Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2 Страница 12

Он не мог смотреть на детей. Вскоре это прошло.

В Москве он перепробовал несколько занятий. Недолго прослужил в тайной полиции. Не привлекло.

Раз в неделю ходил в Румянцевскую библиотеку и читал все, что попадалось по детской психологии. Делал выписки.

Следующее свое детское дело раскрыл там же, в Москве. Вася Арапков, десять лет, без особых примет, возвращен в руки счастливых родителей.

Казадупову же открылась бездна. Как всякая российская бездна, она была заткана малахитовой корочкой. Изгибалась на слабом течении ряска, пахло утопленником.

Он числился в одной комиссии. Листал статистику. Открывались любопытные вещи. Ежегодно в одной Москве пропадало не менее полусотни детей. Бывали годы и поурожайнее. Действительная цифра была выше — статистика, как ей и положено, лукавила. Да и не все сообщали о пропаже. Многие надеялись, что пропащий явится обратно сам собой; многие, особенно в бедных семьях, и не сильно огорчались исчезновению лишнего рта. Ну, свечку копеечную поставят, повоют и дальше живут.

А некоторые сами убивали детишек. Травили или топили, как котят.

Казадупов жил на Мясницкой, у тетки, ночью пил сам с собою чай. Теткины свечи были слабы и воняли рыбой. Читать было тускло, но думалось хорошо, сердито.

Он любил холодный чай с куском сахара.

Рядом с повседневным миром прорисовывался другой мир. Мир исчезнувших детей.

Дело было давнее, за 1849 год; долго обдувал его от пыли.

Об исчезновении Льва Триярского, пяти лет.

Судя по циркулярному листу, дело много плавало по разным ведомствам, пока не пришвартовалось здесь, в мертвых архивных водах.

Особенно заинтересовало это дело тем, что Триярский Лев Петрович, 1843 года рождения, дворянин, был известный московский архитектор. Банки, общества взаимного кредита, доходные дома в русском духе. Само здание архива, в котором обнаружилось дело, было тоже творением Триярского. Веселенькое, с кирпичным узором и могучей девою в кокошнике, подпиравшей балкон. Вестибюль напоминал расписной терем, светильники имели вид балалаек. Впрочем, архив водворился здесь недавно, здание строилось как филантропическая народная читальня; оплачивал строительство купец с немецкой фамилией — никто так не любит в Москве русский стиль, как немецкие купцы. Но меценат погорел на махинациях с пенькой, и здание ушло под архив.

Казадупов поднес ко рту палец с плоским, как лопаточка, ногтем и послюнявил.

В ночь на Рождество 1849 года Триярский, пяти лет, был похищен собственным отцом, Маринелли (так!) Алексеем Карловичем, дворянином, выгнанным со службы за вино и карты. Похищение было произведено из дома родителей жены, Варвары Петровны Маринелли, у которых эта Варвара Петровна находилась без чувств по причине болезни. Что была за болезнь, документ молчал. Проникнув в дом, Маринелли завладел ребенком и беспрепятственно вынес его на улицу, где ждал экипаж.

(Рождественский вечер, снег, купол Казанского; возок, уносящийся по пушистым улицам. Мужчина, пахнущий вином, и мальчик, испуганный, выкраденный из шуршащих рождественской дребеденью комнат. «Aimes-tu ton Papa?» — Мужчина склонился над ним щетиною щеки. «Oui, je t’aime… Mais oщ allons-nous?»[11]ИтеньЛесногоЦаря — завозком…)

Казадупов снова поднес к губам палец. Дело было глупым, семейным, но по тому, как похолодели икры, Казадупов понял, что сейчас начнется самый спектакль, Шекспир и кровь на мраморе…

Показания отца-похитителя были запутаны. Повозив ребенка по ночной столице, он оказался где-то за Обводным, где — не помнит. Взошли в один дом, где были приняты, кем — затрудняется сказать и, каков из себя был этот дом, тоже не помнит — по причине выпитых напитков. Помнит только, что в том доме им была оказана ласка, как давним знакомым и дорогим гостям, имелась музыка, а по комнатам туда и сюда ходили люди. Что в том дому особо обрадовались «сыну Левушке», а самого отца опоили. Что утром очнулся, дом оказался пуст и заброшен, а может, это был уже другой дом. Далее неслась уже полная ерунда о звериных следах на снегу, кабаке на Сенном и камаринской на французский манер, с раздеванием.

Казадупов даже закашлял от удовольствия. Итак, дело о двойном похищении.

