Джон Рид - Восставшая Мексика Страница 12

– Разоружить! – приказал дон Петронило. – И всех взять под стражу!

Арестованных согнали в одну большую комнату и поставили у дверей часовых. Далеко за полночь было слышно, как они распевали веселые песни.

У Петронило остался теперь отряд всего в сто человек, несколько лишних лошадей с язвами на спинах и тысячи две патронов. Саласар на следующее утро уехал, предварительно посоветовав расстрелять всех его gente; он был, видимо, доволен, что отделался от них. Хуан Сантильянес тоже стоял за немедленную казнь, но дон Петронило решил всех мятежников отправить к генералу Урбине для суда,

Глава IX

Последняя ночь

Дни в Ла-Кадене были пестры и своеобразны. На заре, когда вода была подернута льдом, в огромный двор влетал галопом кто-нибудь из солдат, таща за собой на лассо упирающегося быка. Человек пятьдесят оборванных солдат, в нахлобученных на самые глаза сомбреро и по уши закутанных в серапе, устраивали импровизированный бой быков под аккомпанемент веселого хохота остальных сотрапeros. Они размахивали одеялами, выкрикивая то, что обычно кричат участники боя быков. Кто-нибудь начинал крутить хвост взбешенному животному. Другой, менее терпеливый бил быка саблей плашмя. Вместо бандерилий животному всаживали в плечи кинжалы – горячая кровь струей била в лицо нападавшим, когда бык устремлялся на них. Когда же наконец милосердный нож вонзался быку в мозг и он падал, солдаты гурьбой набрасывались на его тушу, резали и рвали животное на части, унося куски горячего мяса в свои казармы. Внезапно из-за Пуэрты выплывало раскаленное добела солнце и сразу начинало жечь лицо и руки. Лужи крови, линялые серапе, огромное бурое пространство пустыни начинали переливаться радужными красками.

Дон Петронило за время кампании конфисковал несколько карет. Мы часто пользовались ими во время своих экскурсий – мы пятеро. Однажды мы съездили в Сан-Педро-дель-Гальо смотреть бой петухов, другой раз мы вдвоем с Гино Терека отправились осматривать баснословно богатые золотые прииски испанцев, которые были известны только ему одному. Но мы доехали только до Брукильи и там целый день валялись в тени деревьев и ели сыр.

Каждый вечер отряд, охранявший проход Пуэрта, быстрой рысью направлялся к своему посту; заходящее солнце играло на дулах винтовок и патронташах, сменный отряд уже совсем в темноте возвращался на ночь в Ла-Кадену.

Приехало четверо бродячих торговцев, которых я видел в Санто-Доминго. Они привели с собой четырех ослов, нагруженных macuche, чтобы торговать с солдатами.

– Это мистер! – вскричали они, когда я подошел к их костру. – Que tal? Как дела? Неужто не боитесь colorados?

– Как идет торговля? – спросил я, принимая от них в подарок полную пригоршню macuche.

Они громко расхохотались.

– Торговля! Было бы лучше, если бы мы остались в Санто-Доминго. У ваших солдат не хватит денег даже на одну сигару!..

Один из них запел знаменитую балладу «Утренняя песнь Франсиско Вильи». Он пропел один куплет, его сосед пропел еще куплет – и так дальше по кругу. Каждый певец по-своему воспевал подвиги Великого генерала. Полчаса я лежал у их костра, глядя, как они сидят, уткнув голову в колени, и багровые отблески костра играют на их простых смуглых лицах. Пока один пел, остальные глядели в землю, увлеченно сочиняя свои строки:

Вот Франсиско ВильяСо своими гепералами и офицерами —Он пришел обуздатьКоротконогих быков федеральной армии.

А ну, готовьтесь, colorados,Вашему хвастовству пришел конец,Ибо Вилья и его солдатыСкоро посдирают с вас шкуры!

Сегодня пришел ваш укротитель,Отец укротителей быков,Он выгонит вас из Торреона —Только пятки ваши засверкают.

Толстосумам-богачамУже всыпали как следует;Это сделали солдаты Урбины,А также воины Макловио Эррера.

Лети, голубочек, лети,Во все уголки страны загляниИ всюду поведай: Вилья пришел,Чтобы навсегда изгнать федералистов.

Неправда должна погибнуть,Справедливость одержит победу.Ибо Вилья уже у стен Торреона,Хищникам он кару готовит.

Лети же, царственный орел,Лавровый венок Вилье снеси,Ибо он явился с тем,Чтобы разбить Браво и его бандитов.

Знайте же, сыновья москитов,Вашей спеси пришел конец,Раз Вилья уже у стен Торреона,То, значит, сил у него хватит!

