Марк Алданов - Могила воина Страница 12

– Я знаю эту штуку. Идея Элио, да? Карем всегда это отрицал, – сказал он довольно угрюмо. Речь шла тоже о новой моде, вернее, о возрожденной моде времен Людовика XV: многочисленные блюда обеда готовились из одного и того же мяса. Георг IV взял меню и прочел с хмурым видом. Там значились: «potage a la jambe de boeuf», «alimelles de palais de boeuf», «petits pàtès de boeuf», «poitrine de boeuf a la Hongrie», «gateau de gràisse de boeuf», «griblettes de boeuf», «hatereaux de boeuf», «clarquet de jus de boeuf» и еще какие-то мало понятные блюда, все из boeuf. – У меня тоже был как-то «souper tout en cochon»… Герцог пояснил разочарованным гостям, что diner tout en boeuf составляет только часть обеда; остальное напечатано на другой стороне меню. Король заглянул и просветлел: жаловаться на вторую часть обеда никак не приходилось.

– Это меню сделало бы честь самому Камбасересу, великому архиканцлеру покойного Наполеона, – сказал Ливен.

– Ах, не говорите мне об этом человеке, – ответил герцог. – В Париже он пригласил меня к себе на обед и я имел неосторожность ему сказать, что не очень интересуюсь едой. – «Чем же вы интересуетесь?» – закричал он, – «и зачем же вы ко мне пришли?»

Король улыбнулся, гости засмеялись. Лакеи подали мадеру в золотых кубках, она была превосходна. Растрепанный лорд сказал, что гораздо лучше начинать обед не с хереса, а именно с мадеры, «особенно если с такой, ведь это Мальвазия бабоза?» Граф Ливен высказал мнение, что обед надо начинать с русской водки, которая лучше всякой мальвазии бабоза, «и вдобавок стоит не два фунта бутылка, а пять или шесть пенсов». Король, смеясь, заметил, что Карем бежал от императора Александра и перешел к нему на службу, так как не мог вынести этого варварства: перед началом обеда люди убивают чувствительность неба, глотая залпом разбавленный водою спирт; а затем из кухни, откуда идти в столовую не меньше пяти минут, приносят одно за другим стынущие по дороге блюда!

– Я высказываю не свое мнение, а мнение великого Карема, – сказал он Ливену. – Впрочем, великий Карем сбежал и от меня. Он так мне и объяснил: король поваров может творить только в Париже.

Разговор был приятный. Настроение короля стало улучшаться, особенно когда разные griblettes de boeuf были убраны и начался настоящий обед. Однако, к концу, после шампанского (никаких тостов на малых приемах не полагалось) произошел не совсем приятный инцидент. Король заговорил на военные темы, которые очень любил. Он высказал мнение, что первая пехота в мире – русская. Наступило молчание. – «После пехоты Вашего Величества», – ответил очень холодно герцог Веллингтон, – «Ну, какая же у нас пехота! Наша кавалерия это, пожалуй, другое дело!… Думаю, однако, что при столкновении с французской армией, в случае равных сил, мы непременно должны потерпеть поражение, правда?» – «Я не могу согласиться и с этим мнением Вашего Величества», – ледяным голосом произнес хозяин дома. Король так озлился, что стал хвалить военные таланты генерала Англьси. Нельзя было задеть Веллингтона чувствительнее: в военных кругах многие приписывали не ему, а лорду Англьси, честь победы при Ватерлоо. Гости переглянулись. Граф Ливен поспешно заговорил о предстоящем в Вероне международном конгрессе, составлявшем главную злобу дня.

Маркиз Лондондерри, бывший лорд Кэстльри, не сказал почти ни одного слова за весь вечер. Он и вообще был не очень разговорчив, но на этот раз его молчаливость и измученный вид обратили на себя общее внимание гостей. Хозяин дома раза два пытался вовлечь его в разговор; министр отвечал кратко «да», «нет», и то невпопад. Он мало ел, зато пил в этот вечер несколько больше обычного, хоть гораздо меньше, чем другие гости. Когда разговор зашел о Веронском конгрессе, министр иностранных дел вдруг оживился, но оживился, как потом вспоминали гости, несколько странно.

– Этот конгресс очень, очень опасен, – взволнованно сказал он. В его словах ничего особенно удивительного не было. Однако, голос и вид министра были таковы, что гости с недоумением на него взглянули.

– Почему же? – спросил Веллингтон. – Вы сами, дорогой друг, не раз мне говорили, что предпочитаете систему непосредственных встреч и переговоров с иностранными монархами и государственными людьми. Вы указывали, что она удобнее дипломатической переписки и дает лучшие результаты. А я всегда думал, что нужно выбирать меньшее зло. «In all circumstances the duty of a wise man is to choose the lesser of any two difficulties which beset him», повторил он ту же мысль в афористической форме и оглядел гостей.

Я вам говорю, что ехать в Верону опасно, – повторил Кэстльри, – очень, очень опасно.

