Григорий Мирошниченко - Азов Страница 12

Все казаки поднялись, кафтаны застегнули, шапки схватили…

Вскочил, словно пьяный, атаман Старой, бледный, обуянный злобой. Откинул голову и, сверкнув глазами, крикнул:

– На Дон собрались, казаки?! – выхватил клинок, блеснул им над головами удалыми. – Меня покинуть захотели? Нет, казаки, на Дон я повезу только ваши головы! Дон мне простит. Сабля моя не выдаст… К царю пришли?

– К царю… – робко отвечали казаки.

– Так дожидай указ царя! Дон нас не примет, таких дурных, без царского ответа. Мы есть послы к царю от Дона, всех казаков и атаманов? Послы ж нашлись! Мы дел не распутали, а надобно распутать. Дождемся повеленья царского…

И казаки сказали:

– Быть по-твоему, как сказываешь. Ежели казнит нас царь, ты будешь за нас ответчик перед богом и войсковым кругом. Распутывай!.. А может, ныне на Москве поляки Сигизмунда крамолу развели? И плутни свои через бояр плутуют?

Стихая в гневе, атаман Старой вложил саблю в ножны.

– Ждать будем пристава! – сказал он твердо.

И, словно в лихой час сказал он это, разом распахнулась дверь, и на пороге, смущенно оглядевшись, остановился пристав. Шапки не снял.

– Со мной пойдемте, – сказал он. – По велению царя вы в Белом городе сядете под стражу.

– Видали, казаки? – сказал Ивашка Омельянов. – Царева ласка.

– Молчи, – сказал Старой, – язык отхватят! Царь, може, и не велел…

– Велел! – поправил атамана пристав. – Живее соби­райтесь.

Старой оделся, пригладил бороду и вышел первый. Ульяна проводила атамана страдальческим, нежным взглядом. За атаманом вышли все остальные.

Левка Карпов бросил на ходу:

– За царем тюрьма не пропадет. То место вечно свято!

А атаман сказал:

– Открой-ка сени, пристав, и забери под стражу перебежчика азовского, Салтанаша. Опрос учините. Ужо он вам расскажет.

Пристав вывел перебежчика.

– Ну что ж, – сказал Старой бодрясь. – Ни пуха пи пера! Пошли!

И зашагала легкая донская станица к Белому городу – под замок.

Ульяна выглянула в окошко, упала на казачью рухлядишку, оставшуюся в ее тереме, и горько зарыдала.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Водворили легкую станицу в Царь-город, прозванный Белым городом, и казакам стало мутно и тяжко на душе, как в тюрьме-темнице. У двадцати восьми каменных башен приставлены были конные стрельцы. А у девяти белгородских ворот – Тверских, Арбатских и других – сторожили стрельцы пешие.

Заполнились стрельцами и Пушечный двор, и каменная стена, на которой замелькали цветастые, зеленые да малиновые, стрелецкие шапки. В руках бердыши. А у дверей Белого терема, где велено было держать казаков, и за слюдяными окнами денно и нощно бодрствовали московские рейтары.

– Крепка ноне Москва белокаменная! – усмехнулся атаман. – Но для нашей волюшки тюрьмы на Руси нет. Вы не печалуйтесь. Не вешайте голов, казаки мои верные! Наша звезда еще воссияет в донских степях!..

А тут и затрубил на Москве медный горластый рог. Народ побежал к Белому городу, но стрельцы стали разгонять людей, нахлынувших у девяти ворот. Стрелецкие головы насторожились. Мимо них проскакал царский гонец на белом коне и подлетел к крыльцу терема. Казаки и атаман приникли к слюдяным окнам.

– Уж не станут ли пытать нас судьи Разбойного приказа на Красной площади, казнить неведомо за что на Лобном месте? – сказал атаман и стал размашисто ходить по терему.

Гонец с силой рванул на себя тяжелую дверь.

– А которые здесь будут атаманы да казаки, послы Донского войска? – громко спросил гонец.

– Мы здесь, атаманы и казаки донские, – спокойно ответил атаман гонцу и пронзил его испытующим острым взглядом.

Гонец, боярский сын, возвысил голос:

– Царь жалует вас, донских атаманов и казаков, своей милостью. Царь пожелал видеть вас всех своими очами…

– Да ну?! – вырвалось из груди атамана. – То разве правда?

Гонец сказал потише:

– То правда! Зовет вас царь для ласки. И быть вам, казаки и атаманы, скоро-наскоро, в царской палате. Не мешкайте!

Гонец велел казакам одеться понарядней, чтоб сраму за них боярам не было.

– Да мы и так зело все прибраны. Всем Доном одевали нас, – сказал Старой. – А ну-ка, приободритесь, казаки.

