Владимир Коломиец - Штурм Грозного. Анатомия истории терцев Страница 12

– Нет, так не пойдет, – сказал старшина. – Без обеда мы вас не отпустим, правда, люди?

– Правда, – ответила толпа.

– Что это? Неприятели или соседи приехали сюда? – шутили горцы. – Мы вас так не отпустим.

Гладков повернулся к товарищам.

– Отобедаем?

– А то, что тут зазорного, – ответили те.

– Да не будет обиды вашим очагам, – в сердцах произнес Гладков, обращаясь к чеченцам. – Мы всегда рады хорошему обхождению. Остаемся.

После трапезы казакам вернули награбленное, и они вернулись в станицу.

Вскоре в станице собрался сход.

– Что будем делать, братцы? – спросил у казаков атаман. – Как жить дальше?

Тишина и снова тот же вопрос.

– Для охраны своих поселений надо возрождать казачью службу, – предложил старый казак.

– Это как в Червленном Яру? – спросили его.

– Точно! Соорудим для своей защиты засеки, и будем поочередно нести охранную службу.

– Но это же будет далеко, придется отрываться от дома, – посыпались вопросы.

– Так по очереди.

– А работать когда?

– Мы засеки, братцы, со временем заселим, – вступил в разговор атаман. – Вон сколько людей прибывает на Терек. А без охраны нам нельзя!

– Верно говорит атаман, – высказалось большинство. И когда Степан поставил на голосование, раздалось дружное: – Любо!

Воистину человек предполагает, а судьба располагает. Разве мог подумать Степан Щедрин, что казаки вскоре займут такую обширную территорию. Уже через год выстроились по-над Тереком казачьи заставы, соединенные позже просеками в густых, непроходимых лесах. Скачи целый день – не обскачешь. Правда, куда скакать, только до Тюменя верст девяносто будет. Если же вверх по Тереку, то и вовсе версты не меряны.

– И, знать, все идет впрок, – размышлял Степан, – всякая наука поселяется в человеческом общежитье до своего времени и часу и незаметно оперяет человека и побуждает его к полету, к иным мыслям. Вроде ты прежний, но тебе-то не видно, как ты уже оброс крыльями и куда как высоко подымает тебя над землей.

Стараниями духа и мысли вовсе меняется человек не столько сердцем, но и обличьем. Прежде Степан был петушист, угловат, прям плечами и дерзок на язык, а нынче стал носат, глазами глубок, обочья потемнели и заголубели, и в тех колодцах глаза наполнились глубоким чувством и притяжением, а лицо стало суровее.

– Если мыслями прикинуть пространство, которое под твоею опекою, то невольно оторопь берет, – размышляет атаман. – А одумаешься, тут и возгордишься собою.

– Будет в сих местах жизнь невиданная, – говорит он собравшимся у него казакам. – Много охотников до той жизни, ой, много, да не всем приведется, – качают головами старики. – Намедни ехал наш дозор к Гладкову, а на них напала шайка разбойников, абреков, по-горски. Одного нашего подстрелили, другого ранили.

– А ведь клянутся в дружбе, когда у них бываем, – поддержал его другой.

– Не отчаивайтесь, казаки! Корни мы пустили, а крона, как известно, вырастет. Все будет хорошо, – ободряюще сказал Степан.

Во дворе залаяла собака. Сказал Степан, а у самого беспокойство душу травит. Не стерпел, накинул малахай, вышел во двор. Вышел и будто бы крышу дома приподнял, вынырнул, а кругом земля давит, темь злая взахлест, и куда хватает глаз, едва светятся снега. Терек под снегом не дышит. Сто домов без признака жизни, расположились улицами, а где-то караульные охраняют их покой.

Спит Гребенская у лешего за пазухой. Пораньше лег, пораньше встал, а все одно из ночи так и не выпал: до первого благословенного солнца царит в это время темень смоляного налива. Другим бы попасть сюда – волком вой от тоски: никакой утехи тебе, ни забав, ни престольной гульбы или гор-ледянок – покатушек. Кажется, не зовет это место к жизни, не высвечивает душу. Но Степану таково на сердце, будто из родины не выезжал. Жизнь налаживается, становится веселее. Холостые казаки, прибывшие с ним, давно уже поженились на горских бабах и детей уже нарожали смуглых, черноволосых, отзывчивых, но рискованных натурой.

– Весной решили казаки рубить еще одну станицу по Тереку, а о лесе нужно думать уже сейчас, – размышлял атаман, заходя снова в дом.

Глава III

Казаки открываются царю

Середина XVI века. Не успели уйти в небытие одни завоеватели, претендовавшие на мировое господство, как стали появляться другие и, в частности Османская империя. Под ее иго подпадали все новые и новые государства. А притязания турецких султанов простирались все дальше и дальше.