Да здравствует Вилья и его солдаты!Да здравствует Геррера и его gente!Теперь вы поняли, злодеи,Что храбрый человек может сделать.

А теперь я говорю: прощай!Розою клянусь Кастильи.Вот и конец моей песниВ честь Великого генерала Вильи!

Тут я потихоньку ушел, но они этого даже не заметили. Они пели у своего костра еще часа три.

В нашей казарме меня ожидало еще одно развлечение. В клубах дыма от костра на полу, заполнявшего все помещение, я с трудом мог различить человек сорок кавалеристов, сидевших и лежавших на полу. В глубоком молчании они слушали, как казначей Сильвейра читает вслух воззвание губернатора штата Дуранго, в котором заявлялось, что земли крупных асиенд будут поделены между бедняками.

Он читал:

– «Принимая во внимание, что главной причиной недовольства в штате, побудившей парод взяться в 1910 году за оружие, является полное отсутствие личной собственности; что сельское население не имеет никаких средств к существованию в настоящее время и никаких надежд на будущее и вынуждено работать в качестве пеонов на асиендах крупных землевладельцев, захвативших в свои руки всю землю в штате;

принимая во внимание, что главным источником нашего национального богатства является земледелие и что не может быть действительного прогресса в земледелии там, где большинство крестьян не заинтересовано в земле, на которой они работают…

принимая во внимание, наконец, что провинциальные города дошли до полного обнищания благодаря тому, что те общественные земли, которыми они когда-то владели, при диктатуре Диаса отошли к ближайшим асиендам, вследствие чего население штата утеряло свою экономическую, политическую и социальную независимость и из свободных граждан превратилось в рабов, и правительство не в состоянии поднять их нравственный уровень посредством образования, так как асиенды, на которых они живут, являются частной собственностью…

Вследствие этого правительство штата Дуранго объявляет общественной необходимостью, чтобы все пахотные земли отошли к сельскому и городскому населению в полную собственность…»

Когда казначей наконец, спотыкаясь, прочел все параграфы, в которых указывалось, как можно получить земельный надел и т. д., наступило молчание.

– Вот это и есть мексиканская революция! – воскликнул Мартинес.

– Это как раз то, что делает Вилья в Чиуауа, – сказал я, – Это великолепно. Теперь каждый из вас будет иметь свою ферму.

Раздались веселые смешки. Потом с пола поднялся какой-то маленький лысый человек с грязными рыжими бакенбардами и сказал:

– Только не мы – не солдаты. Когда революция окончится, в солдатах минует нужда. А землю получат pacificos – те, кто не ходил воевать. И будущее поколение…

Он остановился и протянул свои рваные рукава к огню.

– До воины я был школьным учителем и знаю, что революции и республики всегда неблагодарны. Я сражаюсь вот уже три года. После первой революции великий Мадеро, наш отец, пригласил всех своих солдат в столицу. Он наградил нас всех одеждой, хорошо угощал, устраивал для нас бои быков. Мы разъехались по домам, и оказалось, что у власти опять стоят хищники и грабители.

– Когда я вернулся с войны, у меня было сорок пять песо в кармане, – сказал кто-то.

– Ты еще счастливец, – продолжал школьный учитель, – нет, выгоду от революции получают не солдаты, не голодные, оборванные, простые солдаты. Офицеры – другое дело. Те нередко жиреют на крови родины. Но мы – никогда.

– А за что же вы боретесь в таком случае? – воскликнул я.

– У меня растут два сына, – ответил он. – Вот они получат землю. А у них будут свои сыновья. Те тоже не будут голодать… – Маленький человечек скривил рот в улыбку. – У нас в Гвадалахаре есть поговорка: «Не носи сорочку длиной в одиннадцать ярдов, ибо тот, кто хочет быть Спасителем, будет распят».

– А у меня нет сына, – сказал четырнадцатилетний Хиль Томас, и все покатились со смеху. – Я сражаюсь за то, чтобы достать себе новенькую винтовку у какого-нибудь убитого федералиста и хорошую лошадь, которая прежде принадлежала миллионеру.

Шутки ради я спросил кавалериста, у которого к мундиру был приколот портрет Мадеро, кто это такой.

– Pues, quien sabe, senor? – ответил он. – Мой капитан говорит, что это был великий святой. Я сражаюсь потому, что это гораздо легче, чем работать.

– А часто ли вам платят за службу?

– Мы получили по три песо ровно девять месяцев назад, – сказал учитель, и все кивнули, подтверждая его слова. – Мы настоящие добровольцы. Вот gente Вильи – профессионалы.