Первое было неинтересным. Десятки отцов уворовывали своих сыновей. От чего, от родительской ли любви или от обычного желания освободившегося мужчины напакостить своей «бывшей», — это пусть изучают психологи. Казадупов был не психолог, душа как предмет его не интересовала; когда при нем произносили «душа», тут же прибавлял какую-нибудь комичную рифму вроде «лапша», «парша» или «мадам Дюбуша», из оперетки. Он не был Базаров или нигилист, он ничего не имел против Иисуса Христа и даже признавал в нем оригинального мыслителя той эпохи. Но что касается загадочной, неощутимой «лапши», тут уж… Пенсне его сияло от сарказма.

Ах, мадам Дюбуша,Это что за антраша?!Заявляю антре-ну:От любви я весь тону!

И ножками, ножками!

Первое похищение он мысленно дарил господам психологам.

Второе, напротив, заинтересовало до острого желания раскурить папироску. В кабинете курение не приветствовалось; вернувшись из коридора, замер. Пока дымил, дело кто-то успел пролистать. Кроме него, сидело еще несколько чиновников. Один подозрительно спал.

Казадупов вытер пот и снова отдался чтению.

Второе похищение было, безусловно, делом рук питерских детишников, в чье логово беспечный отец в ту ночь случайно заехал. Только случайно ли, позвольте спросить? Тут мы имеем две гипотезы. Алексей Карлович мог быть в сговоре с похитителями. Вторая гипотеза — в сговоре с ними мог быть возница, который и увез туда пьяненького Алексея Карловича.

Оставалось еще одно. Алексей Карлович мог быть, скажем так, привлечен. Примагничен, говоря научно. Как примагничивал к себе Клинов. Впрочем (Казадупов откинулся на спинку), магнетизм, гипноз, передвигание предметов при помощи взгляда — все это, господа, хотя и доказано экспериментом, но больше отношения имеет к «лапше» и психологии… Казадупов перелистнул дальше.

Отец был взят под арест, несколько домов на подозрении осмотрены, следов не обнаружено. На этом обычно подобные дела и закрывались.

И вот тут дело всплывает в Императорской канцелярии.

Впрочем, известно, что государь Николай Павлович любил совать свой прямой римский нос во всякие мелочи. Деятельная была натура, кипучая, хотя кипение это отчего-то наводило на всех сон, вроде того, который сейчас объял казадуповского соседа слева, — кажется, подлец и вправду спит. Итак, шла справка, что дело представлено через Третье отделение государю, а затем — монаршая резолюция: Алексея Карловича доставить на личную аудиенцию.

Казадупов присвистнул. Один из чиновников повернулся на свист и изобразил на лице общественное порицание. Остальные, в их числе спавший, не шелохнулись.

Итак, 25 февраля 1850 года Алексей Карлович был доставлен во дворец. Произошла краткая беседа без посторонних. Следующим в деле шел высочайший приказ. Алексея Маринелли признать виновным, лишить всех чинов и званий, а также признать недействительным его брак с Варварой Петровной Триярской. Отрока Льва Маринелли считать рожденным от других родителей и без вести пропавшим. Самого Маринелли А.К. отослать в Оренбург под именем Алексея Карлова для определения на службу. Ниже приписка: «Учитывая чистосердечное раскаяние, а также непротивление решению касательно брака, дворянское достоинство сохранить и зачислить в какую-нибудь комиссию с правом совещательного голоса. Приказ не разглашать».

«Это что? Это что за формула?» — думал Казадупов ночью в теткином доме под глоток холодного чая. Многие действия государя Николая Павловича отличались фантастичностью, но чтоб вот эдак… Казадупов брал кусочек сахара и чувствовал какую-то электрическую усталость.

Первый раз он ощутил ее еще в архиве, когда дочитал дело до финала. Листок ин-кварто сообщал о чудесном обнаружении в ночь пред Рождеством 1852 года пожилою четой Триярских своего исчезнувшего сына (так!) Льва. Отрок найден спящим возле елки, на той самой кушетке, с которой три года назад был выкраден злоумышленниками (так!). Всеобщая радость, объятия, носовые платки.

Казадупов сжал виски. Слизнув остатки сахара, положил сделать две вещи.

Первое. Встретиться с архитектором Триярским.

Второе. Разузнать о судьбе несчастного Карлова-Маринелли.

Первый замысел не удался. Архитектор долго уклонялся, оправдываясь занятостью на строительстве какой-то церкви. А потом — в ясный майский день — сорвался со строительных лесов. Казадупов посетил место происшествия. Возводимая церковь имела странный вид. Казадупов обошел строительство. На нем никого не было; откуда-то с лесов на фуражку насыпало кирпичной пыли. Столкнулся со сторожем. Спросил его о мертвом архитекторе. «Темная, научная душа», — шептал сторож и крестился. «Лапша», — пробормотал Казадупов. «А?» «Мадам Дюбуша!..» — Казадупов раздраженно зашагал прочь.