Крымское ханство, зависимое от громадной и сильной Османской империи, раскинувшейся от Гибралтара до Восточного Средиземноморья, стало постоянной угрозой для жителей Северного Кавказа, и в первую очередь для черкесов и кабардинцев.

Походы многотысячных турецко-крымских войск на Кабарду и Черкесию стали почти ежегодными. Вначале турки и крымские ханы ограничивались лишь грабежами и взятием пленных. Потом их устремления пошли дальше: покорить адыгов и сделать послушным орудием в своей захватнической политике на Кавказе. Земли Черкесии и Кабарды, простиравшиеся от низовьев Кубани до реки Сунжи, впадающей в Терек, привлекали чужеземцев не только своим богатством, но еще и тем, что занимали важное стратегическое положение на Северном Кавказе. Турецкие султаны Сулейман I, Селим I и крымский хан Девлет-Гирей, укрепляя связи со своим сторонником шамхалом Тарковским – владетелем Кумыкского ханства в Прикаспии, надеялись навсегда встать твердой ногой на Северном Кавказе. Это было им необходимо еще и потому, что с берегов Черного моря через Кабарду турки и крымцы направляли свои войска в восточное Закавказье, где то и дело возникали их войны с Персией – сильной влиятельной соперницей в захватнической политике. И постоянной помехой в их планах было сопротивление, оказываемое кабардинцами и черкесами.

Казаки не раз помогали соседям обороняться от дагестанцев с востока и крымских татар с запада. Но силы были не равны. Крымский хан и турецкий султан требовали покориться Большой Кабарде, а Малой грозил шамхал Тарковский. Нападали на кабардинцев мурзы Астраханского ханства и Малой Ногайской орды. Со всех сторон угрожал им враг, они задыхались в его окружении. Казалось, нет спасения, и остается единственный выход – покориться Османской империи и Крыму. Но в Черкесии и Кабарде нашлись люди, уже давно обратившие свой взор на север, туда, где лежала Русь – страна, способная не только противостоять Османской империи и Крыму, но и защитить от них другие народы.

1552 год (7061-й от сотворения мира). Октябрь. Колокольным звоном всех церквей и соборов Москва возвестила о взятии Казани, а менее месяца спустя белокаменная столица Руси встретила посланников из далекой Черкесии.

Царь Иван IV принимал гостей в Грановитой палате Кремля, служившей для приемов иностранных посланников, заседаний и торжественных обедов.

По обычаю того времени, послы «Черкасские», прежде чем сказать слово, преподнесли ему дары – кольчугу со шлемом, саблю, дорогое конское снаряжение, яркий восточный наряд из персидской парчовой ткани.

Иван Васильевич и бояре вслушивались в чужой и незнакомый дотоле гортанный говор, вникали в смысл переводимых толмачами речей, всматривались в суровые и мужественные лица чужеземцев, проделавших путь в две тысячи верст.

Послы, представляющие свои княжеские владения, говорили о том, что турки и крымцы разоряют их земли, опустошают поселения, убивают и угоняют в рабство юношей и мужчин, забирают в гаремы женщин и девушек. Князья «били челом», и старший из них, Машуко Кануков, обратился к царю с просьбой принять их земли со всем населением в подданство могущественной Руси и защитить от захватчиков.

Известия о начале русско-черкесских переговоров вызвали гнев крымского хана Девлет-Гирея, считавшего Черкесию своей вотчиной.

Хан отменяет свой поход на Москву и нападает на Черкесию. Он громит владения непокорных князей, в том числе и владения князя Албоздуя, захватив его самого в плен.

После известия о крымском набеге на Черкесию царь отпускает посольство на родину. Вместе с черкесскими князьями он посылает боярского сына Андрея Щепотьева для выяснения на месте подлинных намерений адыгов.

Андрей Щепотьев, побывав на берегах Кубани, Терека, Баксана, Малки, хорошо узнал людей Черкесии и Кабарды, двигался в обратный путь.

Горы, освободившиеся от утреннего тумана, стояли словно нарисованные. Их снежные верхушки высились над лысыми скалами и утесами хребтов и тянулись на юг. Ниже зеленели сплошные леса, покрывавшие горы, а еще ниже курились долины, сверкали неподвижными лентами горные реки.

Яркое солнце стояло высоко в голубом небе и начинало пригревать. От обилия гор, бесконечного хаоса нагроможденных громад, от беспристрастного движения начинала кружиться голова.

Узкая дорога то вилась, то обрывалась, то снова появлялась под ногами размеренно, натруженно шагавших коней.