать и, как бы невзначай, поглядывать на компанию. При его приближении все трое остановились, но, увидев, что врачу не до них, продолжали своё дело. Из их разговоров Курашвили понял, что треснула передняя поворотная ось фуры, это была большая беда, потому что поменять ось не было возможности, вокруг были только поле и кусты. Это встревожило Курашвили, фура была слишком важной частью его хозяйства. В первых эшелонах, в которых приехали № 1, № 2 и № 3-й эскадроны, места хватило только для части медицинского хозяйства полка, остальное осталось в Бяла-Подляске и должно прибыть следующими эшелонами. Слава богу, что все медикаменты и большую часть перевязочного материала он взял с собой. А теперь получалось, что если ось не починят, значит что, бросать эту часть, чего-то самого нужного? С кем? На кого? Он захлопнул книжку, сунул в карман и подошёл:

– Сделайте шину на ось, шпагата много, а дальше, может быть, удастся что-нибудь срубить по дороге подходящее.

Старший фельдшер смекнул быстро, объяснил кузнецу про торчащие кругом кусты орешника, и тот взялся за топор. Курашвили, пожимаясь от влажного холодного ветра, залез в двуколку, накинул на ноги полость и стал думать о том, что произошло.

Алексей Гивиевич Курашвили, тридцати лет от роду, был потомственным врачом и москвичом. Его предки давно перебрались из Грузии, его фамилия звучала гордо – «Сын Куры», но эти русские ничего не понимали в старинных грузинских фамилиях и вечно путали гордую горную реку, на которой стоял тысячелетний Тифлис, с домашней птицей. Отец Алексея, Гиви Нодарович Курашвили, служил приват-доцентом на медицинском факультете Московского университета и имел травматологическую практику, а десять лет назад ему предложили кафедру в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге, и они покинули Москву. Алексей пошёл по отцовскому пути и кончил академию по кафедре военно-полевой хирургии и выпустился в госпиталь Московского военного округа. Жил при госпитале, а два года назад перебрался в центр и снял квартиру в доходном доме лесопромышленника Белкина, что в Малом Кисловском переулке, в двух шагах от Арбатской площади. От госпиталя было довольно далеко, но жить в Лефортове ему наскучило. Дом в Кисловском, построенный как поставленный набок ученический пенал, своим парадным подъездом выходил в переулок; под правой стеной у него располагался обширный рабочий двор театра «Интернациональный». Слева, как раз под окнами снятой Алексеем Курашвили квартиры, был уютный дворик с соседним доходным домом и воротами каретного проезда. Вот в этом доме, в соседнем, и жила Татьяна Ивановна Сиротина. В этом дворике он её и увидел первый раз, когда разгружали мебель её семьи, и потом, когда она выходила в гимназию, приходила из гимназии, гуляла с собачками, сидела на лавочке с подругами-гимназистками, в общем, довольно часто. Комнатная девушка сопровождала её до последнего класса гимназии, после Татьяне Ивановне была предоставлена свобода.