И пошли они нарядные к царю. Привлеченные яркой, богатой одеждой, люди глядели на них, словно на невидаль какую. Одни кидали шапки кверху, другие шептались, третьи смотрели с завистью. Толпы людей шли за казаками до тех пор, пока казаки не уперлись в расписанные золотом и серебром высокие двустворчатые двери Красного крыльца. Атаман стоял впереди других, без саб­ли: сабли не велели брать. Он гордо поглядывал на верхи золоченых крестов и купола церквей, на переливчатые гребешки дворцовых крыш. По правую руку его стоял, не менее гордо, Левка Карпов, по левую – Афонька Борода.

В Москве пахло теплой осенью. Осенняя легкая мгла радовала душу Старого. Радовала его и вся эта суета людей, царская пышность, дворцовые громады, столпившиеся перед Красным крыльцом, высокие звонницы с крестами.

Куда-то бешено мчались царские всадники, окутанные густым паром, в островерхих шапках, с колчанами для стрел – саадаками – у поясов. Степенно да чинно шагали бояре. Им уступали дорогу и стар, и млад, все сторонились, все били поклоны. И всюду стрельцы, что радуга, пестрели своим различного цвета одеянием.

– Вот и пойми тут, – сказал Старой, поправив лихо шапку, – казнят в Москве аль щедро наградят?..

В Кремле их встретили служилые люди всяких званий, одетые в богатые кафтаны. И все толпились на Соборной площади, у Красного крыльца, у Грановитой палаты с шатровыми башенками, толпились на крыльце ее и далее, у Золотой палаты. А еще далее видны были шатровые верхи Столовой палаты, ворота Колымажные, и там тоже стояли бояре в горлатных шапках.

Двери Красного крыльца не сразу открылись. Атаман снял шапку, перекрестился и пошел по ступеням вверх. Перекрестились и все, шедшие за ним, торжественно притихшие донские казаки.

Казаки вошли в Золотую палату и сняли шапки. Царь Михаил сидел против них на троне – царском кресле, блестевшим сверху донизу искрами серебра, жемчугом и драгоценными камнями. Одежда на царе сверкала ослепительными огнями. От царской шапки, словно от солнца в яркий день, бежали во все концы алмазные огни. В руке царя был скипетр – символ власти государевой. Царь приподнял скипетр, и на руке его блеснули золотые перстни со смарагдами.

Печальный взгляд. Лицо худое, желтое…

Отбив низкие поклоны, сели бояре.

Думный дьяк Иван Грамотин поведал царю о донских казаках, которые-де, великий царь-государь, никому не сказывают, с какими вестями важными пришли к Москве. И сказывают те казаки, что, окромя царя-государя, того никому не поведают. А бояре-де, царь-государь великий, на Москве всё опасаются, как бы те вольные донские казаки ненароком войны не накликали Московскому государству с турецким султаном…

Царь поглядел на атамана пристально, приказал подойти к нему поближе. Старой подошел к царю, отвесил земной поклон. А когда выпрямился, то только тогда заме­тил телохранителей царя: по обеим сторонам престола царского стояли, словно каменные, четыре рынды в белых одеяниях, поверх шапок крест-накрест висели золотые цепочки. Рынды держали на плечах серебряные топорики со сверкающими полумесяцами.

Левка Карпов стоял на коленях и разглядывал ангелов, витающих на голубой лазури потолка, глядел на беса, загнанного в угол свода. Афонька Борода пялил острые глаза свои то на бояр, сидевших на лавках вдоль стен, то на золотистую дорогую роспись, с которой смотрели лики святых, обновленные Паисеиным. Казакам царская палата казалась раем небесным.

– Какие вести, атаман Старой, доставил? – медленно спросил царь.

Старой глянул на бояр, смолчал.

Царь голос свой возвысил:

– Мы по совету всей земли сидим на троне, а мы­слим заодно с боярами. И ты то знаешь. Ну, поведай, атаман!

Бояре пристально и зло уставились на атамана.

– Не можно, государь. Вели тебе, царь-государь, с глазу на глаз открыть то дело наше, – низко поклонился Старой в ноги царю и стал на колени.

– Встань, гордый атаман! Встань! Велю тебе отписку дать при всех боярах. Да ежели что в ней дурно сказано, гляди!..

«Великий государь бояр боится? – подумал атаман. – Не дело».

Перед ним мелькнула тень Ивана Грозного. Не такой царь глядел сейчас на него… Тот подпирал плечами небо, руками вселенную держал – так говорили. Бояре без шапок перед ним недвижимы стояли…

Наконец атаман, разодрав верх шапки своей, достал оттуда отписку и подал ее царю.

– Войско Донское пишет… – начал он, но царь прервал Старого:

– Живы ли, здоровы ли донские атаманы и казаки?

– Все живы и здоровы. Здоровья тебе желают атаманы и казаки, царь-государь! Родителям твоим здоровье на многие, многие лета!

Царь развернул послание, но читать не стал при всех собравшихся.