– В каком же смысле? – осторожно спросил граф Ливен.

Министр иностранных дел пробормотал чтото невразумительное. «Заговор, заговор!» – произнес он и оглянулся в сторону окна. Гости насторожились. Веллингтон сказал, что поездка в Италию очень утомительна.

– Не для железного герцога, надеюсь? – спросил король, желавший перед уходом загладить свои нелюбезные замечания.

– Увы, и я, Ваше Величество, начинаю чувствовать тяжесть лет.

– Я знаю, что вы родились в один год с Наполеоном, – сказал король. Граф Ливен спросил хозяина, видел ли он когда-либо Наполеона. – «Никогда. Но в самый разгар Ватерлоо я вдруг услышал совсем близко от себя крики: «Vive l'Еmpereur!…». Помню, я тогда стоял под деревом, на перекрестке двух дорог…» Георг IV подавил зевок и подумал, что все-таки, в былые времена, обеды с Филиппом-Эгалитэ бывали веселее. Он знал, что о Ватерлоо герцог рассказывает долго; зато решил минут через пять после окончания рассказа проститься и уехать к маркизе Конингэм. – …«Думаю, что он был от меня тогда совсем близко. Мне очень жаль, что я никогда его не видел. Всех знаю, а его никогда не видал».

– «Всех» можно будет увидеть в Вероне. Положительно, туда собирается весь Лондон, – сказал Ливен.

– Да, но лошади? Где достать надежных лошадей? – вскрикнул маркиз Лондодерри. Хозяин взглянул на него уже с тревогой. «Кажется, ровесник Наполеона начинает понемногу выживать из ума», – подумал король и решил, что можно уехать и сейчас. Он встал, поднялись все гости, вопрос министра иностранных дел остался без внимания.

В холле повеселевший король наговорил любезностей Веллингтону. Георг IV умел быть очаровательным, когда хотел. – «Конечно, это была с моей стороны большая смелость спорить о военных предметах с Вашей Светлостью», – сказал король на прощанье, крепко пожимая руку хозяину. «Нет, все-таки он прекрасный человек, совершенный джентльмен и гордость Англии»… – «Напротив, замечания Вашего Величества показались мне чрезвычайно интересными», – ответил почтительно железный герцог.

Гости, смеясь, еще поговорили о леди Конингэм (ее в Лондоне называли просто «the lady»), об ее предшественнице, леди Хертфорд, об их острой ненависти друг к другу, о том, насколько достойнее вела себя в свое время, получив отставку, госпожа Фицгерберт. Первый встал граф Ливен, за ним поднялись другие гости. Маркиз Лондондерри, повидимому, еще не собирался уходить. – «Вот это мило, дорогой друг», – сказал хозяин дома, – «мы с вами допьем портвейн 1788 года, оставленный нам безумцами»… Граф Ливен почему-то взглянул на маркиза Лондондерри.

Проводив гостей, Веллингтон с неприятным чувством вернулся в столовую. Лорд Лондондерри сидел, откинувшись на спинку стула, неподвижно глядя в сторону окна и вертя в руках фруктовый ножик. Беспокойство хозяина усилилось. Он изобразил на лице преувеличенную радость; при его совершенной правдивости, это не очень ему удалось.

– Я думаю, не стоит переходить в гостиную? Здесь отлично, не правда ли, старый друг? Выпьем еще портвейна, он недурен.

Маркиз Лондондерри ничего не ответил; он все вертел ножик, гладя лезвие пальцем.

– Теперь так трудно доставать настоящий портвейн, без примеси этой проклятой джеропиги, – сказал хозяин. – Вы знаете, что такое джеропига? – Лондондерри встал, подошел к окну и вернулся с ножиком на свое место. Веллингтон беспокойно следил за ним взглядом. – Нет, дождя нет.

– Это Джон, – сказал министр иностранных дел, – я так и знал: Джон тут.

– Какой Джон? – мягко спросил Веллингтон.

– Мой кучер. Ведь это он ее настраивает против меня.

– Кого?

– Ее. Гнедую лошадь.

Хозяин дома испуганно замолчал. Он еще не отдавал себе ясного отчета в том, что произошло, но чувствовал, что случилось нечто очень, очень нехорошее. «Может быть, он пьян? Однако, эти глаза!…» В полном замешательстве, Веллингтон зачем-то отодвинул стул, снова его придвинул, переставил бокал. «Что же надо теперь сделать?….» Такого случая в его жизни никогда не было.

– В портвейн они обыкновенно подбавляют какую-то аптекарскую дрянь, которая называется джеропига, – произнес он после долгого молчания. Помолчал еще и высказал мнение, что политика изнуряет людей, как война. – Да тут еще эта светская жизнь. Я сам часто чувствую себя переутомленным. И знаете, что я тогда делаю, дорогой друг? Я первым делом иду к нашему милому доктору Бэнкхеду. Он меня посылает в Брайтон или в деревню и через две недели я возвращаюсь в Лондон другим человеком.